Анна Муратова - Беглая книга

• Название: Беглая книга
• Автор: Анна Муратова
• Жанр: Детектив

Анна Муратова Беглая книга Одна-единственная книга, никогда не изданная, неожиданно объединила таких разных людей: французского священника XVIII столетия, немецкого офицера и русского солдата времен второй мировой войны, московских и питерских студентов начала XXI века. Эту книгу похищали, теряли и находили, из-за нее совершались кражи, обман, убийства. И никто бы так и не узнал, что это за книга и почему вокруг нее кипят такие страсти, если бы не скромный научный сотрудник Маргарита Надежкина, которая не побоялась подергать за хвост самого дьявола. Детективный роман под названием "Беглая Книга" был написан в 2004 году. В 2005 от издательства Форум поступило предложение издать его в серии приклоченческо-фантастичнской литературы "другая сторона". В настоящий момент роман находится в типографии, и в ближайщее время появится в продаже. Первоначально планировалось, что он станет первым из серии романов о тайнах, которые раскрывает Маргарита Надежкина, скромный научный сотрудник, у котрого внезапно открывается тяга к опасным приключениям. Началось все банально – с убийства. Да и не убийства даже, а несчастного случая. Отравился алкаш паленой водкой, ну с кем не бывает? В милиции даже дело не открыли, и только сын погибшего сомневается в официальной версии. Завязка для очередного криминального романа, скажете вы. Причем тут фантастика? А дело в том, что алкоголик был не из простых пролетариев, а потомок обнищавших французских дворян, и в доме у него хранился весь рукописный семейный архив и библиотека раритетов, за которыми охотятся не только любители древности, но даже потусторонние силы. Набирая сюжетного мяса, повествование становится интереснее с каждой прочитанной страницей. Этому весьма способствует живая картинка, рисуемая Анной. Экскурсы в прошлое сухи, и автор, чувствуя свою неуверенность в материале, стремится распрощаться с ними, как только будут сделаны необходимые пояснения. Совсем другое дело современность. За счет введения в текст бытовых подробностей, жаргонизмов и ненавязчивого юмора, оттеняющих основную линию, история преображается, обретает объем, осязаемость. И когда такой родной и знакомый тебе район становится местом столкновения темных и светлых сил, поневоле начинаешь сопереживать. Перелом наступает незаметно. Кажущиеся поначалу полноправными героями персонажи уходят на второй и третий планы, а то и вовсе забываются автором, десяток страниц назад так скрупулезно создававшим их образ. Все так бы грустно и закончилось, но в несовершенных раковинах тоже можно найти жемчужину. И эту жемчужину, а точнее книгу надо насильно заставлять читать родителей толкиенутых, кельтанутых и прочих -нутых, считающих, что их детей втянули в какую-то секту с пока неясными, но точно далеко идущими планами. Рассказывая про одну из таких “сект”, Анна разрушает миф таинственности, придуманный родителями. Она разделяет подобное увлечение на простую жажду развлечений и истинную веру. Опасностью, но не для окружающих, а для самого индивидуума, объявляется второе. Но опасностью не большей, чем любая другая “слепая” любовь. Например, материнская. Писательница в хорошем стиле доказывает, что умеет сочинять увлекательные истории, вот только в цельный роман они так и не складываются. Получается зарисовка, этюд, обрывающийся на пике своих возможностей. Да, вероятно, все задуманное к тому моменту уже сказано, но не нужно путать раскрытие внутренней идеи с логическим завершением сюжетной линии. Они вовсе не обязаны оканчиваться одновременно.

---

Вот уж сюрприз! Я-то представляла девушку, которую Татьяна обвиняла во всех смертных грехах и называла одним очень нехорошим словом, эдакой женщиной-вамп с пурпурными ногтями и глазами, подведенными черной краской. А тут – какой-то Гаврош белобрысый…

После чтения стихов длинноволосый снова заиграл на гитаре, но ему не дали исполнить то, что он хотел, потому что какая-то юная особа случайно облокотилась на музыкальный центр, и все шумы потонули в звуках бретонского гавота, утяжеленного современными музыкальными инструментами. Колбаскин махал руками и что-то пытался втолковать присутствующим, которые не сразу поняли, что он всего лишь требует убавить звук (видимо, боясь конфликтов с соседями). Через какое-то время музыку сделали потише. Гости потянулись к угощениям, а Миша стал неловко пробираться к нам с Володей.

