Борис Парамонов - Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)

• Название: Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода)
• Автор: Борис Парамонов
• Жанр: Публицистика

---

Трудность ситуации в том, что на все эти вопросы невозможно дать ясного и однозначного ответа. Конечно, в нынешней России существуют демократические институты: и многопартийность, и выборы на основе оной, и свобода печати, союзов, собраний. Политзаключенных всё-таки по большому счету нет: Пасько в конце концов выпущен из узилища, а про Лимонова (тоже, кстати, уже освобожденного) в связи с этим как-то и говорить не хочется. И всё-таки не оставляет мысль, что демократия в России - номинальная, неработающая. Электронная медиа явно ренационализирована государством, а бумажная пресса, относительно маломощная, никого не волнует: бумага, как известно, всё терпит, а потом соответствующим образом утилизируется. Кто-то еще в начале ельцинского президентства правильно сказал: при всей многопартийности в России существует лишь одна реальная партия - партия власти. Так это же и есть та самая пресловутая номенклатура, хотя сейчас, безусловно, механизмы ее формирования значительно изменились. И всё-таки она остается по-своему закрытой системой. Средний класс систематически подавляется олигархами - по существу не растет, а это же и есть подлинный резерв демократии. Да и к чему перечислять всем известное! Скажем только еще, что вместо чаемой Солженицыным авторитарной власти произошла ее, власти, приватизация.

Сейчас вроде бы появился элемент, предусмотренный в первоначальном солженицынском проекте: сильный, с автократическими тенденциями президент, способный, в проекте, навести желаемый порядок - простой полицейский порядок. Но ставя Путина в этот ряд, не выдаем ли мы желаемое за действительное? Так ли уж он влиятелен со своими питерскими чекистами, которые не столько порядок наводят, сколько пристраиваются к системе всяческих приватизаций - добирают недодобранное и перераспределяют в свою пользу (именно таков подтекст истории ЮКОСа, как пишет об этом российская пресса).

Если еще раз вспомним Письмо вождям в сегодняшней перспективе, то возникнет впечатление, что Солженицына устроила бы та система управления, что существует в нынешнем Китае. Но тут неизбежен вопрос: а лучше ли она того, что имеет место сейчас в России? Да и какие обвалы ожидают сам Китай? что отнюдь не исключено.

Ответов на всё это российская жизнь пока что не дала. Остаются вопросы, вопросы и вопросы.

Лев Толстой сегодня

В сентябре исполнилось 175 лет со дня рождения Льва Толстого. Особых юбилейных торжеств по этому поводу замечено не было, да они как бы и не нужны нынче. Лев Толстой фигура настолько устоявшаяся в своей мировой славе, что лишний раз напоминать об этом даже как бы и не скромно. Зайдите в любой американский книжный магазин - и на полке фикшнс и литерачур вы всегда найдете его книги. Он, что называется, ин принт - всегда в печати. Какие тут особые мероприятия потребны?

Но есть сегодня один, и вовсе не маловажный повод вспомнить о Льве Толстом - вспомнив, опять же, что он был не только великим художником, но и очень интересным и, главное, влиятельным социальным мыслителем. Нельзя сказать, что и сегодня соответствующие его мысли и проекты актуальны; но он остается вполне актуальным как тип мыслителя, способного - если не прямо - то косвенно высказаться о многих современных проблемах. Причем остро высказаться. Поставим вопрос ребром: а как бы сегодня реагировал Лев Толстой на происходящее в нынешнем мире? Какую бы он позицию занял в том конфликте, который стараются не называть, а всё-таки проскальзывает, - конфликтом цивилизаций?

Есть весьма серьезные основания думать, что Лев Толстой мог бы и не быть на стороне Запада. Тем более, что Запад теперь очень уж разный, и о единой его позиции говорить не приходится. Сразу же вынесем за скобки самый острый вопрос - об 11 сентября: Лев Толстой был противником насилия, и этот акт террора он бы не одобрил. Но с другой стороны: а много ли он и часто ли выступал против русских революционеров-террористов? Против пресловутых столыпинских галстуков - да, выступал, и очень ярко, в навсегда запомнившемся тексте: повесьте, мол, меня, вместо этих молодых идеалистов, намыльте петлю и стяните на моей стариковской морщинистой шее.

Ну да ладно, перипетии давней русской революции - не 17-го даже, а 1905 года - дела очень уж в прошлое отошедшие. Но вот неожиданно появился сюжет в новейшей российской истории, который Толстому был очень даже знаком, в котором он, можно сказать, активно участвовал: кавказские войны России. Тут нас не должно интересовать, как молодым артиллерийским офицером Толстой в этих делах участвовал. Но вот что ни за какие скобки вынести нельзя - так эту его позднейшую, стариковскую опять же повесть "Хаджи Мурат". А ну-ка попытаемся поставить вопрос: за кого Толстой в этой повести: за князя Воронцова, наместника Кавказа, или за Хаджи Мурата?

