Александр Алейник - Апология

• Название: Апология
• Автор: Александр Алейник
• Жанр: Поэзия

Собрание стихотворений и поэм Александра Алейника «Апология» включает в себя подборки из шести книг, писавшихся в общей сложности около 25 лет.

---

17 марта 85

x x x

Валерий Чкалов, фонари,
край башни, уханье оркестра,
звезда над полюшком горит,
упасть приискивая место.

Топтанье сдвоенных фигур
по набережной вдоль ограды,
и приблатненных местных дур
неодобрительные взгляды.

21 марта 85

x x x

Лицо с возрастною оснасткой
в подробной штриховке
морщин мне кажется тесною маской,
такой, как у прочих мужчин.
Мне эти ухмылки и знаки
и ерническое торжество
с глазами бездомной собаки
на свете знакомей всего.

24 марта 85

x x x

Прошла зима и облупился пласт
оштукатуренной стены,
как будто воспаленный глаз
глядит в меня из старины.

Он был бордовым — этот дом,
а двор под ним — в булыжных лбах
и небо с хлопавшим бельем
скрипело на шести столбах.

Дом — это груст идешь назад,
но странно движешься вперед,
остановив в прошедшем взгляд —
увидишь в будущее ход.

Так электричкой на ходу
из — двери в — дверь — через вагон,
вошедшие назад идут,
но входят в новый перегон.

Подобье странного моста
уводит из тенет ночных
на отслужившие места
к покинувшим навечно их.

9 апр. 85

x x x

Мой дед домашнее вино
сквозь марлю процедил в графин.
Горит свеча, и мне темно.
Я маленький, и я один.

С меня сползли мои чулки,
а он сутулится и сед
он — стар, все станут старики,
и мы умрем, как все, как все…

Он говорит и шепчет вслух
нездешние слова молитв,
и плачу я о нас о двух.
Часы стучат, свеча горит.

15 апр. 85

БЕЛЫЕ СТИХИ

I

Я с вечностью приятельство забросил,
я нынче не поглядываю в небо:
как там Господь и живы ль звезды,
и как луна, скрипит еще старуха
разбитой колесницей тьмы?

Что смерть: здорова ли? гуляет?
блестит по вечерам косою? —
улыбкой черной опьяняя полночь,
и также ль навещает безнадежных,
заказы принимая на гробы:
— Пришлем, пришлем, уж вы не беспокойтесь,
не заржавеет, так сказать, за нами…

Я тут забылся, первый признак счастья,
подробности позвольте опущу,
но к состоянью этому, как, впрочем,
к любому, быстро привыкают,
так, кажется, я тосковать начну,
продлись блаженство две еще недели,
— печально мы устроены друзья.

II

Как там трава? Корнями обнимает
тех, кто ходил по ней… нет, ей не дотянуться,
но их дыханье шевелит ее
податливые ветру стрелки;
она в апреле будет зелена,
и ты, знакомец мой, позеленеешь,
злость зеленит, а мудрость серебрит.
Тут в рыбных отдыхает магазинах
мороженный, но серебристый хек —
лежит и пахнет, —
мутными очами
обозревая непонятный мир,
мечтая, может быть, о сковородке,
о жирных красногубых едоках,
хотя бы так судьба его согреет.

III

Что думаешь о собственной планиде?
— Такое чувство, что меня она
интересует мало,
но это только видимость…

IV

Жизнь смотрит на себя с другой
какой-то новой точки. Я на звездах
сейчас живу, как раньше — на песчинках.
Стоит луна, и звуком полнолунья,
звенящая на самой высшей ноте,
все тянется, закладывая уши.
Такая у нас ночью тишина.

V

Лентяй, болтун, мечтатель неподвижный,
ты все еще живешь на свете,
поправить думаешь свое существованье
передвиженьем в сторону заката,
в себе не изменяя ничего,
с собой не споря, но противореча
всему, что видишь в этом бедном крае.
От этой площади пустой,
ночных скитальцев, воспаленных
сухим существованием своим,
бежать и впрямь бы надо.

Ну, вот он — преданный тебе
слуга-глагол, все время наготове:
«бежать», «бежать»…
Узнать бы нам куда?

