Эдуард Лимонов - Монета Энди Уорхола (рассказы)

• Название: Монета Энди Уорхола (рассказы)
• Автор: Эдуард Лимонов
• Жанр: Современная проза

---

Мы повздыхали. Я — лживо, потому что я им не сочувствовал.

— Очевидно, слабые люди, — сказал я осторожно.

— Они такими не были, Эдуард, — возразил Стюарт. — На моих глазах из энергичной пары, сумевшей вырваться из советского пленения, не будучи евреями, они превратились в калек…

Джек поскреб седую щетину на щеке. Еще более обычного раскрасневшийся, он был похож в этот момент на горнолыжного скандинавского инструктора. Скребет инструктор щеку, сожалея о сломавшем ногу туристе…

Джек первым встал из-за стола. Милена отправилась на кухню сделать кофе. Елена и Анна Давыдова, опять на диване, обратив друг к другу колени, беседовали о чем-то, улыбаясь больше обычного. Может быть, о мужчинах, потому что Давыдова вдруг сконфузилась, как монашенка, услышавшая бранное слово. Стало жарко, стекла запотели и скрыли Рим.

— Хочешь ты бренди или коньяк?

— Бренди.

В те времена я выбирал напитки, звучащие экзотично. Коньяки были и в СССР. Стюарт приоткрыл широкую дверь на балкон, сделал глубокий вздох и потер себя рукою по груди: «Уф, хорошо!» Я не спросил его, что хорошо, воздух ли, коньяк ли. Отведя дверь плечом, он протиснулся на балкон. Я вышел за ним. Яркие многоцветные огни, постоянные и мигающие, висели повсюду в темноте. Можно было прочесть красное «БАР». Голубое сверху вниз лилось «ТРАТТОРИА»… Воздух был острым, с добавкой щепотки пыли и щепотки истолченной хвои, в темноте угадывался неосвещенный, выпуклый ежом холм, и по запаху судя, его населяли пинии.

— Да… — После «да» Стюарт произнес короткую фразу по-английски, каковой я не понял, несмотря на то, что учился последние несколько месяцев в Москве английскому языку. — Познакомившись с настоящими русскими, под их влиянием я очень изменился за последние пару лет. Ти знайешь, Эдуард, я ведь был в юности убежденным антикоммунистом. Я специально изучил русский язык для того, чтобы бороться против коммунизма. Коммунизм я считал самой серьезной опасностью для христианской цивилизации, которая когда-либо возникала…

Я отпил бренди. Его глобальное мироощущение, его взгляд на грешную землю нашу как бы с космического корабля был мне недоступен. Я всегда боялся ошибиться и потому предпочитал никогда не оперировать такими возвышенными категориями, как «христианская цивилизация», «коммунистическая опасность». Я представил себе, как Джек Стюарт — молодой идеалист — изучает русский язык, вместе с письменным столом носясь над земным шаром, где пульсирующая кроваво-красным «коммунистическая опасность» пожирает пульсирующую ангельски-белым «христианскую цивилизацию».

— Я пошел работать в CIA именно для того, чтобы бороться против коммунистической опасности, чтобы защитить христианскую цивилизацию…

Вот это являлось для меня новостью. Рядом со мной, облокотясь на перила балкона, оказывается, стоял шпион.

— Я основал АЛИ, это была моя личная идея. Я считал, что достаточно открыть советским людям глаза на их собственную власть, и они поднимутся и сбросят эту власть. Книги должны были открыть им глаза… — Он повернулся ко мне, плечо его царапало голубое «ТРА…». — Э, божье мой, каким я был идеалистом! — Его «божье мой!» умилило меня. Надо же, нахватался… — Теперь филиалы АЛИ есть в нескольких странах. Называются они по-разному. В Нью-Йорке филиал называется «Бэтфорд Пабликэйшанс». Посети Бэтфорд, если у тебя будет желание. Там, кстати говоря, работает сестра первой жены Солженицына — Решетовской, она замужем за диссидентом Штейном…

— Занятно, — сказал я. — Но неужели вы верили, Джек, что засылкой в Советский Союз собраний сочинений поэтов можно изменить мировоззрение советского человека. Да еще подвинуть его на подвиг свержения власти?

— Собрания сочинений поэтов, изданные на Западе, должны были действовать на советского человека и в первую очередь на интеллектуала как серьезный довод в пользу западной демократии: вот, мол, она какая — и добрая, и широкая. Однако в процентном соотношении поэзия составляла и составляет незначительную часть общей массы литературы. В основном книги, засылаемые в СССР, — книги, естественно, антисоветские: воспоминания, политические трактаты, обвиняющие режим… — Стюарт помолчал. — Сейчас, с появлением на Западе массы эмигрантов, деятельность АЛИ приняла куда более широкий характер: организация теперь занимается и сбором информации. Тебя уже попросили что-нибудь написать?

