Михаил Демин - …И пять бутылок водки

• Название: …И пять бутылок водки
• Автор: Михаил Демин
• Издательство: Панорама
• Жанр: Детектив
• Год: 1991
• ISBN: 5-85220-244-4

Повесть «…И пять бутылок водки» – первое русское произведение такого жанра, появившееся на Западе, – впервые вышла в 1975 году в переводе на французский и итальянский языки. Герои книги – городские уголовники – действуют на юге Украины, в солнечной Полтаве.

В отзывах на произведения Демина критики неизменно отмечают редкое умение сочетать захватывающий сюжет с точностью и достоверностью даже самых мелких деталей повествования.

---

«Едва освободившись, обретя свободу – что бы я сделал на их месте? – думал он. – Наверняка, поспешил бы отъехать подальше. Подальше и без хлопот. Главное для них – уйти изпод надзора, скрыться, исчезнуть… Они же ведь знают, что этот их маршрут известен властям. Ну, а раз так, – шкодить в данных обстоятельствах глупо. Тут, как раз, надо ехать тихо! Конечно, комиссар прав: может всякое случиться… И надо быть начеку… Но скорее всего, настоящие дела начнутся у них не здесь, не сегодня, а – позже. На юге. В тех местах, куда они стремятся так дружно».

Он остановился возле стола. Смял в пепельнице окурок. И снова – резким движением – надавил кнопку селектора:

– Подготовьте телефонограмму для полтавского угрозыска, – сказал он. – Текст будет вот какой…

Так, весь этот день, по великой сибирской дороге – по городам и крупным станциям страны – надрывались телефонные звонки, летели депеши, перекликались голоса:

«Едет группа рецидивистов, матерых уголовников. Будьте начеку! Примите меры!»

А виновники всего этого переполоха – ничего не ведая и ни о чем не беспокоясь – мирно полеживали на полках плацкартного вагона. Интеллигент и Хуторянин курили, поглядывая в окно. Трое других (Копыто, Малыш и Васька Сопля) дремали, усыпленные мерным ровным рокотом колес. А старый налетчик, – Архангел с Овчинными Крыльями – растянувшись на верхней полке и подложив руки под голову, негромко напевал, тянул надрывную блатную песню.

Песня называлась «Лагерный вальс». Архангел исполнял ее с чувством. Голос у него был хриплый, диковатый, но все же – не лишенный приятности:

Звон проверок и шум лагерей
не забыть никогда мне на свете.
Изо всех, самых лучших друзей,
помню девушку в синем берете…
…И не мало найдется людей,
пролетит словно осенью ветер,
пронесется сквозь жуть лагерей,
мимо девушки в синем берете.
Мы с тобой два экспресса ночных,
что в тиши обменялись гудками
и в ночной темноте разошлись,
на минуту блеснув огоньками.

Интеллигент и Хуторянин курили, поглядывая в окно. Там, за полотном, пролетали – рябя и вращаясь – хвойные заросли, кущи березняка. Широкий ветер шел по вершинам деревьев. Ветер врывался в раскрытое окно вагона, обдавая пассажиров запахом дыма и острой смолистой свежестью.

Смеркалось. Наплывали туманы. Сквозь желтоватую мглу тускло просвечивало солнце, медленно тонущее в неохватных лесах.

– Воля, – протяжно, с хрипотцой, выговорил Хуторянин. И вздохнул легонько. – Вот она – воля! Черт его знает, как это получилось, но вот я, – старый дурак, – до сорока лет уже дожил; борода, можно сказать, в член упирается… А настоящей воли так и не повидал до сех, не удосужился. Одно только и видел: небо в крупную клетку… А жизнь, она – вот она. Эх! – Он смял недокуренную папироску – растер ее в пальцах. И сейчас же потянулся за новой. – Так бы вот слез на первой же остановке – и пошел, пошел бы…

– Куда? – сухо спросил Игорь.

– Куда глаза глядят, – усмехнулся Хуторянин. – Какая разница? Кругом хорошо.

– Хорошо там, где нас нет, – пробормотал Игорь.

Он по-прежнему, не отрываясь, смотрел в окно – все смотрел и думал о чем-то. Таежный простор – непомерный, дышащий дикой волей – лежал перед ним и манил, и звал… Тайга то подступала к полотну вплотную, то вдруг редела, распахивалась, открывая обширные вырубки, околицы сел, строения железнодорожных станций и разъездов. Поезд был скорый, курьерский; мелкие станции он проскакивал без остановки, только чуть замедляя ход у семафоров. Тогда – на какое-то мгновение – серая, смазанная картина за окном обретала детальность, распадалась на отдельные кадры. Возникала будка стрелочника, дощатая платформа, людская толчея у прилавков станционного рынка. Как на замедленной мультипликационной пленке, фигуры людей застывали в движении. Был отчетливо виден каждый жест – незавершенный и словно бы замерший, но все же исполненный скрытой стремительности: чья-то рука, приподнятая в призыве, лицо, повернутое в беззвучном окрике, ребристые меха гармони, широко растянутые на груди у подгулявшего парня, косо наклоненный в беге женский силуэт.

