Михаил Веллер - Приключения майора Звягина

• Название: Приключения майора Звягина
• Автор: Михаил Веллер
• Жанр: Классическая проза

Вообще-то это не совсем приключения. И Звягин – не совсем майор. Отставной.

И не совсем боевик. И даже вообще не боевик. Это скорее учебник жизни.

Был такой жанр – «роман воспитания». Это учебник удачи.Без магии, без рекламы и зазывов. Человек хочет – значит все может. Неудачник может стать удачником. Дурнушка – красавицей. Несчастный влюбленный – стать любимым.

Главное – хотеть и верить в себя и еще знать, что и как надо делать.

Вот Звягин – помесь Робин Гуда с античным мудрецом: он всегда знает, что делать, и заставляет делать это других – для их же счастья.

А свод правил «Как добиться любимой женщины» московские студенты просто вешали у себя в общежитиях.

---

– Узнаю речи школьного учителя, – улыбнулся Звягин.

– Папе и сейчас не поздно достичь чего угодно, – убежденно заступилась дочка, протирая газетой визжащее оконное стекло.

Большие уборки чреваты неожиданными находками. Неожиданная находка иногда попадает в настоящую минуту, как игла в отверстие пуговицы. Листок выпорхнул из веера ветхих страниц в руках жены и спланировал в таз с мыльной водой.

– А это что?

«1. Целеустремленность. Отметать все, не способствующее успеху.

2. Крепить в себе самообладание, терпение, волю, веру в успех.

3. Постоянный анализ поступков: разбор ошибок, учет удач.

4. Готовность на любые средства и поступки во имя цели.

5. Приучиться видеть в людях шахматные фигуры в твоей игре.

6. Голый прагматизм, избавление от совести и морали.

7. Овладение актерством: убедительно изображать нужные чувства.

8. Готовность и стойкое спокойствие ко взлетам и неудачам.

9. Готовность и желание постоянной борьбы в движении к успеху.

10. Постоянная готовность использовать любой шанс, поиск шанса.

11. Беречь здоровье – залог силы, выносливости, самой жизни.»

Звягин расправил размокшую бумагу:

– А-а… Надо же, сохранилось. Это игра, придуманная когда-то для одного несчастного мальчика…

– Ничего себе советики! – Сын шумно спрыгнул на пол.

– Во что вы играли? – полюбопытствовала дочь.

– В императора. Кстати, о карьере, да?

Жена тихо улыбнулась, как улыбаются чему-то давно прошедшему. Младшее поколение было заинтриговано. Назревала та идиллическая ситуация, когда после воскресного обеда отец семейства усаживается в кресло и повествует детям о делах давно прошедших дней, преданьях старины глубокой.

Но Звягин, вопреки обыкновению, явно не горел желанием выступить в роли сказителя собственных подвигов. И лишь к вечеру, когда дом сиял чистотой и порядком, а расспросы превзошли меру его терпения, он сдался. Махнул рукой, плюхнулся на диван и задрал ноги на журнальный столик.

– Ни одно доброе дело не остается безнаказанным, – начал он. Подумал, решил, что такое начало непедагогично, и приступил иначе:

– Не такой уж я хороший, как вы все думаете. – Жена засмеялась.

– Мы не думаем, – успокоила дочка.

Начало рассказа – вообще трудная вещь. Особенно для непрофессионального рассказчика. Тут имеются старинные, испытанные временем приемы. Звягин прибег к испытанному приему:

– Много лет назад, в один прекрасный весенний день… Тьфу, – сказал он. – Ира, ты помнишь тот день?

– Помню, – вздохнула жена. – Дождь шел…

– При чем тут дождь! – рассердился Звягин. – Короче, жила-была на свете девушка Ира… В общем, я тебе сразу понравился.

– Ой ли?

– Конечно. Я учился на третьем курсе, ты тоже, и жизнь была прекрасна, мне прямо весь мир хотелось облагодетельствовать, чтоб все были счастливы так же, как я.

М-да. Ира тогда проходила педагогическую практику. И в ее восьмом классе жил-был отменно тупой и равнодушный к наукам вообще, и к английскому языку в частности, ученик. Она, по молодости лет, очень переживала. За себя – что не способна его расшевелить. За него – кем он станет? Грузчиком в винном магазине?

А в девятнадцать лет, надо заметить, человек чувствует себя таким всемогущим, как уже никогда потом. И в ответ на Ирины жалобы и переживания я отрубил, что человек все может, и раз ученик туп, то учителя и виноваты: не сумели развить его ум! Она обиделась: «Легко говорить, попробовал бы сам». Чтобы я в ее глазах да чего-то не мог?! Два дня она меня поддевала, а на третий я пустился в первую в своей жизни авантюру.

После уроков подводит она ко мне этого бедолагу. Его Геной звали, и с детства прилепили кличку Комоген. Почему Комоген – так я и не дознался.

Вид Комогена подействовал на меня, надо признаться. Уж такой он никакой, такой серенький, речь развита слабо, а главное – неуверенностью и слабостью от него разило на версту. Человеку четырнадцать лет – а на челе у него, так сказать, печать полного провала всех будущих жизненных начинаний.