Я невинно поглядел на мистера Стюарта — директора Толстовского фонда в Риме.

— Нет.

Он рассмеялся.

— Я не вычту из пособия деньги, которые АЛИ тебе будет заплатить, не беспокойся. И даже не скажу об этом Анне Давыдовой. Если они еще не просили у тебя статьи, то попросят. Вся получаемая информация, даже самая невинная, пригождается. Она поступает в отдел обработки информации CIA и там соединяется и сравнивается с другими информациями, с тысячами и десятками тысяч кусков информации. Обработав информацию, CIA может иметь представление о структуре советского общества и его процессах. Особенно интересны для них советская наука и советская армия. Данные. Фамилии.

— Для них?.. Для вас.

— Но, для них. — Он улыбнулся. — Меня выставили из CIA. За упадочьние настроения. И чтобы я не пиздьель, — он выругался в первый раз, — посадили меня директором в Толстовский фонд. Должность, как понимаешь, неважная, но дающая мне возможность существовать бьезбедно. — Стюарт засмеялся нервно, можно было подумать, что он замерз. — Экс-CIA-мэн с полным желудком менее разговорчив, чем экс-CIA-мэн с пустым…

— Джек, Эдуард!.. Кофе готов. И вы совсем забыли о дамах! — Благоухающая стояла в дверной щели.

Я принес в АЛИ статью «Московская богема» и полное собрание своих стихотворений. О настроениях среди рабочих, как я ни напрягался, я не смог припомнить достаточно, чтобы растянуть материал на целую статью. Дальше воспоминания о том, как бригадир коммунистического труда Бондаренко как-то на ночной смене признался мне, что пошел бы на «мокрое дело», если бы можно было одним ударом грабануть миллион, я не сдвинулся. «Московскую богему» я легко накатал в один день. Откровения еще десяти Джеков Стюартов не могли бы в ту пору меня остановить.

— Очень интересно, — сказала сицилийская мамма, перелистав мою статью. В этот раз поверх темного платья она набросила темную шаль, в приемной АЛИ возились рабочие, дверь была открыта. — Не совсем то, что я ожидала, но интересно… Вы знаете, мы не можем платить достаточно, наш бюджет чрезвычайно ограничен… — Порывшись в столе, она вынула конверт, очевидно заранее приготовленный. — Здесь 30 тысяч лир. Извините меня, но для нашей отчетности вы должны расписаться вот здесь… — Она подвинула ко мне лист бумаги с черт знает каким текстом. Может быть, там было написано, что я продаю АЛИ/CIA свою душу. В те времена я готов был подписать любую бумагу в обмен на несколько итальянских денежных знаков. Я подписал. — Сколько копий вам необходимо с ваших стихов?

Я хотел бы, чтобы она сделала десять тысяч копий, но следовало быть разумным.

— Три? — сказал я неуверенно. — Одну в Имку-Пресс, еще одну я хочу послать Андрею Синявскому, правда, я не знаю его адреса, и третью… я еще не решил точно, но может быть, в издательство «Посев»… Можно три, Ирина Алексеевна?

— Ну разумеется, можно три, — ласково улыбнулась мамма. — И знаете что… Ведь у вас так мало денег… Давайте я сама отошлю ваши рукописи? Вы только напишите мне сопроводительные письма. Согласны?

«Благодетельница!» — хотел я закричать. Я подумывал с ужасом уже о почтовых расходах, ан вот, пожалуйста, можно сделать все бесплатно, за счет CIA. Как хорошо, как прекрасно. CIA будет пропагандировать мои стихи.

— Вы принесли мне адреса ваших друзей в СССР, которым вы хотели бы, чтоб мы послали книги и вещи? Не забыли?

Я был тогда еще верный друг моих друзей, а не та черствая сволочь, каковой стал впоследствии. Я выписал для маммы адреса десятка художников и поэтов Москвы, которым она обещала послать томики стихов, монографии Босхов, Брейгелей и Модильяни или штаны, в которых некоторые из моих друзей нуждались.

— Не беспокойтесь, мы найдем способ переправить подарки, — уверила меня мамма, когда я было засомневался, как же все монографии и штаны (я даже попросил послать одному художнику теплое пальто или дубленку, и — экспортной — я вместе с адресом передал АЛИ его приблизительные размеры) пересекут границу.

— А я, — проворковала она, укладывая мою бумажку с адресами в зеленую папку, — как обещала, приготовила книги для вас…

Мамма торжественно подняла с полу и водрузила на стол тяжелые, на толстой бумаге труды умерших поэтов. Живой поэт, я схватил в охапку несколько килограммов творчества Мандельштама и Гумилева, встал и, чувствуя приятное похрустывание тридцати тысяч лир в брючном кармане, стал пятиться к выходу.