Понятно, что этот вопрос с чисто литературоведческой точки зрения не очень корректен: великий писатель тем и велик, что готов принять все стороны. Он видит красоту и - поэтому - правоту - на любой стороне, на любой тропинке бытия, в любой ее былинке (вспомним знаменитый красный татарник). И нельзя ведь сказать, что Хаджи Мурат у Толстого - злодей: он рыцарь, воин, самурай, если хотите; кто уж в повести злодей, так это даже и не Воронцов, а Шамиль. Но Толстому не чужд тот строй жизни, который противопоставлен европейцу англоману Воронцову, и быт чеченских дуванов ему ближе русско-кавказской имитации европейского бомонда. Ему нравится, как давно уже известно, патриархальная простота. Балы же ему, как пушкинской Татьяне, не нравятся.

Ну и может ли забыть - не скажу русский, но любой, подчеркиваю любой - чеченец - одну знаменитую сцену из "Хаджи Мурата"?

Я не буду повторять соответствующего описания: это похоже уже не на Льва Толстого, а на сообщения сегодняшних газет. Но вот какой абзац из этой главы стоит привести:

"Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто и не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения".

Прежде чем предаться дальнейшим ламентацииям и рефлексиям, зададимся вопросом: а не испытывали ли подобных чувств жители Нью-Йорка, увидев развалины башен-близнецов? Только один - и только этот вопрос.

Как говорится, в эту игру могут играть двое.

Тем не менее, у Толстого - и именно у Толстого - можно найти широко разработанное и ярко выраженное учение о лживости всей современной цивилизации, об излишествах утонченной культуры, даже о ненужности литературы - коли ему даже Шекспир с Вагнером не пришлись по нутру! И наоборот, Толстой, особенно поздний, тяготел к тому, чтобы собственное творчество (коли он продолжал им заниматься - а он продолжал) строить по моделям простонародной литературы. Говоря по-нынешнему, он оправдывал масскульт, действовал по Лесли Фишеру (впрочем, я не уверен в том, не Фишер ли всё это выудил у Толстого). Великолепная писательница Татьяна Толстая, на правах однофамилицы, что ли, взялась великого деда-всеведа разоблачить: так сказать, редуцировать к хаванине. Получилось как спор молодых вегетарианцев в "12 стульях": попробовал бы Толстой написать "Войну и мир" на рисовых котлетках! Так и Татьяна Толстая говорит, что упадок творчества позднего Толстого - следствие вегетарианской диеты. Особенно ее возмущает "Фальшивый купон" - вещь сильно-новаторская. И неужели она не читала таких поздних вещей Толстого, как "Корней Васильев"? Будем считать выпады Толстой шуткой, причем неудачной.

Лев Толстой сильно чувствовал новые культурные возможности и испытывал к ним отнюдь не праздный интерес. Он, например, оценил кино. А я почти уверен, что Толстой полюбил бы молодого Хемингуэя с его эстетикой изысканного примитива. Такие тяготения к изысканному примитиву были свойственны и Толстому.

Но ведь эта тяга, уже и мировоззрительно сублимированная, составляет суть того, что называлось толстовством. И здесь люди чуткие ощущали некие новые возможности. В.И.Ленин, например. Его статья о Толстом - вещь значительная. А в революцию люди еще более чуткие так и прямо обвинили толстовство в культурном погроме, устроенном русской революцией.

Сильнейший здесь текст - одна глава из статьи Николая Бердяева "Духи русской революции". Стоит процитировать его обширно:

"... толстовство в широком, не доктринальном смысле слова очень характерно для русского человека, оно определяет русские моральные оценки. ... Толстой уловил и выразил особенности морального склада большей части русской интеллигенции, быть может, русского человека вообще. И русская революция являет собой своеобразное торжество толстовства. На ней отпечатлелся и русский толстовский морализм и русская аморальность. Этот русский морализм и эта русская аморальность связаны между собой и являются двумя сторонами одной и той же болезни нравственного сознания. Болезнь русского нравственного сознания я вижу прежде всего в отрицании личной нравственной ответственности и личной нравственной дисциплины, в слабом развитии чувства долга и чувства чести, в отсутствии сознания нравственной ценности подбора личных качеств. Русский человек не чувствует себя в достаточной степени нравственно вменяемым, и он мало почитает качества в личности. Это связано с тем, что личность чувствует себя погруженной в коллектив, личность недостаточно еще раскрыта и сознана. Такое состояние нравственного сознания порождает целый ряд претензий, обращенных к судьбе, к истории, к власти, к культурным ценностям, для данной личности недоступным. Моральная настроенность русского человека характеризуется не здоровым вменением, а болезненной претензией. Русский человек не чувствует неразрывной связи между правами и обязанностями, у него затемнено и сознание прав, и сознание обязанностей, он утопает в безответственном коллективизме, в претензии за всех. Русскому человеку труднее всего почувствовать, что он сам - кузнец своей судьбы. Он не любит качеств, повышающих жизнь личности, и не любит силы. Всякая сила, повышающая жизнь, представляется русскому человеку нравственно подозрительной, скорее злой, чем доброй. С этим особенностями морального сознания связано и то, что русский человек берет под нравственное подозрение ценности культуры. Ко всей высшей культуре он предъявляет целый ряд нравственных претензий и не чувствует нравственной обязанности творить культуру. Все эти особенности и болезни русского нравственного сознания представляют благоприятную почву для возникновения учения Толстого".