Я в деканате достал институтский бланк и напечатал на нем: ученика такого-то подвергнуть медицинскому обследованию на предмет отправки в специнтернат для дефективных. Прочитал мой Комоген, побледнел. Посадил я его в ожидавшее такси и повез в институтскую клинику. С ребятами там договорился заранее.

В пустой ординаторской надел халат, посадил Комогена напротив себя за стол, положил чистую медкарту: стал расспрашивать. И выяснилось, что парнишка в своих бедах не виноват.

Отца он не знал, мать заботливостью не отличалась, и был он предоставлен сам себе. Здоровьем не выделялся, во дворе лупили, игрушки у других были лучше, и засело в нем с самых ранних лет, что он – существо последнего разбора. Учиться ему было трудновато, а ведь репутация ученика складывается в первые же недели, и все последующие годы он невольно считает себя таким, каким его привыкли считать другие. Одни в классе были сильными, другие умными и хорошо учились, третьи красивыми и нравились девчонкам, четвертые хорошо одевались и имели свои магнитофоны, – а у него ничего не было. Ни родительских дач и машин, ни поездок к морю, ни выступлений на спартакиадах. Его даже в дворовую компанию не принимали: неинтересен, вял.

Так что ему этот английский? Он уже смирился, что пристанет к какой-нибудь неинтересной работенке, и ничего для себя хорошего в будущем не видел. Напрасно думают, что ранняя юность – период безудержного оптимизма и безоблачного счастья. В четырнадцать лет люди очень остро и драматично воспринимают жизнь, и свое будущее переживают острее, чем когда поздней оно сбывается на деле.

«Да, – говорю, – условия для развития у тебя плохие. Теперь проверим природные данные». И конвоирую его в электрокардиографический кабинет, где дежурил знакомый техник, наш пятикурсник. Уложил он раздетого Комогена на кушетку, облепил электродами, поползла ленточка из кардиографа. Просмотрел он ленту на свет, померил закорючки линейкой: «Энергетический уровень организма, – вещает важно, – девяносто три и семь десятых процента. Ниже идеального, но в пределах нормы». И сажает Комогену присоски второго кардиографа на виски, лоб, затылок. Уж не знаю, какую ахинею выдал самописец на ленту, но была она преподнесена как новейшее достижение медицины, интеллект-энцефалограмма. Техник мой с многоученым видом ленточку «расшифровал» и объявляет изумленно: «Не может быть! Сто тридцать семь. Сейчас я аппаратуру проверю…» Проверил. Я тоже удивляюсь. Он мне «объясняет», какой пик что показывает, и на Комогена косится: «Кого вы мне привели? Парню место в школе для одаренных подростков». Комоген слегка ожил. Чует, что специнтернат отодвигается.

У сестринского поста ждала моя однокурсница с набором детских картинок. Она изображала психолога. Комогена якобы проверили на тесты и сообщили, что к точным наукам способности средние, зато к гуманитарным – отличные.

«Милый мой, – злюсь я, – что ж ты всем головы морочишь? Катись отсюда и учись со всеми вместе».

Сияет Комоген и счастливые слезы с глаз смаргивает. Приказал я ему зайти еще раз, завтра в три, для заключительной беседы.

Веру в себя человеку так быстро не внушишь. И цели нет у мальчишки. Надо его подтолкнуть, разогнать, как автомобиль с испорченным стартером, чтоб мотор уже на ходу заработал.

А как дальше лечить его от душевной придавленности? В чем убеждать? К чему ему стремиться, чего хотеть?

Хорошо учиться? Делать зарядку по утрам и помогать старшим? Готовиться в институт? К этим речам он давно глух – абстрактны. Заработать денег, купить джинсы, магнитофон и кожанку? А дальше?

Как убедить парня, что перед ним – чистое будущее, и он все может, только захотеть! Как сделать, чтоб захотел? Что он вообще может захотеть но сильно, чтоб хотение это было – как дерево на берегу, за которое заводится трос, и засевшая в болоте машина сама себя вытаскивает собственной лебедкой?

Рассказал я ему, как сирота и беспризорник Коля Дубинин стал академиком. Впечатления не произвело: об академиках у Комогена представление было самое туманное, лежавшее вне сферы его понимания и интереса.

Что за человек… Безусловно обиженный, обойденный радостями жизни в самом чувствительном возрасте. Все им пренебрегали, помыкали, в грош не ставили. На самолюбие ставку сделать, на обиженность? Не может быть, чтобы хоть подсознательно не хотелось ему расквитаться с жизнью за все унижения и лишения, которые пришлось вытерпеть.

А Ира, надо заметить, еще тогда пыталась приохотить меня к чтению. Очень ее задевало, что всем я неплох, а вот по части литературы и искусства – дуб дубом. Перед подругами стеснялась: они рассуждали о Хемингуэе и Пикассо, а я нетвердо знал «Муму» и картину Саврасова «Грачи прилетели». И начал я эксплуатировать Ирину эрудицию, чем более или менее успешно и занимаюсь уже четверть века. Что можно подсунуть Комогену в качестве незатасканного примера воли, энергии, успеха?