Эдуард Лимонов - Иностранец в Смутное время

• Название: Иностранец в Смутное время
• Автор: Эдуард Лимонов
• Жанр: Современная проза

---

Ново-Зеландское телевидение примчалось заснять своего поэта, австралийское явилось, но эти курвы… Между тем газета «Сандэй Миррор» вынуждена была удостоить его бронзовой медали. Читал он по-английски… Придя к микрофону, он однако не стал оглашать им свои обиды.

Пять тысяч пар русских глаз смотрели на него. «Здравствуйте, русские люди!» — сказал он и сунул руки в карманы — как Маяковский. И подумал, что он опытный демагог и честный человек. Ибо так вот и хотелось ему сказать, чтоб было торжественно и чуть вульгарно. Он сообщил им, что двадцать лет не был на земле предков, что только час как приземлился, что еще не понял, что он чувствует, что сейчас ответит им на их записки. Зачитал первую.

«В Лит. газете несколько лет назад была опубликована статья, в которой сообщалось, что вы за границей моете посуду, а ваша супруга пошла на панель. Как сложилась ваша судьба на самом деле?»

Индиана переступил с ноги на ногу, усмехнулся и сообщил им, что да, посуду он мыл, но быстро возвысился по служебной лестнице до помощника официанта и официанта. Работал он и землекопом и каменщиком и даже мажордомом у мультимиллионера. Но зазорного в мытье посуды он ничего не видит. И в стране Советов он работал в свое время сталеваром, грузчиком, поваром и портным. Что же касается его бывшей жены, то на панель она не пошла, но напротив вышла замуж за графа. Зал одобрительно зашумел. Индиана подумал, что по меньшей мере половина девушек в зале видели во сне, что они выходят замуж за графов, принцев и королей, и потому им несомненно приятно достижение их соотечественницы. Улыбнувшись, Индиана добавил: «За графа с древней породистой кровью». Зал зааплодировал.

«Как вы думаете, будем мы жить когда-нибудь так, как живете вы там, у вас во Франции?»

— гласила записка номер два. «Ну…» Индиана спрятал записку, в карман, «там у нас во Франции мы живем… Нас там много, пятьдесят пять миллионов, и все мы живем по-разному. Я, скажем, снимаю холодный, красивый и романтический чердак, но предпочел бы менее романтическое, менее дорогое и более теплое жилище. Не следует представлять Париж как сплошное Шампс Элизе, в сущности это бедный город и во многих домах до сих пор еще существуют туалеты с двумя бетонными башмаками по обе стороны дыры…» Он добавил, что не знает, будут ли они когда-либо жить так, как живет средний француз (на самом деле он был уверен, что никогда), но надеется, что они будут счастливы (демагогия!) и есть счастливы сегодня. На самом деле он был убежден, что удовольствия простого человека всегда будут ограничены и никакой режим не спасет простого человека от его собственной посредственности. Правда и то, что у каждого есть выбор: быть спящим или проснуться. И Индиана сел. Под аплодисменты зала. Простой человек, ставший не простым, благодаря собственной энергии и настойчивости. Они убедились, что он ОК. Не стесняется, не мямлит, наглый. Если б они были американцами, то могли бы заключить, что у этого Индианы есть «гатс».

Начал говорить седой мужик в сером костюме с полосатым галстуком, высокозалысистый лоб, также приглашенный, как и они, но не издалека, начальник Уголовного Розыска МВД, «главный мусор» Вячеслав Панкин. Переживши подписание автографов бригаде милиционеров, Индиана уже вполне хладнокровно воспринял факт, что сидит за одним столом с главным мусором страны, с генерал-лейтенантом. Однако кривая улыбочка выделилась все же из его лица при мысли «Видел бы меня Кот!» Индиана посмотрел в ближайшую из телевизионных камер (встречу Индианы с русским народом снимали. Неизвестно было лишь «ан дирэкт» или для истории), словно из камеры на него смотрел бывший его подельник по юношеским шалостям — «Кот». Юношеские шалости в свое время привели восемнадцатилетнего Кота к высшей мере наказания — расстрелу, замененному, к счастью, при пересуде, длительным тюремным заключением. «Если ты жив, Кот, удивись неисповедимой воле судеб, посмотри, что происходит. Если ты думаешь, что я заслужил право сидеть за одним столом с главным мусором страны тем, что заложил кого-либо, то ты жестоко ошибаешься. Никого, никогда не заложил, и даже не отрекся от наших с тобой принципов». Главный мусор сообщил об обезвреживании группы «расхитителей и сбытчиков» сухого морфина из промышленного объединения СОВБИОФАРМ. Раскрыто тридцать восемь преступлений, в том числе одно убийство и три разбойных нападения. 22 преступника арестованы. Некто Дермухамедов, 1957 года рождения, возглавлявший банду, не арестован. «Видишь, Кот, — обратился Индиана к Коту, — мы бы с тобой тоже ввязались во все эти дела, я не сомневаюсь, да судьбы нам с тобой выпали иные, и разные. Пятьдесят седьмого года рождения этот чучмек, пацан совсем…»

