Алфред Мэхэн - Влияние морской силы на французскую революцию и империю. 1793-1812

• Название: Влияние морской силы на французскую революцию и империю. 1793-1812
• Автор: Алфред Мэхэн
• Издательство: АСТ
• Жанр: О войне
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-012960-2, 5-17-015213-2

Эта книга является вторым фундаментальным трудом Алфреда Т. Мэхэна, посвященным изучению влияния морской мощи государства на историю. Сформулированная им концепция, сыграла огромную роль в развитии теории военно-морского искусства и до сих пор продолжает влиять на выработку военных и геополитических доктрин ведущих морских держав мира.

Материалом для исследования автору послужила история революционных и наполеоновских войн.

Первый том охватывает период 1793–1802 годов и содержит подробное описание событий, разворачивавшихся на море.

Второй том охватывает период 1802–1812 годов. Именно в это время Наполеон был ближе всего к окончательной победе над Англией, но катастрофа при Трафальгаре положила конец всем его планам вторжения.

Книга будет интересна как специалистам, так и любителям военной истории.

---

Осень и начало зимы 1798 года прошли для французов в завоеваниях и опустошениях Верхнего Египта под предводительством Дезе, вышедшего для этой цели из Каира 25 августа, а также в усилиях устроить дела на нижнем Ниле, чтобы обеспечить себе спокойствие и доходы на время отсутствия главнокомандующего. Восстание в Каире в октябре, вызванное частью недовольством предполагавшимися преобразованиями в политическом и административном устройствах, а частью слухами о том, что Порта объявила войну Франции, дало Бонапарту случай выказать при подавлении мятежей всю железную силу своих объятий, а впоследствии проявить ту смесь непреклонной суровости к немногим с политической снисходительностью ко многим, которая так хорошо достигала цели – остановить возобновление беспорядков.

В ноябре, когда стало прохладнее, был послан для занятия Суэца отряд в тысячу пятьсот человек, а к концу декабря сам Бонапарт посетил и обследовал перешеек, через который лежал путь к осуществлению его более широких планов. Во время этой отлучки из Египта он через перехваченного курьера узнал, что сирийский паша Джеззар 2 января 1799 года занял важный оазис Эль-Ариш в Суэцской пустыне и приводит форт его в оборонительное состояние.[49] Бонапарт сразу понял, что наступило время привести в исполнение проект о нашествии на Сирию, хотя бы ценой разрыва с Турцией, которого ранее он так желал избежать.

Следует ясно представить себе полную изолированность французов в Египте вследствие потери ими обладания морем, чтобы понять все трудности, при которых приходилось действовать Бонапарту, принужденному постоянно применяться к ходу событий. Отделенный от Палестины пустыней в двести миль шириной и еще более широкой полосой голых песков от всякой обитаемой земли на западе, Египет по справедливости называется в письмах Наполеона великим оазисом, окруженным со всех сторон пустыней и морем. Слабость французского военного флота, бессилие его обеспечить безопасность плавания французских невооруженных судов в Средиземном море проявились рельефно в той тревоге, которая охватила должностных лиц в Тулоне и Париже, когда они узнали о появлении в тех водах Нельсона после отплытия Бонапарта. Неустанная деятельность британского адмирала и частое появление его судов в различных пунктах умножили в воображении французских властей действительное число неприятельских крейсеров в Средиземном море. Караван из двадцати шести больших кораблей, до окончания нагрузки которых экспедиция не могла дождаться, стоял затем в Тулоне еще все лето в полной готовности к отплытию, но никто не решался предписать последнее. Бонапарт в течение своего перехода в Египет время от времени посылал настоятельные просьбы о скорейшей отправке этих кораблей, но эти корабли так и не дошли до него.

