Джоэль Данн - Синдром Фауста

• Название: Синдром Фауста
• Автор: Джоэль Данн
• Издательство: АСТ, Астрель-Спб
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-049469-9, 978-5-9725-1084-9

Руди Грин – профессор музыкологии. Женат, у него двое взрослых детей. Сорок лет назад он мечтал стать дирижером, прославиться, стать любимцем женщин. Иллюзии лопнули, жизнь превратилась в рутину. И вдруг – авария, несчастный случай, – и время пошло неожиданно вспять.

С каждым месяцем Руди Грин стремительно молодеет… Как скажется на нем эта неизвестная медицине болезнь? Отравит дни ожиданием скорой встречи со смертью или станет неожиданным джокером в колоде жизни?

«Синдром Фауста» – самая искренняя и трогательная история воплощения мечты и отчаянного поиска смысла.

---

В машине она тоже села не рядом, а на заднее сиденье. Что это было – намек или реакция на ситуацию – я так и не понял. Она меня всегда недолюбливала. И все же согласилась поехать ко мне.

В моем пентхаузе она бывала всего пару раз. Он ей активно не нравился и вызывал у нее снобистскую брезгливость. Все было слишком модерно и, как она утверждала, – нарочито. Океан в широченном, во всю стену, окне. Абстрактная роспись на стенах, влетевшая мне в крупную сумму. Система спотов. Низкая полусферичность мебели…

– А где Селеста? – подозрительно прищурилась она.

– Уехала на три дня к сестре. В Сан-Франциско.

Я провел ее в спальню. Абби уставилась на просторную, как футбольное поле, кровать. Притронулась к алому атласному покрывалу и, несмотря на горе, кольнула меня с чисто женской естественностью:

– С какой стороны спит Селеста?

– С какой ей всякий раз вздумается, – хмыкнул я.

– Постели мне в кабинете на софе, – решительно сказала она. – Ты ведь не кладешь на нее своих пациентов?

Когда я вышел из кабинета, она щелкнула замком. Я понимаю намеки…

Руди лежал в коме. Каждый следующий день был точной фотокопией предыдущего. Наступающий ничем не отличался от уходящего. Ничего не менялось.

В Абби остро ощущалась не усталость даже, а совершенно не свойственная ей потерянность. Безысходность. Ее голубые, всегда спокойно взиравшие на мир глаза утратили прежнее выражение. В уголках рта запали горькие морщинки. А еще недавно вспыхивающая во взгляде надежда бесследно угасала.

Я с тоской думал о том, что же будет, когда Руди вытряхнут из этой больницы в дом престарелых. Жутко чувствовать, что близкий тебе человек превращается в мешок картошки. И что его вот-вот отправят догнивать в погреб…

Для меня это были нелегкие дни. Руди не приходил в себя. Я таскался в больницу через день и всякий раз заставал у него в палате Абби. И хотя приезжал я поздно, она всегда дожидалась меня. То ли чтобы продемонстрировать, какая она преданная жена, то ли – выведать неведомое. А вдруг что-то изменилось в лучшую или худшую сторону?

Обычно она сидела возле опутанного датчиками и трубками неподвижного мужа с книгой в руке. Лишь изредка бросала взгляд на экран с кардиограммой и снова возвращалась к чтению. Когда-то, когда я с ней познакомился, она была медсестрой.

Пару раз я встречал в палате и Грина-младшего – Эрни. Тридцатилетний щеголь-адвокат, он в присутствии матери играл обычно роль утомленного и немножко капризного юноши. Но хотя Эрни жил и живет в Лос-Анджелесе, оставаться возле лежащего в коме отца надолго у него не было времени. Исчезая, он одаривал мать легким поцелуем в висок.

Как-то появилась там, прилетев из Сан-Франциско, и его близняшка-сестра Джессика. Она замужем за богатым хлыщом, питомцем Беркли. Основным занятием ее мужа было – тренировать свое тело в престижных кантри-клубах.[4] Джессике же, как она и мечтала с юности, нравилось выступать в роли светской дамы. Однако ни благотворительность, ни массажные кабинеты не прибавили ей ни оригинальности, ни теплоты. Но разве, скажите, это не самая большая удача для каждой слегка потрепанной девицы из мидл-класса – найти подходящую пару?

В принципе, среднестатистический уровень младшего поколения Гринов был ясен мне с их детства. Они ничем не напоминали ни Руди, ни Розу. Но я относился к ним довольно терпимо: ведь они были детьми Руди. Возможно, вначале и они отвечали мне тем же. Но постепенно сквозь внешнюю приветливость все чаще стала проскальзывать настороженность. Сказывалось влияние Абби.

Встречаясь с ними, я всегда вспоминал Розу. Она не раз говорила мне с грустью:

– Знаешь, Чарли, иногда мне кажется, они – не мои внуки…

Но однажды слабеющая пружина семьи прираскрыла себя с пугающей очевидностью. Мне даже стало не по себе…

О предстоящем семейном визите я ничего не знал: Абби меня о нем не предупреждала. Войдя в палату, я довольно отчетливо разглядел в наступающих сумерках уложенный гелем, как у отца, кок Эрни. С другой стороны кровати сидела Джессика в модной, величиной с тыкву, шляпе. На лице Руди бросалась в глаза серая щетина: его не побрили. Абби отчитывала заглянувшую в палату молоденькую медсестру.

