Джинн Калогридис - Я, Мона Лиза

• Название: Я, Мона Лиза
• Автор: Джинн Калогридис
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2007
• ISBN: 5-699-19706-0

Еще в детстве Лизе ди Антонио Герардини была предначертана непростая судьба. Астролог предсказал, что она будет вовлечена в водоворот насилия, интриг и обмана. Пророчество сбылось.

После убийства Джулиано де Медичи, брата правителя Флоренции Лоренцо Великолепного, весь город погрузился в траур. Гибель одного из наследников столь высокопоставленного семейства коснулась буквально всех, и, прежде всего монны Лизы — прекрасной дочери скромного торговца шерстью, которой предстоит проявить не только незаурядный ум, но и чисто женские хитрость и обаяние, дабы избежать смертельной опасности и обрести счастье с любимым.

Однако у монны Лизы неожиданно появляется покровитель. Великий Леонардо да Винчи не только помогает молодой женщине противостоять могущественным врагам, но и одновременно пишет ее портрет.

---

Я вздернула подбородок, причем сделала это с вызовом. Я такой родилась, у нас с отцом одинаковый темперамент.

— А все из-за тебя, — сказал он, и щеки его стали еще багровее. — Ты со своими идеями. Твоя мать сделала это, чтобы доставить тебе удовольствие.

— Да, все случилось из-за меня. — Голос мой дрожал, и мне это не нравилось. Я с большим трудом старалась говорить спокойно. — Мама пошла на это, чтобы доставить мне удовольствие. Неужели ты думаешь, меня радует ее приступ? Она ведь и раньше выезжала, и все проходило гладко. Ты считаешь, что я нарочно увезла ее из дому?

Он покачал головой.

— Такая юная особа и столько бесстыдного неуважения. Послушай меня: будешь сидеть дома и не ступишь за порог всю неделю. Никаких месс или рынка. Ты хотя бы понимаешь, насколько серьезен твой проступок? Представляешь, какой ужас я испытал, когда вернулся домой и обнаружил, что она ушла? Неужели тебе совсем не стыдно, что из-за собственного эгоизма ты подвергла мать такой опасности? Или, быть может, тебя совсем не волнует ее жизнь?

Он говорил все громче, так что к концу вообще перешел на крик.

— Конечно… — начала я, но сразу замолкла, так как открылась дверь в спальню и на пороге появилась мама.

Мы с отцом вздрогнули и уставились на нее. Она была похожа на призрак. Ее покачивало, поэтому она цеплялась за косяк, лицо выглядело изможденным. Перед тем как уложить маму в постель, Дзалумма распустила ей волосы, и теперь они темной волной окутали плечи и грудь Лукреции, спускаясь до пояса. На ней ничего не было, кроме длинной сорочки с пышными рукавами.

Говорила она шепотом, но он прекрасно передавал ее чувства.

— Оставь девочку в покое. Это была моя идея, от начала до конца. Если тебе обязательно нужно кричать, то кричи на меня.

— Тебе нельзя вставать, — пролепетала я, но мои слова заглушил злобный голос отца.

— Как ты могла пойти на такое, когда знаешь, что это опасно? Почему ты меня так пугаешь, Лукреция? Ты ведь могла умереть!

Мама уставилась на него измученным взглядом.

— Я устала. Устала от этого дома, этой жизни. Умру так умру, мне все равно. Я хочу выходить из дома, как это делают обычные люди. Я хочу жить, как любая нормальная женщина.

Она сказала бы больше, но отец прервал ее.

— Да простит тебя Всевышний за то, что ты так легко говоришь о смерти. Это Его воля, что ты живешь так, Его решение. Ты должна покорно смириться.

Прежде я никогда не слышала, чтобы моя нежная мама говорила с такой язвительностью, не видела, чтобы она презрительно усмехалась. Но в тот день я услышала и увидела и то и другое. Ее рот скривился в усмешке.

— Не смеши Бога, Антонио, мы ведь оба знаем правду.

И тут он подлетел к ней, словно ничего не видя перед собой, и поднял руку, чтобы ударить. Мама отпрянула. Я с не меньшим проворством загородила ее собой и заколотила по плечам отца, отталкивая его от мамы.

— Как ты смеешь! — кричала я. — Как ты смеешь! Она добрая и хорошая, а вот ты — нет!

Его светлые глаза расширились, вспыхнув от гнева. Он ударил меня наотмашь, я отпрянула и сама не знаю, как оказалась на полу.

Отец вылетел из комнаты. Я начала, как безумная, озираться в поисках какого-нибудь предмета, чтобы швырнуть ему вслед, но единственное, что мне попалось под руку, — накидка из тяжелой синей шерсти, все еще лежавшая на моих плечах, это был отцовский подарок.

Я скомкала ее двумя руками и швырнула, но она отлетела всего лишь на расстояние вытянутой руки и беззвучно упала на пол — тщетный жест.

Затем я пришла в себя и побежала в комнату мамы, где нашла ее на коленях возле кровати. Я помогла ей улечься, накрыла одеялом, а потом держала ее руку, пока она, снова впав в полудрему, тихо плакала.

— Не расстраивайся, — говорила я. — Мы ведь не всерьез. Скоро помиримся.

Она принялась шарить вокруг себя, как слепая, пытаясь найти мою руку, я ей помогла.