Если французское правительство так боялось морской силы противника до дня Абукирской битвы, то легко себе представить, как велико было влияние скорбных известий о ней. Однако не только моральный эффект уничтожения французского флота, а и материальные последствия этого факта позволили британским крейсерам рассеяться по разным пунктам, вследствие чего для французских судов бесконечно возросла опасность быть захваченными. Окруженный со всех сторон пустынями и морем, главнокомандующий в Египте не видел ни на них, ни за ними ничего, кроме явных и, быть может, еще скрытых врагов. Сверх этого, оставаясь в полном неведении относительно политического положения, занятого большинством держав, точно так же как и относительно европейских событий, он не мог знать, к каким дурным последствиям могли повести его действия, предпринимавшиеся им на основании неточных сведений. Затруднительность его положения ясно высказывается в письме от 17 декабря 1798 года: «Мы все еще не имеем известий из Франции; ни один курьер не прибыл к нам с 6 июля, факт беспримерный, даже в сообщениях с колониями». Упоминаемый в этом письме курьер прибыл к Бонапарту 9 сентября, выехав из Франции в июле; но судно, на котором он следовал, вынуждено было выброситься на берег, чтобы уйти от английских крейсеров, и при этом спасено было одно только письмо от Директории. Следующие известия пришли 5 февраля, когда одному рагузскому судну, зафрахтованному двумя французскими гражданами, удалось войти в Александрию. «Известия, – сказал о них Бонапарт, – достаточно противоречивые, но зато первые, какие я получил с 6 июля». Тогда он впервые узнал, что Турция объявила войну Франции.[50] Войска его в это время находились в пустыне на пути в Сирию, и сам он собирался следовать за ними.

До этого времени Бонапарт надеялся склонить Порту к нейтралитету под предлогом, что он враждует лишь с мамелюками вследствие убыточных для французской торговли их действий. 11 декабря он послал в Константинополь Бошана, недавно назначенного консулом в Маскат, снабдив его соответствующими инструкциями, как на случай, если бы война была объявлена, так и на случай, если бы дело обошлось без нее. В это время Бонапарт думал, что Талейран окажется в качестве французского посла в Константинополе. Известия, полученные через рагузское судно, осветили ему истинные отношения между Францией и Турцией. Впрочем, и прежде дошедшие до него беспокойные слухи, отвечавшие его конечной цели идти на Индию через Сирию, уже до того заставили его решиться действовать так, как того требовало военное положение. Он узнал, что войска собирались в Сирии и на острове Родос и догадался, что ему угрожает двойное нападение – со стороны Суэцской пустыни и со стороны Средиземного моря. Верный своей здравой и неизменной политике, Бонапарт решил воспользоваться своей центральной позицией для того, чтобы нанести удар сперва одному из своих противников, а затем и другому, а не выжидать пассивно, пока одновременные нападения на него принудят его разделить свои силы. Во время суровой зимней погоды, предстоявшей еще в течение недель шести или даже двух месяцев, высадка на египетский берег считалась невозможной.[51]

На этот период времени, а вероятно, даже и дольше, Бонапарт со стороны моря мог считать себя в безопасности. Он хотел воспользоваться им для вторжения в Сирию, с тем чтобы прогнать оттуда неприятеля, разбив его армию, и захватить его порты. Этим путем он рассчитывал закрыть доступ к Александрии британским крейсерам, которые получали оттуда продовольственные припасы, и устранить возможность нападения на французские войска впоследствии со стороны пустыни. Бонапарт рассчитывал также и на моральное воздействие своих успехов в Сирии на переговоры Франции с Портой, которые, по его соображениям, велись тогда.