– Ира сказала мне, что вы хотели меня о чем-то спросить… Насчет книг?

Я энергично закивала.

– Тогда пойдемте в другую комнату, а то здесь шумно…

– Собственно, вопрос об одной книге… – я поднялась с места и последовала за Колбаскиным, за мной увязался Володя и поманил пальцем одного "приятеля" из ЧОПа. Остальные двое остались в гостиной, видимо, обеспечивать безопасность Ириши.

Все эти предосторожности казались мне излишними на этой не очень тихой, но вполне интеллигентной вечеринке. Как только мы покинули гостиную, музыка умолкла, и кто-то вновь начал декламировать стихи.

– Я сегодня решил раздать все, – патетически жестикулируя, говорил Колбаскин, иду по коридору в соседнюю комнату. – Все книги, диски, они мне больше не нужны.

– А что, переезжаете? – рассеянно спросил Володя, который снова занервничал и начал оглядываться по сторонам.

– Ну в каком-то смысле… Можно и так сказать, – то ли согласился, то ли мягко возразил Миша.

В маленькой комнате стояло аж два больших книжных шкафа, а над дверным проемом угрожающе нависали полки, на которых тоже громоздились книги.

– Собственно, моя библиотека… – Колбаскин широким жестом очертил комнатку. – Что вас интересует?

Я заволновалась так, что у меня пересохло в горле.

– Мне сказали… Ира сказала… Миша, может вы мне скажете… – я с ужасом поняла, что разволновалась так, что даже не могу объяснить, что мне нужно.

Володя, видимо, не настолько был выбит из колеи предстоящей встречей с Книгой, поэтому он просто спросил:

– Михаил, где рукопись Библии на бретонском? У вас?

– Да, она у меня, – ответил Колбаскин так спокойно, будто у него в каждом шкафу было по двадцать рукописей семнадцатого века, а на полках – глиняные таблички и древние папирусы.

– А можно… взглянуть? – робко спросила я.

– Да хоть навсегда берите, – пожал плечами Колбаскин.

– Вы это… серьезно? – дрогнувшим голосом спросила я, глядя на то, как он открывает дверцу шкафа и вынимает оттуда одну книгу за другой, чтобы достать из заднего ряда… неужели Ее?

Невзрачная потрепанная то ли книжка, то ли тетрадочка. Даже в руки страшно взять – вдруг сразу разлетится, рассыплется? Нет, не рассыпалась. Можно даже листать. Чернила, как ни странно, почти не выцвели, только кое-где на бумаге проступили ржавые пятна от времени, кое-где просвечивали мелкие дырочки. Честно говоря, я даже разочаровалась. Из-за этой маленькой рукописи такие страсти да мордасти!

Так всегда бывает: ждешь какого-то момента, рисуешь его в воображении и так и эдак, а в жизни все не совпадает. Я-то ожидала увидеть тяжелый фолиант в затейливом переплете… Ну ладно.

– Берите, берите, – махнул рукой Колбаскин, – я же сегодня все раздариваю, разбазариваю.

Только тут я поняла, что он тоже нервничает. Под глазами – темные круги. В глазах светились какие-то странные огоньки. Что они означали, мне сложно было понять, но где-то на задворках сознания мелькнула мысль: "он по-своему одержимый". И снова мысли быстро-быстро побежали куда-то будто завертелись на карусели, сердце предательски заныло.

В это время позади нас, в гостиной раздался звук разбиваемой посуды и девичий крик:

– Пашка! Усилием воли я все же смогла остановить мысли, собраться с ними и задать вопрос, без которого уйти, конечно, не могла.

– Миша, а.. скажите, как у Вас дома оказалась эта книга?

– А она всегда была, – Удивленно, как будто речь шла о какой-нибудь ерунде типа зубной щетки, – ответил Колбаскин, – Ее мой дедушка, кажется, из Германии привез в конце войны. Мне мама рассказывала…

– 43-

… Из Берлина вывозили добро вагонами. Солдат – всегда солдат. И сколько бы не говорили о моральных качествах советских бойцов, законы войны едины для всех. Победителей не судят. А если и судят (например за мародерство), то свои же, победители. Но стоило ли опускаться до мародерства, если можно было спокойно грабить награбленное? То, что рассовывалось по карманам и чемоданам, следовало считать трофеями, а то, что не имело практической ценности, но могло сгодиться для музея или библиотеки, называли реквизированными культурными ценностями. Гитлеровцы без зазрения совести хапали все, что им нравилось в оккупированной зоне, теперь пришла наша очередь у них отхапать. Они, между прочим, янтарную комнату вообще неизвестно куда дели.