— Все повторяется, — простонала она, наконец, закрывая глаза. — Все повторяется…

— Успокойся, — убеждала я ее, — и поспи.

XIII

Остаток дня я провела у постели мамы. Когда солнце начало клониться к горизонту, я зажгла свечу. Вошла служанка, передала просьбу отца, чтобы я спустилась вниз и поужинала с ним, но я отказалась. Мне пока не хотелось мириться.

Однако, сидя в темноте и глядя на мамин профиль, освещенный мерцающей свечой, я почувствовала, как во мне шевельнулось сожаление. Я была ничуть не лучше своего отца, из любви к матери и желания защитить ее я позволила гневу взять над собою верх. Когда отец поднял руку, угрожая ей, — хотя я не верю, что он на самом деле ударил бы маму, — я первая ударила его, и не один раз, а несколько. А ведь знала, что такой поступок разобьет маме сердце. Я была плохой дочерью. Одной из худших, ибо отличалась мстительностью и не прощала тех, кто причинял вред моим родным. Когда мне было десять лет, у нас появилась новая служанка, Иванджелия, дородная женщина с черными волосками на подбородке и широким красным лицом. Впервые увидев один из маминых приступов, она заявила — совсем как священник в соборе, — что моя мама одержима дьяволом и нуждается в молитве.

Одно это заявление пробудило во мне не ненависть, а всего лишь неприязнь: как я уже говорила, я все еще не могла решить, где тут истина, зато знала, что такие утверждения смущали и ранили маму. Но Иванджелия никак не могла успокоиться. Стоило ей оказаться в одной комнате с мамой, она тут же начинала креститься и по-особому складывала пальцы, чтобы избежать сглаза. Она начала носить амулет в кисете, висевшем на шее, и, наконец, сделала непростительное: второй амулет повесила на двери маминой комнаты. Он должен был не позволить маме выйти оттуда за порог. Когда другие слуги рассказали маме о назначении этой вещицы, она расплакалась. Но мама была слишком добра и стеснялась что-то сказать Иванджелии.

Тогда я взяла дело в свои руки. Я не могла позволить, чтобы кто-то заставлял плакать мою маму. Тайком пробравшись в материнскую спальню, я взяла лучшее кольцо: огромный рубин в тонкой золотой оправе, свадебный подарок отца.

Спрятав кольцо среди вещей Иванджелии, я принялась ждать. Далее случилось неизбежное: кольцо нашли, к всеобщему ужасу — особенно к ужасу Иванджелии. Отец сразу ее уволил.

Поначалу я чувствовала удовлетворение: справедливость восторжествовала, маме больше не придется плакать от стыда. Но прошло несколько дней, и во мне заговорила совесть. Почти все в городе узнали о мнимом проступке Иванджелии, а она была вдова, с маленькой дочкой. И теперь ни одна семья не брала ее к себе на работу. На что ей было жить?

Я призналась в своем грехе священнику и Господу, но легче мне не стало. Наконец я отправилась к матери и, рыдая, рассказала ей правду. Мама говорила со мной очень строго, с ходу заявив то, что я уже знала, — я сломала этой женщине жизнь. К моей огромной радости, отцу она не стала говорить всего, упомянула лишь, что произошла ужасная ошибка, и умолила его разыскать Иванджелию и вернуть ее в дом, чтобы имя ее больше не считалось запятнанным.

Но все усилия отца ни к чему не привели. Иванджелия успела покинуть Флоренцию, не сумев найти другую работу.

С той поры меня не покидало чувство вины. В ту ночь, сидя возле спящей мамы, я припомнила все злобные выплески своего детства, каждый мстительный поступок. Их было много, и я просила Господа, того самого Господа, который любил мою маму и не желал, чтобы у нее повторялись приступы, избавить меня от моего ужасного характера. Глаза у меня налились слезами. Я знала, что каждый раз, когда мы с отцом устраиваем стычки, мы приносим маме еще большее страдание.

Когда первая слезинка потекла по моей щеке, мама зашевелилась во сне и пробормотала что-то неразборчивое. Я легко коснулась ее руки.

— Успокойся. Я рядом.

Не успела я произнести эти слова, как дверь тихо открылась. Я подняла глаза и увидела Дзалумму с бокалом в руке. Она успела снять головной убор и заплести непослушные волосы в косу, но ореол неукротимых завитков все равно обрамлял ее бледное лицо.

— Я принесла лекарство, — тихо сказала она. — Когда синьора Лукреция очнется, оно позволит ей спокойно проспать до утра.

Я кивнула и попыталась незаметно вытереть мокрые щеки, надеясь, что Дзалумма ничего не заметит. Разумеется, она все увидела, хотя, когда ставила бокал на столик возле маминой кровати, повернулась ко мне спиной. Потом она обернулась и так же тихо произнесла:

— Ты не должна плакать.

— Но это моя вина. — Дзалумма вспыхнула.

— Нет, не твоя. И никогда не была твоей. — Она горестно вздохнула, глядя на спящую хозяйку. — Все, что говорил священник в соборе…

Я наклонилась вперед, ловя каждое слово. Мне очень хотелось услышать ее мнение.

— Так что?

— Это низость. Невежество. Понятно? Твоя мама самая искренняя христианка, каких я только знала. — Она помолчала. — Когда я была совсем маленькой…