Индиана качал коленом, менял положение ног, обменялся парой фраз вполголоса с актрисой Викторией. Подумал, а не попросить ли ему у Панкина помощи в розыске пропавшей подруги… Главный мусор страны покинул сцену. Неспешно выбирая записки, стал опять отвечать на вопросы некогда репрессированный Сталиным старик. У Индианы мелькнула мысль, что если Кот может быть наблюдает его сейчас по теле, то у Кота мелькает мысль (Индиана не побоялся дважды мелькнуть мыслями), что друг его Индиана попал-таки в точку, преуспел в осуществлении их мечты. Что живет Индиана в мире, где девочки (представленные красивой актрисой, мечтой мужчин) танцуют голые, где дамы в соболях (все та же Виктория, ее шуба), лакеи носят вина (после встречи с русским народом предполагалось пиршество в САМОМ их ресторане), а воры носят фрак. (Черный простой и старомодный костюм Индианы вполне представлял фрак, в Париже у него висел малоупотребляемый черный смокинг). «Отчасти это так, Кот, — сказал Индиана, — отчасти нет. Действительность куда более сложна, чем простые мечты воров-подростков, выраженные блатными песнями, Кот!»

Наслаждаясь микрофоном, старик резюмировал свою позицию затянувшейся заключительной речью. Он потребовал выяснения правд, не одной, но всех правд сразу, и «пролития света на все преступления всех периодов советской истории». Индиана беззлобно подумал, что «репрессированный» вреден Союзу Советских. Ибо мстительный, за свою отсидку готов он разрушить тюрьмы и всю страну. Кот, отсидевший больше, чем старик, но, разумеется, за уголовное преступление, согласился с Индианой. «Видали мы немало таких фраеров на Колыме, — процедил Кот, сдавливая зубами окурок. — Они пасть боялись в лагере открыть. Теперь, когда сам Новый Хозяин — антисоветчик, он расхрабрился. Погубят суки, страну». Последним выступал молодой парень в очках, по-видимому, любимый публикой журналист, ибо ему энергично аплодировали.

Соленов объявил конец представления. «Мы сидим уже четыре с половиной часа, и выступают не актеры и певцы, но журналисты и обозреватели…» И Соленов грубо польстил публике, возгласив: «Какая еще во всем мире аудитория, кроме советской, способна…» Соленов был силен в своем пафосе. Публика захлопала сама себе. Все встали, и Индиана встал, чтобы уйти. Но на сцену карабкались зрители. Первый отряд народа во мгновение залил не успевших убежать. «Пожалуйста, автограф»… Женщина в шапке светлого меха вставила ему в руки номер «Запрещено к печати». «И мне, пожалуйста… Это я послал вам вопрос о вашей жене…» «И мне, все три номера». Женщина в косынке, сбитой на плечи, подставляла ему сразу три номера, так что верхние углы оставались обнажены. Ясно было, что она профессиональная охотница за автографами. «И мне!» «И мне!» «Мне!» Не заботясь больше о качестве подписи, он влеплял что удавалось на подставляемые номера бюллетеня, на неизвестные ему книги, листки бумаг и даже входные билеты в клуб. Его несколько раз качнув, отнесло вместе с человеческим прибоем к занавесу. Рядом, он заметил, отбивается от их благожелательного внимания Вилли Токарев, седой шар головы опытного Соленова разумно уплывал за кулисы. Индиану так плотно стиснули, что если бы он захотел упасть, то толпа без труда удержала бы его на плаву, не позволила бы ему опуститься. В эти минуты он понял, почему Элвис Пресли убегал от толпы поклонниц через черный ход концертного зала. Он понял, почему «Роллинг Стоунс» нанимали «Ангелов Ада», дабы поддерживать порядок во время своих концертов. Он почувствовал себя одиноким Мик Джаггером, прижатым к стене сотнями «фанс». Лица, руки, давка, крики, нога Индианы зацепилась за выступ в сцене, он подумал, что следует попрощаться с единственной парой благородных туфель, взятых им в страну Советов. Но на помощь ему и Токареву, орудуя кулаками и тыкая в животы дубинками, протискивались милиционеры. Продолжая механически ставить подпись на все подставляемые ему поверхности (ему казалось, что его народ обидится, если он станет отступать в панике, отказавшись от распределения автографов), он передвигался, окруженный милицией и народом вперемежку, за кулисы. «Да вы хоть знаете, кто я такой?!» — прокричал он на ухо девушке с физиономией только что родившегося поросенка. «Знаю… Вы певец из Нью-Йорка!» «Га-га-га-га!» — захохотал щуплый мужик со вставными зубами. «Бедняжка спутала вас с Вилли. Я вас хорошо знаю, Индиана. Я слежу за вами с конца шестидесятых. Вот я подписал вам мой подарок. Если понравятся, пристройте повести на Западе». Щуплый сунул Индиане крупный пакет. Генеральный Секретарь Автономной Национал-демократической партии успел опустить ему в карман программу партии. «Передайте в Вашу прессу. Нас здесь репрессируют». Остроносый, серьезный и хмурый человек в очках передал ему описание своей «Единой теории фундаментального поля Земли». Когда Индиана, растрепанный и вспотевший, добрался наконец в артистическую комнату, он пожал руки двоим усатым «мусорам», прикрывавшим его отступление. «Извини, Кот, — пробормотал он… — грубые медвежьи ласки русского народа могли бы меня повредить».