VI

В морозный вечер переулком темным
вхожу в утробу желтую метро,
как к электрическому Левиафану.
Мне время кажется библейским,
а мы живем в дохристианской эре
и ждем явленья нового мессии,
которому досуг есть нас спасти.
Я замерзаю в мире помраченном
войной и иродовой властью,
я силюсь вспомнить, кто я и зачем,
и для чего душа моя смотрелась
в луну, подставленную небом?

Какой сомнительный источник света…

ноябрь 85

ОДИССЕЙ

На полированные островки
меланхолического заведенья,
под вечер, из людской реки
ценителей кофейного сиденья,

разносчиц улетающих ресниц,
пестреющих нарядно плавниками
в размытой ряби проходящих лиц
под плещущими светом фонарями —

выуживает, отворяясь дверь,
и очередь, подставив чью-то спину,
сопит и извивается как зверь,
заглатывая фимиам машинный.

Здесь продают с наценкой огурцы
под причитанья стереосирены,
дешевый кофе с запахом грязцы
и цветом в колер знойного шатена.

Здесь можно времени сухой песок
не замечать, сквозь пальцы сея,
и разбавляя темных зерен сок
кусочком сахара и грустью Одиссея.

11 апр. 85

x x x

Птичьи головки в небо воздев,
шевелятся флаги у глаза,
проплывает черный морской лев —
мокрый футляр контрабаса,

вносят деревья зыбкие телеса
в напряженный гул транспортных остановок,
дождь в пространстве стоит как слеза,
не касаясь сердечек новых

зеленых листиков на ветвях,
молодой земли, поднимающей травы,
табачного столбика, зажатого в губах
трехмерного лица без траурной оправы.

Не то чтобы я себя люблю —
просто больше чем о других знаю,
нечто вроде якоря кораблю,
собственно «я» себе представляю.

Что-то должно упираться в грунт —
ножка ли циркуля, нога объекта,
имя, становящееся во фрунт
за пятнадцать лет до конца века.

Трется цепь о крошащийся матерьял,
уходя на дно в туманных потемках —
и гуляет в далеких зеленых морях —
в странных современниках, собеседниках, потомках.

11 мая 85

экзерсис

I

В полосе отчуждения
известные учреждения,
служа миру,
по радио строить лиру
и подводить часы,
близ цветущей лозы
умолкающей героини,
вклеивающей в усы
упоительное лобзанье на семейной перине.

Думаешь: все рифмы ещё впереди,
суринамская пипа*
достойна всхлипа,
пока одиночество отстукивает время в груди.

В этой белой стране
рельеф лежащего тела,
изгибающегося на простыне,
очерчивает пределы,

за которые не хочется выходить —
это гладкая поверхность кожи —
я забываю, что я — один,
мы так беззащитны, так похожи.
Смешиваем вдох-выдох-вдох —
когда становимся сплошным касаньем —
в этой белой стране правит бог,
исполняющий прихоти и желанья.

Уплываем, держась друг за друга.
Чёрное небо кажется лугом.
Позвонками касаемся звёзд и планет —
там не понимают слова «нет».
…………………………………………….
…………………………………………….
…………………………………………….
…………………………………………….
Я плохой переводчик. Я забыл языки.
Ты живёшь в сплетеньи сосудов руки.
Ты по венам течёшь, ты толкаешь кровь
(я не знаю рифму к этому слову) —
может быть — это твои покровы,
может быть — это безвыходный лабиринт).
Мы вошли вдвоём — мы сгорим,
как сгорает от собственной краски роза —
остаётся в пространстве застывшая поза,
лежат на скатерти свёрнутые лепестки,
как ослеплённые лампочкой мотыльки.

Торопись, торопись,
поднимай ресницы,
вспоминай жизнь —
зеркала и лица,
пожиратель губной помады…
…проводя по ней взглядом,
хочется сказать «не шевелись»

Я как колючки, что жаждут в пустыне воды.
На меня наступает песок, построившись в ряды.

Наступает атасное утро после ясной ночи.
По радио поют пионеры — дети рабочих.

Солнце в окне дудит, как горнист.
Смерть всё длиннее. Всё короче жизнь.
Всякая жизнь.
Моя жизнь.

* вид жаб