Кэролайн Черри - Подвальная станция

• Название: Подвальная станция
• Автор: Кэролайн Черри
• Жанр: Научная Фантастика

Представьте себе все разнообразие человеческих рас и культур, втиснутых в пространство одной-единственной планеты. Где ни копни — обнаружишь окаменевшие человеческие кости и всюду натыкаешься на останки погибших за последние десять тысяч лет цивилизаций. Представьте себе, что, когда одни люди впервые вышли в космос, другие в это время все еще охотились на диких зверей, собирали коренья, пахали сохой, пряли вручную овечью шерсть и готовили пищу в печах, которые топили дровами.

Народами планеты управляли разнообразнейшие председатели, советники, короли, министры и президенты, парламенты и съезды, советы и комитеты. Одновременно существовали республики, олигархии, монархии, теократии, плутократии и партократии. Все это росло и развивалось тысячелетиями и цвело пышным цветом.

---

Вопрос рассматривается, говорил Дэнис, когда он поднял вопрос о том, чтобы послать звуковое письмо. Или о разговорах по телефону под внимательным наблюдением.

А они были так близки к получению такого разрешения.

— Я не могу не беспокоиться, — сказал Джастин. — Грант, нам надо потерпеть еще немного. Но этим не кончится. Они пока не отстанут. Ни ты, ни я не должны совершить ничего опрометчивого.

— Они сами привели девочку туда. И не помешали нашему приходу. Может быть, они не ожидали того, что произошло. Но не мы это затеяли. Полная комната психологов — и они примерзли. Они подсказали девочке. Она читала их, а не нас. Это снова подвижность мышления. Рожденные люди. Они не хотели того, что случилось; и одновременно хотели этого, они затеяли это, чтобы выставить Ари в выгодном свете, и она это и делала — доказала то, что собирались доказать они. Может быть, мы подсказали ей. Мы смотрели на нее. Она поймала меня на этом. Может быть, мы возбудили ее любопытство. Ей ведь четыре года, Джастин. А вся комната подскочила. Что станет делать любой четырехлетний ребенок?

— Побежит к матери, черт возьми. Она побежала обратно. Тогда все вздохнули с облегчением, и это тоже она уловила. А заметив этот взгляд… — он повел плечами от внезапного озноба, пробежавшего по спине. Затем, с усилием остановив полет воображения, попытался думать. Так, как никто не думал прошлым вечером.

— Ты задумывался, — продолжал Грант, — о памяти граждан? Подвижность мышления. Ты помнишь, у вас бывают вещие сны? Тебе может присниться человек, пьющий из стакана молоко. А через неделю ты увидишь, как Янни во время ленча пьет чай, и если это зрелище внезапно покажется тебе значительным, ты перенесешь состояние сна на него, ты будешь уверен, что тебе приснился именно он за этим самым занятием, за этим самым столом, и даже психоскопия не отделит потом одно от другого. В моей жизни дважды такое случалось. И в этих случаях я доставал из хранилища свою ленту и отправлялся на диван для сеанса, пока не начинал чувствовать себя лучше. Послушай меня: я знаю, что поведение девочки может быть важным. Я подожду и посмотрю, как это соотносится с поведением других. Но если ты хочешь услышать мою оценку происшедшего, то каждый гражданин в той комнате впал в состояние сна. В течение тридцати секунд во всей комнате здравомыслящим оставались только эйзи и эта девочка, при этом большинство из нас были сосредоточены дьявольски напуганы.

— Кроме тебя?

— Я следил за тобой и за ней.

Джастин глубоко вздохнул, и напряжение частично покинуло его. Это было тем пустяком, которого он не знал. Это была, по словам Гранта, комната, полная психологов, забывших свою науку. Оттенки ценностей.

— К черту Гауптмана, — пробормотал он. — Я становлюсь эморитсом. — Еще два спокойных вдоха. Теперь он мог вспомнить об этом спокойнее и видеть ребенка вместо женщины: — Я иду на праздник к Валери.

Она глядела на него с невинностью, как любой ребенок, и открыто предложила подружиться. Они и мы. Может быть, это призыв к миру. Он не мог вспомнить себя в четыре года. Джекобс, который работал над соответствующими вопросами психики граждан, мог бы рассказать ему, как мыслит четырехлетний гражданин. Но кое-что он мог бы выудить из тех темных глубин: лицо Джордана, когда тому было тридцать с небольшим.

Самого себя и Гранта, кормящих рыбок в пруду. Сколько ему тогда было? Он точно не помнил. Это было одно из первых воспоминаний, и он не мог прикрепить его к нужному месту.

Внезапно он вспотел, пораженный.

Почему? Почему я занимаюсь этим?

Что со мной не так?

Стены.

Дети — он ими не интересовался. Подчеркнуто не интересовался. Он сторонился своего собственного детства, как территории, на которую не собирался возвращаться; и поглощенность этим Проектом Резьюн внушала ему отвращение.

Двадцатитрехлетний глупец, выполняющий рутинную работу, растрачивая себя, не глядя ни влево, ни вправо. Только вперед, по колее. Практически не касаясь лент, потому что ленты для него символизировали беспомощность; потому что ленты открывали области, которые он не хотел открывать.