Первой существенной задачей кампании было овладение Эль-Аришем, только что занятым войсками Джезара. Против него выступил 5 февраля 1799 года генерал Ренье со своей дивизией. Турки были им разбиты и прогнаны из оазиса, а форт осажден. 15 февраля прибыл сам Бонапарт, а 20-го гарнизон форта сдался на капитуляцию. Так как к тому времени уже собрался назначенный в экспедицию корпус численностью в тринадцать тысяч человек, то 22-го началось выступление из Эль-Ариша. 25-го числа взята была Газа. 3 марта армия расположилась перед Яффой, а 7 город был взят штурмом. Таким образом, один порт, хотя и весьма незначительный, был обеспечен за французами Бонапартом. На следующий день туда вошел пришедший из Акры караван турецких судов прибрежного плавания с провизией и боевыми припасами. Французы немедленно овладели этой желанной добычей и отправили ее обратно в Хайфу – небольшой порт, лежащий в семи милях к югу от Акры, – для снабжения войск по прибытии их туда. 12 марта армия возобновила поход в Акру, до которой оставалось около шестидесяти миль. 17 числа, в пять часов пополудни, отдельный отряд вошел в Хайфу и занял ее для того, чтобы обеспечить безопасную стоянку для флотилии, медленно следовавшей за войсками вдоль берега. Из Хайфы Бонапарт мог видеть Акрский рейд и два английских линейных корабля, «Тайгер» и «Тезеус», стоявших там под начальством сэра Сиднея Смита, командира первого из них, являвшегося здесь, следовательно, представителем морской силы Великобритании – силы, которой суждено было снова расстроить планы великого французского полководца. Сэр Сидней Смит, которому теперь выпала почетная задача встретить и остановить величайшего военачальника новых времен, был человеком, составившим себе довольно странную и исключительную репутацию. По тем источникам, какими мог пользоваться автор, нелегко получить ясное представление о его свойствах. Его не любили ни Сент-Винсент, ни Нельсон, и неприязненные их чувства к нему, хотя и усилившиеся вследствие тех обстоятельств, при которых он прибыл в Средиземное море, по-видимому, основывались на том, что им ранее было о нем известно. Первый лорд Адмиралтейства, назначая его на эту должность, почувствовал себя обязанным обратиться к графу Сент-Винсенту чуть ли не с извинениями. «Я хорошо знаю, – писал он, – что вследствие некоторых обстоятельств в жизни этого офицера против него может возникнуть предубеждение, но на основании долгого личного знакомства с ним, я думаю, могу уверить вас смело в том, что с бесспорной храбростью и предприимчивостью он соединяет еще много хороших качеств, которые не могут быть достаточно оценены людьми, менее с ним знакомыми. Я не сомневаюсь, что вы найдете в нем весьма полезного исполнителя какого бы то ни было рискованного или трудного поручения и что он будет точно следовать вашему руководительству, что, конечно, и обязан делать». В заключение граф Спенсер описывает настоящий характер сэра Смита настолько, насколько его можно было определить при слабом освещении известных о нем фактов или, скорее, в фальшивом свете преувеличенных, а иногда и искаженных сведений. Смит был смел и предприимчив до донкихотства, и в этом смысле мог быть весьма полезным человеком. Если первый лорд Адмиралтейства был далек от сомнений с этой точки зрения, то он должен был иметь серьезные сомнения, – хотя и не сознавался в них, – относительно того, в какой мере будет Сидней Смит следовать указаниям Сент-Винсента и вообще кого бы то ни было из своих начальников не на глазах у них. Самомнение, далеко не оправдывавшееся фактами;[52] самоуверенность такого характера, который не внушает доверия другим; безмерное возвеличение своего значения и своих заслуг, проглядывавшее в манере держать себя и в речах, – вот, по-видимому, те черты характера сэра Сиднея Смита, вследствие которых он не заслужил уважения своих современников до тех пор, пока столь же искусные, сколько и доблестные действия его под Акрой не показали, что он обладал качествами более высокого порядка, чем те, какие присущи только странствовавшему рыцарю. Но и здесь даже представление о поведении его было извращено, с одной стороны, неодобрительным отзывом о нем Бонапарта, а с другой стороны – впечатлением, какое его блестящая энергия и храбрость произвели на его соотечественников, приписавших ему, в увлечении, и всю организацию обороны крепости. На самом же деле, вверив техническую часть этой обороны опытному инженеру, он показал мудрость и скромность, оцененные по достоинству лишь немногими из современников. Около этого времени Смит получил уже несколько строгих выговоров, которые, как исходившие от таких выдающихся начальников, как Сент-Винсент и Нельсон, не могли быть оставленными им без внимания и, вероятно, возымели на него отрезвляющее действие.