Сипловатый голос за спиною Игоря сказал негромко:

– Баб-то, баб-то сколько! Ах, черт… Я когда сидел, думал: на свободе и людей-то уж не осталось. Вся страна – в лагерях… А тут, гляди, что творится! Живут, плодятся, мельтешат. На гармошках вон наяривают. Вон, гляди, девчонка в сарафанчике – ишь, торопится куда-то, ножками виляет.

Игорь обернулся: покачиваясь от быстрого хода поезда, стоял позади Архангел. Он пристально, сощурясь, смотрел в окно и выражение его лица было мечтательное, странное – такое же, как у Хуторянина.

– Живут, – повторил Архангел, – ничего…

– Что значит – живут? – резко возразил Интеллигент. – Ох, не завидуйте, ребята, фрайерской жизни!

Он помрачнел и как-то весь напрягся сразу; настроение, овладевшее друзьями, ему не понравилось. Он чувствовал, что и Хуторянин и Архангел, да и прочие урки – все они мечтают сейчас об одном: о покое, о тихих житейских радостях. Отвыкшие от воли – почти забывшие о ней за долгие годы лагерных скитаний – они теперь взирают на нее с тоскливою нежностью и умилением. И если сейчас же, немедленно, не повлиять на ребят, не отвлечь их, не образумить – кто знает, к чему приведет нежданная эта их расслабленность? В любую минуту компания может распасться, рассеяться… А допустить этого Интеллигент не мог, не хотел.

Он давно уже вынашивал мысль о создании своей, надежной, крепко спаянной группы! С грустью видел он, как утрачивается былая сплоченность блатных, как теряют свою непреложность старые воровские правила и устои… Началось все это после Отечественной войны – в конце сороковых годов – в ту пору, когда российские тюрьмы заполонили недавние фронтовики. Среди них было множество бывших уголовников, профессионалов. Однако воровская среда их обратно не приняла – отвергла. Отвергла потому, что блатной – по древним законам – входить в контакт с властями не имеет права. Любая служба для него – позор. Тем более – служба в армии. Блатной в погонах – уже не блатной. Для отщепенцев такого рода существует особое прозвище – «суки». Презрительная эта кличка ложится, как несмываемое клеймо. Людей, отмеченных таким клеймом, с каждым годом накапливалось все больше и больше… И наконец, случилось неизбежное. Преступный мир раскололся. Образовались два враждебных лагеря – и повели между собою затяжную яростную войну. Суки восстали против блатного закона – ортодоксы упорно отстаивали его. В истории отечественных тюрем и лагерей война эта известна, как «время большой крови». Называют ее так же «сучьей войною». С течением времени она разрослась, обрела невиданные масштабы и охватила, по сути дела, всю страну. Велась эта резня беспощадно. Блатные превосходили численностью сук, но все же полностью одолеть их не могли; бывалые солдаты, фронтовики, те не боялись крови. Наоборот – жаждали ее. И к тому же еще – опирались на поддержку властей… Силы, таким образом, были как бы уравновешены. И это увеличивало трагизм положения. Конца поножовщине не предвиделось, и трещина, однажды расколовшая монолитный мир, неотвратимо углублялась, ширилась, ветвилась… Игорь наблюдал все это воочию; лично участвовал в кровопролитной резне (он входил в категорию «законников», «честных блатных») и испытал немало бедствий и разочарований. К концу срока он растерял почти всех своих старых друзей; одни из них погибли, другие – «завязали», вышли из игры, начисто порвали с уголовной средою. А некоторые – «ссучились», переметнулись к врагам. Таких, правда, насчитывалось немного, но все же они были, были! Игорь отчетливо сознавал, что процесс распада, в сущности, необратим; привычные связи ослабевали, взаимное доверие, верность принципам – все постепенно утрачивало свою прочность… Он сознавал это и томился. И так, незаметно, родилась у него мысль об обновлении уголовного мира, о воскрешении былой его чистоты. Начинать приходилось с малого – что ж, для почина вполне хватало тех людей, каких он себе уже подобрал! Небольшая эта группа должна была – по его замыслу – явиться основой будущей организации, ее ядром, той веточкой, которая – будучи опущенной в насыщенный раствор – вызывает активный процесс кристаллизации. Партнеров он себе подбирал придирчиво, тщательно, еще будучи в заключении; за полгода до конца срока. Все они выглядели надежными, своими. Все прошли сквозь лагерные кошмары – сквозь поножовщину и кровь – и остались незапятнанными. Игорь ни с кем из них близок ранее не был, но слышал о них много. Они пользовались неплохой репутацией. На них можно было положиться в любой ситуации! В любой – но, как выяснилось – не в этой.

Нынешняя эта ситуация оказалась, на поверку, самой путаной и сложной.

– Не завидуйте, ребята, фрайерской жизни, – угрюмо и насмешливо повторил Интеллигент, – завидовать нечему. Вам кажется – все тут по-доброму… Но ведь это же – показуха, бутафория. Та блесна, на которую ловятся дураки.