Федор Чешко - На берегах тумана

• Название: На берегах тумана
• Автор: Федор Чешко
• Издательство: АСТ, Terra Fantastica
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1997
• ISBN: 5-7921-0107-8,5-7841-0510-8

Катаклизм намертво соединяет два совершенно несхожих мира, которые, соприкоснувшись, начинают уничтожать друг друга-как два хищника, посаженных в одну клетку. Гибель обоих миров почти неизбежна. Переходя из одного мира в другой, молодой бард ищет путь, который мог бы привести к спасению не только его самого, но и других людей, попавших в эту западню. Средневековая шпага одного мира-и античный меч другого. Лишь вместе они могли бы преодолеть все препятствия. Но смертельная вражда разделяет их и неотвратимо влечет к гибели...

---

Через каждые пять-десять шагов Леф непроизвольно оглядывался на Старца, но покуда не смог заметить в поведении дряхлого объедка ничего подозрительного. Бредет себе и бредет чуть позади Гуфы — ноги в коленях почти не гнутся, руки болтаются по бокам, будто в плечах перебиты; лицо такое, словно бы он крепко и внезапно заснул. До того внезапно, что даже глаза не успел захлопнуть. Одно только беспокоило парня: легкое подергивание Старцевых губ. Уж не бормочет ли и он — только не как ведунья, а про себя, беззвучно? Или его губы дрожат просто в такт шагам и дыханию? Поди разбери...

Вообще же Лефу довольно давно пришло в голову, что Гуфа знает о будущем (причем не только о его и Лардином) гораздо больше, чем говорит. Вроде и не наверняка, будто сама не вполне доверяет своему знанию, но, кажется, покуда это самое знание ее не обманывает. А может быть, дело просто-напросто в том, что ведунья очень умная и о многом (если не обо всем) догадывается куда раньше других. Например, о том, что это за шары громыхали на хвостах выбегающих из Прорвы исчадий, — старуха явно поняла это чуть ли не прежде самого Лефа.

Впрочем, именно эта Гуфина догадка не удивительна: старуха оказывается уже видала такое. Давным-давно; вскоре после того, как Мгла выпустила в Мир Нелепого бешеного. Он ухитрился скрытно добраться до Галечной Долины, а объявившись, повел себя по-небывалому: на глазах у подступивших общинных воинов воткнул в землю проклятый меч, сел и стал делать руками какие-то знаки. Такое поведение до того перепугало братьев-людей, что Нелепого убили с куда большей яростью, чем убивали обычных бешеных. Это с его шеи попала к Гуфе сберегающая память блестяшка. А вскоре после того, как погиб Нелепый, Мгла стала выпускать мелких исчадий с гремучими шарами на хвостах. В ту пору этаких тварей выскочило в Мир чуть меньше полутора десятков. И у каждой шар отрывался — некоторые из нездешних зверюг добегали с ним чуть ли не до Шести Бугров, другие не успевали сделать и нескольких прыжков по дну Ущелья Умерших Солнц, но рано или поздно с гремучими подвесками расстались все. Оторвавшись, шары некоторое время лежали, громыхая цветными вспышками, а потом лопались. Даже к замолчавшим шарам не осмелился подойти никто из братьев-общинников; лишь Гуфа да тогдашний Витязь Амд решились осмотреть один из проклятых орехов. Прочие шары собрали послушники — не сразу, дней через пять после того, как стало ясно, что Мгла перестала рождать тварей с гремучками. По шестеро-девятеро подбирались серые к шарам (нехотя, побарывая страх лишь под злыми окриками — а то и ударами — старших братьев), издали набрасывали на проклятые железки толстые шкуры, и лишь так, избегая касаться руками рожденного Бездной металла, отваживались брать и нести. Куда? Старшие братья объясняли любопытствующим: «В Священный Колодец». Может быть, они и не врали. Но, скорее всего, Истовые осматривали непонятные выдумки Мглы и заподозрили то же, что заподозрила Гуфа.

Внутри железного ореха, в который заглядывали старуха и тогдашний Витязь, хранилась тончайшая гибкая пластина, вроде бы вырезанная из сушеного листа невиданного растения. А на пластине этой были нарисованы узоры, похожие на орнамент блестяшки, снятой с Нелепого. Гуфа сразу подумала: уж не письмена ли? Но извилистые линии не имели ничего общего с четкими знаками, которыми разговаривала Древняя Глина, и потому догадка старой ведуньи так и осталась не более чем догадкой... до вчерашнего дня.

Лефу удалось достать железный проклятый шар, и, похоже, удалось сделать это незаметно — парня просто некому было заметить. Вспугнутые гремучими исчадиями, серые и их работники так за весь день и не набрались духу появиться вблизи недостроенного помоста; на стенах Второй Заимки тоже не было ни малейшего шевеления — будто бы там все перемерли или от страха позабывались в самые глухие и темные щели.

Вообще-то «достал шар» — это неправильно сказано. Шар остался там, где лежал. Леф принес не его, а маленький листок папируса, который был пришпилен к одной из раскрывшихся половинок, — листок, очень похожий на тот, что некогда попал в руки Гуфе и Амду. Только Гуфа и Амд не могли прочесть замысловатый узор надписи на арси. А Леф мог.