Увидев меня, она горестно взмахнула руками:

– Ты видишь?! Три месяца – и ни единого признака жизни! Живешь, как в прострации. Чего стоите вы, врачи?

Эрни и Джессика смотрели на меня с явным любопытством, и я разозлился:

– Того же, что и все остальные.

Сестричка, пользуясь моментом, выскользнула в приоткрытую дверь. Абби подвинула стул к кровати и, упершись в нее локтями, склонилась к Руди. Голова ее мерно покачивалась в такт сдержанному, но неизбывному горю. Наступила гнетущая тишина. Так длилось с пару минут. Не могу сказать, что это меня не раздражало. Но я не хотел портить им эффектную сцену скорби. Внезапно Джессика придвинулась к застывшей матери и стала гладить ее по волосам. Эрни неслышно постукивал пальцами по колену.

– Абби! – позвал я. – Абби! Ты слышишь меня?

Она не отвечала. Голова ее безысходно подрагивала. Все это походило на нелепый и тягостный спектакль. Хуже того – было в нем нечто такое, что укоряло меня, Чарльза Стронга, друга и врача бездыханного Руди. И меня понесло:

– Люди падки на церемонии, – холодно и зло процедил я. – Скорбь в этом случае – никакое не исключение. Даже если она искренняя, в ней всегда есть что-то напыщенное и театральное.

Эрни прекратил постукивать пальцами по колену и уставился на меня. В его глазах были испуг и осуждение. Ведь я совершил богохульство в храме! В безмолвном возмущении Джессика распорола меня взглядом. Я даже судорожно провел рукой по лицу, проверяя, не появились ли на нем пузыри ожогов. Но никто из них злой иронии этого жеста не понял.

Услышав мой голос, Абби еще отрешенней закивала головой. Голос у нее был тихий, изжеванный:

– Это невыносимо! Кошмар!.. Хотя бы какой-то намек на жизнь…

Именно в такие моменты и происходит расширение или сжатие души. У Абби происходило сжатие.

– На свете нет ничего невыносимого, Абби, – безжалостно бросил я, – Вопрос лишь в том, готова ты терпеть или нет?

Необходимо было любой ценой вывести ее из приступа жалости к самой себе. Но тут счел нужным заявить о себе Эрни. Тряхнув коком, он упрекнул меня с горечью:

– Но сколько это может еще продолжаться, дядя Чарльз?

Я решил прекратить этот вызывавший оскомину спектакль. Вернуть их со сцены, где они играли роли благородных героев, в переполненный и разношерстный зрительный зал. Тем более, что никто не знал, что последует в эпилоге.

– Ты торопишься, Эрни? – съехидничал я.

Ему на помощь ринулась сестра:

– Вы в своем репертуаре, дядя Чарльз! Ведь речь идет о нашем отце…

Жаль, что Руди не мог наблюдать за нашей перепалкой!

– Если ты о похоронах, девочка, – невозмутимо ответил я, – могу тебя утешить. Их, слава Богу, назначать пока рано…

АББИ

Пока Руди лежал в коме, я жила в какой-то прострации. Дом давил меня своей пустотой, а в каждом углу что-то мерещилось. Угрюмой зверюгой дремала тишина, неслышно шептались вещи, и в мрачной неподвижности насторожились тени. Все и всюду напоминало о Руди и пугало как вставленный в рамку вместо фотографии рентгеновский снимок.

Я ложилась в постель и ощущала оставленное Руди пространство. Тело ныло, как ампутированная конечность, голова плавала в вязком тумане. Вместе с Руди невозвратно исчезла и согревавшая своим теплом наполненность жизни. Без живого дыхания рядом даже знакомые предметы воспринимаются, как чужие и враждебные.

Однажды я проснулась в поту: мне показалось, я чувствую его между бедрами. Я даже раздвинула ноги, но, когда поняла, что это отрывок сна, по-настоящему испугалась. Никогда раньше инстинкты с такой отчетливостью не рвались из подсознания наружу. Подкорка всегда бесперебойно работала на одной волне с сознанием.

Я с силой зажмурилась и отогнала щекочущую волну желания. Чтобы окончательно прийти в себя, мне потребовалась целая минута. Руди бы страшно обрадовался, но меня это напугало: в отличие от него, секс всегда играл для меня подчиненную роль.

Последние исследования говорят, что эволюция предназначала его, как приманку для продолжения жизни. Но Руди всегда посмеивался: человек, говорил он, перехитрил природу – сделал секс смыслом самой жизни. Он – аргумент, а все остальное – лишь его функция. Тяга к красоте, искусство и, конечно же, – борьба за власть и влияние.

«Цивилизация, – добавлял мой муж с особым выражением в голосе, – на протяжении многих тысячелетий пыталась приручить этого джинна в бутылке, но оказалась бессильной…»

– Руди! – звала я внутри себя, но он не откликался. – Руди!

Со временем его присутствие становилось таким же ускользающим и бесплотным, как мираж или тень.

Сколько лет прошло с тех пор как мы стали жить вместе? Да-да, целых тридцать два года! Много это или мало? Раньше сама эта цифра казалась мне чудовищной. Ведь с годами привязанность блекнет, стирается, превращается в долг. Ты должна, говорит кто-то внутри тебя, это твоя обязанность. И ты мгновенно подчиняешься, даже если тебе этого не хочется.