Обрушить стены и добраться в прошлое, к Джордану, к тому, что было… Он ощутил гнев. Вовлечься.

Но они уже вовлечены.

— Это ловушка, верно? — обратился он к Гранту. — Твой психотип не позволяет тебе видеть то, что видел я. Но разве это справедливо по отношению к ней, Грант? Она ведь такая же, ка и все мы, граждане.

Грант издал смешок.

— Ты признаешь, что я прав.

— Это была комната, полная поглупевших граждан. Но, может быть, мы заметили нечто, чего не видел ты.

— Ах, эти. Бутылки Клейна. Правда и неправда. — Я рад, что видел то, что видел, не отдавая предпочтение ни прошлому, ни будущему.

— Проклятие. Иногда мне хочется позаимствовать у тебя ленту.

Грант покачал головой.

— Ты тоже прав. В том, что видишь, чего не вижу я. Я знаю, что ты видишь. Меня это беспокоит. Меня это беспокоит потому, что я не могу увидеть ситуацию такой, какой ее видит гражданин. Я могу логически проследить ход твоих поступков, но черта с два я могу понять эту подвижность.

— Ты имеешь в виду, что ход твоего мышления настолько жестко следует по пути эйзи, что ты не замечаешь этого.

Он не мог упустить возможность поспорить на тему: Гауптман-Эмори; Грант донимал его этим спором постоянно, и сейчас поддерживал, пытался сделать то же самое. И между прочим, легкий налет клинического интереса: выпутайся-ка отсюда, Джастин. Не реагируй. Думай.

— Я имею в виду, — сказал Грант, — если бы мы все были эйзи, у нас не было бы этой проблемы. И у нее не было бы: они установили бы тот чертов психотип, и она стала бы точно такой, какой они хотели. Но она не эйзи. И они — тоже. Им не нужен рационализм, это не то, что они обычно применяют. С моей точки зрения, у тебя, как у них, все поставлено с ног на голову, и я очень хотел бы, чтобы ты послушался и не реагировал. Любые возможные беды придут через годы. Есть время подготовиться к ним.

— Ты совершенно прав: здесь мы имеем дело не с мышлением эйзи. Они не слишком аккуратны. Если на следующей неделе с их прелестным Проектом произойдет что-нибудь неладное, они будут уверены, что это моя вина. Каждый раз, когда та девчонка мне встретится — нет способа избежать подозрений. И факты не имеют к этому никакого отношения. Она запросто лишила нас всякой возможности добиться уступки с Джорданом: проклятье, они могут даже запретить письма.

— Не ищи обвинений. Не веди себя так, как будто тебя обвиняют. Запомни: если ты будешь сопротивляться, они тоже примут меры.

Голос Ари. Из прошлого. Милый, держи себя в руках.

Мальчик, я понимаю твое разочарование, но держи себя под контролем.

Милый, ты боишься женщин? Твой отец боится.

Семья — это такая ответственность.

Он опустил голову на руки. И даже когда он сделал это, знал, что потерял опору, потерял все, рассеял все настолько основательно, насколько удалось, — всю отточенную логику, все самообладание, все защитные механизмы. Он ходил по коридорам Резьюн, как призрак, демонстрировал свою открытость всем, не скрывая слабостей. Он ощущал вокруг себя всеобщее смутное отвращение и настороженность. Большое несчастье Джордана и самообвинение, связанное с тем, что он вызвал все это, погасили в нем огонь, может быть, даже наполовину свели его с ума, — так всем полагалось думать.

За исключением горсточки тех, кто видел ленты. Тех, кто видел эти проклятые ленты и кто знал, что сделала Ари, знавших, почему он просыпался в холодном поту и почему избегает людских прикосновений и даже старается не стоять рядом. В особенности это знал Петрос Иванов, так как он психоскопировал его после того, как Жиро и все остальные закончили с ним. Я собираюсь совершить небольшое вмешательство, говорил Петрос, поглаживая его плечо, пока он постепенно подпадал под воздействие; потребовались три здоровых агента безопасности, чтобы ввести ему наркотик. По распоряжению Жиро. Я только собираюсь сказать тебе, что все в порядке. Что тебе ничто не угрожает. У тебя была травма. Я собираюсь перекрыть тот период. Хорошо? Ты знаешь меня, Джастин. Ты знаешь, что я на твоей стороне…

О Господи, что они сделали со мной? Ари, Жиро, Петрос.

Он плакал. Грант положил руку на его локоть. Грант был единственный, единственный, который мог сделать так. Ребенок коснулся его руки. И снова появились видения. Это было как прикосновение к трупу.

Так он просидел довольно долго. Пока не услышал голоса. Он знал, что это прогуливались какие-то люди на другой стороне сквера. Между ними находилась изгородь, скрывающая их. Но он сделал усилие, чтобы вернуть себе самообладание.

— Джастин? — произнес Грант.

— Со мной все в порядке. Черт возьми. — И сказал то, что никогда не говорил Гранту: — Петрос что-то сделал со мной. Или это сделал Жиро. Или Ари. Ты не видишь этого? Не замечаешь разницы?