«Буду ждать в Прорве еще десять дней». И больше ничего — ни подписи, ни девиза. Только ведь и без девизов ясно, кто мог выпускать в Прорву земляных кошек с брандскугелями на хвостах — особенно если в брандскугелях вместо поджигательной начинки оказываются записки. И. кому адресованы нынешние записки, и кому были адресованы те, давние, — тоже ясно.

Нурд, Гуфа, Торк и проснувшийся ко времени Лефова возвращения Хон сразу догадались, что парню все понятно, и потребовали, чтобы все стало понятно и им. Пришлось рассказывать. Немедленно, с ходу, так и не успев решить, о чем говорить и чего говорить не надо. Поэтому пришлось рассказывать все. О тамошнем Мире. О тамошних родителях. О Рюни.

Просто счастье, что Ларда так вымоталась. Счастье, что, сморенная вытребованным у Лефа доказательством, долгим бессоньем, внезапной тревогой и прочими переживаниями прошедшей ночи, девчонка проспала большую часть рассказа. Впрочем, проспала ли? Даже если она действительно не притворялась, то дрема ее была охотничьей — бесшумной и чуткой; совсем не похожей на расслабленное похрапывание Рахи и Мыцы. И, наверное, все-таки неспроста Торкова дочь время от времени сжималась и переставала дышать; наверное, не случайно именно во время рассказа о том, как ее везли из Арсдилона к Прорве, Ларда вдруг приподнялась, глянула на поперхнувшегося словом Лефа (мутно так глянула — не то остатки сна застили ей глаза, не то наворачивающиеся слезы), а потом вскочила и вышла из зала. Пошатываясь. Придерживаясь за стену.

Леф не сразу нашел в себе силы продолжить рассказ, но его и не подумали торопить. Гуфе ни с того ни с сего понадобилось осмотреть голову спящего послушника; Нурд, Хон и Торк затеяли оживленный спор о каком-то пустяке... А парню внезапно припомнился случайно подслушанный разговор Ларды и Витязя. Это было вскоре после того, как Нурд рассказал о своем умении видеть цветные сияния вокруг человечьих фигур; о том, что у большинства здешних людей (и у Ларды — тоже) это сияние голубое, а у Лефа — желтое и что если смешать желтое с голубым, получится зелень. Ларда некоторое время напряженно размышляла о чем-то, а потом с неожиданной торопливостью убралась от Витязя подальше в тень. Нурд исподтишка следил за ней, улыбался, и вдруг быстро направился к съежившейся при его приближении девчонке. Подошел и сказал негромко:

— Во-первых, так от меня не спрячешься, а во-вторых, прятаться еще рано. Я это, наверное, смогу различить только дней через сто, когда и обычным глазом станет заметно.

Ларда спросила что-то неслышное, и Нурд тихонько засмеялся.

— Я-то не скажу, но все равно все догадаются. Родительница — та сразу поймет, по глазам. И Торк. А Гуфа, небось, еще прежде вас смекнула, к чему валится дело. Только, думаю, никто тебя не попрекнет. Обычай обычаем, а когда жизнь корежится, как вот нынче...

Он смолк, трепанул девчонкины волосы и вернулся к очагу. И Лефу показалось, будто глаза у него взблеснули как-то не по-мужски. И уж тем более не по-витязному.

Вот так-то. Нурд уже знает, и Гуфа, и прочие вот-вот догадаются; и Ларду никто не вздумает упрекнуть (правильно, вовсе не за что ее упрекать)... А тебя? Не упустил, значит, воспользовался. Тот меняла-охальник глупостью девчонкиной попользоваться хотел, ты — слабостью да отчаянием. На деле-то оно не совсем так, только иначе никто не подумает, и объяснениям никто не поверит — ни твоим, ни Лардиным. Для стороннего глаза твой поступок во сто крат подлее меняльего. Вслух этого не скажут, но... Вот именно — но. Как у вас с Лардой дальше ни сложится, минувшей ночи тебе не простят. Короткие хмурые взгляды или оценивающий прищур в упор; вздохи за спиной; почти незаметная принужденность улыбок и почти незаметная сухость слов... Хон, Гуфа, Нурд, Торк... «Тебе здесь все равно никакой жизни не станет», — так и будет, Ларда. Так и будет. Ты, небось, и на десятую долю вообразить не могла, насколько все будет по-твоему. Выгнала-таки. Спровадила. Радуйся.

Наверное, он совершенно утратил власть над собой и что-нибудь проговорил вслух. Потому что Торк, Нурд и Хон вдруг смолкли и повернулись к Лефу, и Гуфа оставила повизгивающего во сне послушника и тоже обернулась к Лефу. И глаза ее вопреки Лефовым мыслям показались такими добрыми, такими душевными, что вконец ошалевший парень внезапно услыхал свой же торопливый жадный вопрос:

— Гуфа, я останусь или уйду?! Ты же знаешь, сама говорила, что знаешь, так скажи: останусь я или нет?!

Еще не успев договорить, он понял, каким будет ответ. Гуфино лицо словно окаменело, глаза ее подернулись темным ледком, и такой же лед звякнул в старухином голосе, когда она после изнурительного молчания разлепила наконец истрескавшиеся бескровные губы: