Лайош Мештерхази - Барабанившие в стенку

• Название: Барабанившие в стенку
• Автор: Лайош Мештерхази
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1989

---

Вообще-то при всем при том Антон был не такой уж плохой малый. Было у него сердце. Во второй раз, перед тем как нам отправляться, заглянул он в кузов, увидел жестяную печурку: «Что, выхлопным газом обогревает?» Ну да, говорю, газом. Покуда мы обернулись, у него уже созрел план. «Слушай, зачем мучиться этим несчастным, пустим выхлопной газ – и готово… да и камерады только порадуются: им ведь останется лишь проследить, чтобы другая партия лагерников, мужчины, заранее вырыла яму!»

И он стал объяснять: жесткий резиновый шланг под кузовом уже есть, остается только приладить его к выхлопной трубе. Затем просверлить выводное отверстие в полу кузова, а там прикрыть конец шланга какой-нибудь решеткой или еще чем. Кузов быстро наполнится газом, а газ убивает за несколько минут. Я было засомневался: за несколько минут! А пуля – в одно мгновение! Но он поднял меня на смех. Неужто я не знаю, что отпрыски американских миллионеров именно так и кончают с собой? Входят в гараж, закрывают за собою дверь и запускают двигатель. От выхлопного угарного газа незаметно для себя теряют сознание и так же незаметно отправляются на тот свет. Мотор еще работает, пока ему хватает воздуха, но они об этом уже не ведают. Так ежели для отпрысков американских миллионеров, у которых и пистолеты есть, и любой яд да снотворные всякие под рукой, этот способ все-таки наилучший, то разве ж эти дамы, которым и так и сяк – уже все равно, разве могли бы они выбрать себе по собственной воле что-нибудь получше?! А так по крайней мере для них все будет неожиданно, и не придется им весь ужас смерти испытать от начала до конца.

Ну ладно, я только о том попросил его, чтобы делал все сам, без меня. Иначе получится, будто это я их убиваю. Он посмеялся надо мной: «Что же, если ты их только возишь туда – разве не то же самое?» Я не стал с ним спорить, пускай говорит, что хочет, нет, по мне все-таки не то же самое. Я ведь везу, потому что мне такой приказ дан, а остальное уже не мое дело. И вообще я рад, что при санитарной службе значусь, хотя, известно, и тут есть свои минусы.

В общем-то, я, конечно, понимал его. Ведь если уж и так и сяк – все равно, так пусть хотя бы по возможности страданий меньше. В этом смысле все правильно. Потому что поездки эти, как ни поверни, были для меня черными днями. Не только из-за леса, ездил-то я хорошо, да и надеялся все-таки, что партизаны не обязательно на машины с красным крестом охотятся. Отправлялись мы, значит, в семь утра. К девяти были на месте. Не скажу, чтобы приходилось там ждать, или искать кого-то или еще что, как у нас бывает; у немцев-то организация была очень точная. Построение, перекличка, тут же раздают лопаты, отмечают колышка-ми пятнадцать раз по метру и – за дело! Черный лесной песчаник податлив, не проходило и полутора часов, как даже непривычные к такой работе женщины откапывали яму глубиной метр восемьдесят, согласно приказу. Потом опять построение, одежду долой и – к яме, а там наготове автоматчики полукругом. Бывало, еще нет и одиннадцати, а дезинфекционная команда уже поливает их известью и рабочая рота начинает закапывать. Я получал в конторе расписку, отмечал путевой лист и – в обратный путь, к концу раздачи обеда уже дома. После обеда еще один рейс: за новой партией, в тот самый закрытый дом в гетто, куда Антон собирал отовсюду запасных дам. На этом мой рабочий день вроде бы и заканчивался.

Вот только от всего виденного отделаться удавалось с трудом. Потому как утром, еще взбирались они в машину, проходили, одна за другой, передо мной, мне даже в такие минуты всякие грешные мысли лезли в голову. Не удивительно, правда? Видеть их… ведь еще и часа не прошло, как они извивались под пузом какого-нибудь офицера и все три недели без передыху только и делали, что занимались своим ремеслом… чувствовать идущий от них тяжелый запах постели вперемешку со спиртным перегаром. Но только эти грязные мысли я отгонял тут же. Не поверите, но я так держался до конца войны. Не было у меня ни романов, ни грязных похождений каких-нибудь. Дома-то я уже гулял с моей Эржи, и мы дали друг другу слово: ежели я хочу, чтобы она была мне верна, пока я на войне, то и сам должен быть ей верен. А с такого сорта женщинами у меня не было дел никогда. Брезглив я к ним. И, как я уже понимал, человек я верующий, шестую заповедь всегда принимал всерьез. Ну, что там говорить, когда в отпуск попадал домой, тут уж, бывало, нет-нет, да и брали мы аванс под свадьбу, ведь кто знает, свидимся ли еще, кто ведает, не последний ли случай представился. Но здесь дело простительное, даже святой отец на исповеди не посчитал это таким уж большим грехом между обрученными. Но чтобы изменить Эржи? Да еще, чего доброго, увезти домой в подштанниках какую-нибудь заразу пакостную, как многие?! Так вот, я и говорю, когда они садились в машину, я другой раз их даже поторапливал: скорее, мол, или: «Schnell, schnell». Иная, бывало, посмотрит на меня, прямо в глаза мне посмотрит, но я сразу отворачивался. Но это еще было другое дело.

Когда, значит, уже там, в лагере, они кончили копать, то скинули с себя всю одежду. Все это в один миг, а потом – команды я не слышал, так как отошел за деревья, – строем направились к яме. Начал накрапывать дождик, они переминались с ноги на ногу, чтобы не простудиться босиком, будто это еще было важно. Вот выстроились полукругом автоматчики, а они все сдвигались вправо-влево, подравнивались. Как будто все еще не понимали, что происходит. Знаете, за все время, может, раза четыре случилось, что кто-то начал вслух молиться в последнюю минуту! Тут уж, хоть и были они совсем голые, никакие соблазнительные мысли в голову не приходили.

Просто стоишь и смотришь на всю эту красивую плоть, на все эти и груди, и зады, и прочее – такое оно все беззащитное! И уже ни для чего не пригодное… вот зальют сейчас известью, и будет оно гнить. Мне и такое как-то в голову пришло – вы уж не смейтесь, пожалуйста, – что и они ведь, каждая, смотрят на белый свет, на дула эти, как бы из себя, из нутра своего… Правду скажу, сомлел я. А ведь есть и такие люди, хотя я этого не понимаю, которые… Антон рассказывал как-то про одного офицера, который каждый раз, как женщин расстреливают, в штаны кончает. Только, по-моему, это тоже какая-то извращенность. Мне-то вот дурно стало, счастье еще, что на обратном пути пришлось гнать через лес во всю мочь, так что я не мог думать об этом. Но после работы все оно так и лезло в голову.

Поэтому я не стал возражать – пусть себе переоборудует кузов, как наметил. Все будет по-другому, он так и говорил: нам останется только подъехать туда, отомкнуть замок, а там уж лагерные из рабочей команды сами выгрузят всех прямиком в яму. Мы из кабины их и не увидим.

Только мы пообедали да съездили за свежей партией, как он сразу же взялся за дело и весь конец дня возился с выхлопной трубой. Я лишь наблюдал. Приходил и его офицер – я его «ухажером» называл, чтобы позлить Антона. Спросил, что, мол, делаешь. Антон сказал. Тот давай кричать: «Schiessen Kugel. Jud nicht gut?»

То есть, мол, что ж это выходит, пуля им уже не нравится? Антон на это сказал лишь: «Gaskammer». «Ja? Gaskammer?»

Притих «ухажер» его, отстал от нас.

Однако входное отверстие он заделал не очень-то основательно. Нашел не то ящик, не то решето какое-то из-под фруктов или еще что, да и приколотил к полу четырьмя стомиллиметровыми гвоздями. Такую решетку всякий мало-мальски сильный человек отдерет запросто с одного раза и планки все поотламывает, так, черт возьми, заткнут дыру наглухо тряпками, и стоп-машина. Ерунда, сказал он, все будет хорошо, не бойся. Пока они сообразят, что к чему, у них уже ни времени, ни сил для такого дела не останется.

Но получилось не совсем так, как он планировал. То есть получилось в теории, как говорится. Кузов-то был задраен не так уж и плотно, не герметично, значит.

Что же получилось? Выбрались мы, это самое, уже из города, катим в открытом поле и – ничего. Показался лес. Тут мы услышали сзади какой-то вскрик, судорожную такую возню. Их ведь тридцать штук, стоят тесно, кузов-то не больно велик, самое большее на двадцать человек впору; да я столько и возил обычно, и то в таких случаях мы дверцу оставляли открытой, чтоб четверо-пятеро могли хоть ноги свесить наружу.

Так вот я и говорю, стоят они там, а угарный газ гуляет себе туда-сюда между ними. В одном месте его побольше скопится, в другом – еще ничего и нет, разве самая малость; опять же бывает, некоторые чувствительнее к нему, верно? Кто, скажем, помоложе или, наоборот, постарше, не знаю уж. Я так скажу: той больше повезет, кто раньше других сознание потеряет. Одна, вторая, третья – это еще ничего, к этому они еще привычные, кое-кого ведь не впервой так перевозят. Но вот когда пять – десять подряд валятся без памяти, тут уж они понимают, что здесь что-то не то, да и сам-то угарный газ не чистый, у чистого ж вовсе нет запаха, а тут и бензин, и масло. Эта вонь душит их, ну они и звереют.

Забарабанили они по задней стенке кабины да еще орут во все горло: «Hilfe! Hilfe!».[2] Это еще бы ничего, но потом-то они стали кричать и по-украински. А мы как раз въехали в лес, не хватало, чтобы их услышали! Я уже был ни жив ни мертв – вцепился в руль и давлю на педаль что есть силы. Антон даже злился на меня да все гоготал над моими страхами: «Плюнь ты к чертям, не обращай внимания, сейчас будет тихо!» И верно, стало тихо. Минут так через десять. Может, через пять, бог его знает. Тут ведь и минута – много, даже полминуты.