Кто-то прихватывал действительно ценные вещи, но большинство солдат было настолько опьянено радостью победы, что как-то не думало о том, чтобы поискать в полуразрушенных и заброшенных домах что-то, что могло потом по-настоящему пригодиться. Иные привезли с войны домой приятную мелочь типа хорошего бинокля или красивого портсигара. Да и зачем солдату ценная вещь? Увидит сержант, заберет себе, увидит сержанта майор, и конфискует для личного пользования, майора увидит полковник и так далее.

А Федорову вообще не везло. Как был разиней, так и остался. Так всегда бывало: где бы ни перепадало что-то хорошее, он всегда приходил последним. Другие заканчивали войну в офицерском звании, а Федоров так и остался рядовым. На танцах каждый раз бывало так, что именно та самая девушка, с которую он хотел пригласить, уходила вальсировать с другим, даже не успев, его, рядового Федорова, заметить. Правда, досадная особенность федоровской судьбы имела и хорошую сторону: пули тоже выбирали его только тогда, когда уже не в кого было лететь. В результате за всю войну он был ранен только один раз, и то несерьезно. Только это его и утешало. В остальном он был законченный неудачник. Он знал, что еще несколько дней, и он, наконец-то уедет из побежденного города, и ему до боли было обидно, что он ничего отсюда не сможет прихватить, хотя бы для того, чтобы показать своим, мол, вот был я в Берлине, смотрите, что привез…

… В один из вагонов сносили пачки книг и рукописей. Что за книги, что за рукописи, никто не знал – авось профессора в Москве и Ленинграде разберутся. Некоторые оборачивали материей для сохранности, а некоторые клали сверху так. Федоров с интересом поглядывал на тяжелые старинные переплеты, думал, глядя на золотое тиснения, действительно эти буквы рисовали золотом или нет? Лейтенант Семенов, интеллигентный человек, из учителей, сокрушался:

– Да мать вашу, да что ж делают? Эти рукописи ведь в библиотеках хранят, в специальных помещениях, им особые условия нужны, а их прямо кучей кидают… Рассыплются ведь, до Москвы не доедут.

Но никто его не слушал. Рядом бережно грузили "реквизированную" генералом мебель, и думать о каких-то старых книжках было особенно некогда. Семенов все же пытался как-то упорядочить погрузку и покрикивал, чтобы книги складывали ровнее, и хотя бы сверху прикрывали тряпками. Солдаты чихали от пыли, таскали большие стопки, пропахшие библиотекой, и мечтали, чтобы вся эта канитель побыстрее закончилась. Федоров пыхтел, неспешно поднося очередную кипу к вагону, и вдруг ему в голову пришла шальная мысль. А что если прихватить какую-нибудь книжицу, так, не самую ценную, пустячок. Просто как сувенир. Никто и не заметит. Ведь списков никаких не было, никто и не проверял, сколько чего погружено… Да и прав Семенов, половина добра рассыплется по дороге, а если еще крыша вагона протечет, тогда все – пропали книжки… Так что очень может быть, он, Николай Федоров, полезное дело сделает, книжечку спасет. Но как всегда, Федоров слишком уж долго задабривал свою совесть и сподобился сунуть под гимнастерку какую-то то ли книжку, то ли тетрадку, когда уже почти все было погружено.

Рассмотреть ее удалось не сразу. Федоров так и протаскал ее под гимнастеркой до самого вечера, а перед сном сунул в вещмешок, даже не взглянув. Все-таки совесть его мучила: упер ведь книжицу… Нет, захватил в качестве трофея. Спас от порчи в вагоне. Сохранил, одним словом.

До самого возвращения домой он так и не пролистал свою трофейную литературу, только раз взглянул на нее тайком (все боялся почему-то, что кто-нибудь увидит, да спросит "Та-а-ак, рядовой Федоров, откуда у Вас этот предмет? Украа-а-а-али?!"). Заметил только с досадой, что вместо той, аккуратненькой, с золотым тиснением, на которую он нацеливался, ему в руки попала по ошибке замусоленная, с обтрепанными краями и без заглавия.