Эдуард Лимонов - Моя политическая биография

• Название: Моя политическая биография
• Автор: Эдуард Лимонов
• Жанр: Современная проза

---

Я написал — «он был мой ученик». Да, как Карагодин был учеником Дугина. Своего последнего ученика Карагодина Александр Гельевич изгнал в 1996 году. С огромным скандалом. И по-своему, по-дугиновски, пережил этот разрыв. «Эдуард, может быть, что-то с нами не то, что-то мы им внушаем не то, почему Андрей из тоненького блондина с ангельской физиономией, желавшего познать истину, превратился в циничное, разбухшее от пива существо?» — сказал мне однажды Мэрлин. Меня он присовокупил, чтобы я разделил с ним вину и даже упомянул Тараса, но Тарас для него всегда был враждебным существом. В отличие от Дугина, я знаю, что Тарас Рабко был моим учеником, но я так же был его учеником, Тараса. Я приехал в страну, которую забыл, и Тарас был моим учителем в этой забытой России. Он показывал мне Россию, объяснял её, он представлял для меня Россию. Он первое время был для меня народ России — его друзья в Твери, его родители в Кимрах — были для меня народ России. И в нашу четвёрку отцов-основателей Тарас внёс свою четвёртую часть — он внёс молодёжь России и её народ. Он их олицетворял. И вот в Екатеринбурге мы, пользуясь незначительным предлогом (всего-то я накричал на него, что он уже час сорок минут разговаривает по телефону с обожаемым объектом, графиней Толстой-младшей, в Питере), хлестали друг друга по чувствам. Я не очень его обижал — мог бы больше. Мог бы сказать, что он струсил. Что, проверив себя, понял, что не храбрец. Но почему он этого не скажет: «Почему ты не скажешь, Тарас, что ты боишься идти по пути партии и потому от страха уходишь?» Он обвинил меня только в том, что я после выборов 93 года сразу уехал из Твери. Боже, но он сам делал всё, чтобы у нас не было партийной организации в Твери, он боялся, он ведь учился там — он делал всё, чтобы в Тверь не попала наша газета. Он ведь был её учредителем, там стояла его фамилия. Буря его чувств вылилась тогда в ночной побег Тараса из квартиры. Под утро он вернулся, мы выпили множество пива и уехали на вокзал. В поезде из 26 часов он проспал 22 часа. И сказал едва ли десяток слов.

Волков же сориентировал мой визит так, что я увидел человек шестьдесят в аудитории Политеха, после чего, минут через десять, нас изгнал из здания проректор и его охрана. А впоследствии, проехав через полгорода, в присутствии чужих людей мы вынуждены были провести партсобрание. Вот и всё общение с национал-большевиками. Осталась фотография, где мы сидим с натянутыми лицами.

В апреле 1997 года я уехал в Казахстан, в Кокчетав, с отрядом национал-большевиков. Проехав пол-Азии, мы вернулись в первые дни июля. А уже 14 июля помещение на 2-й Фрунзенской взорвали. Возможно, казахи — в отместку за попытку поддержать кокчетавских казаков. А может, взорвали доблестные органы. В тот день я впервые увидел одного из офицеров ФСБ, которые через четыре года будут арестовывать меня на Алтае: Дмитрия Кондратьева. Уже в июле 1997 года я отправился в город Георгиевск Ставропольского края. Там, ознакомившись с положением вещей, я принял предложение местных национал-большевиков, во главе с Сашей Титковым, — предложение баллотироваться в депутаты Госдумы от Георгиевского округа на довыборах. Довыборы должны были состояться в середине сентября. Я пробыл в Георгиевске за работой до середины сентября и, проиграв выборы, вернулся в столицу на поезде «Владикавказ — Москва». В Москве моя возлюбленная девушка Лиза — больше не моя девушка — сообщила мне, что «влюбилась». Я дал ей пощёчину. Разумеется, когда путешествуешь так долго и так часто, то надеяться на верность женщин нереально.

2 октября в штабе НБП на 2-й Фрунзенской Анпилов, я и подполковник Терехов подписали трёхстороннее соглашение, согласно которому мы вступаем в союзнические отношения с целью выступать вместе одним блоком на выборах в Госдуму в декабре 1999 года. А уже 7 ноября мы шли единой колонной, неся огромный кровавый транспарант с белыми буквами: «Фронт трудового народа, армии и молодёжи». Транспарант сшила Надя Воронова, впоследствии она прославится тем, что на присуждении премии «Человек года» хлестнёт Горбачёва букетом по лицу.

глава XIII. Раскол

В моей жизни никогда не было разделения на частное и коллективное. Напротив, оба элемента переплетались. 11 ноября 1997 года вернулась Лиза. Пришла, поставила «наш» семейный диск Эдит Пиаф, села ко мне на колени. Мы с ней поехали в Питер, я уговорил её бросить работу. Пришёл Новый, 1998 год. Вначале год был вполне удачным, я делил время между Бункером, квартирой на Калошином переулке и квартирой Лизы рядом с тарелкой Олимпийского. 12 января, помню, мы разрисовали с ней холодильник. Как бедные мексиканцы.

Любовник, я был вождём партии. По утрам Лиза долго спала, а я уже сидел на кухне, работал с письмами, строил партию. Я не мог позволить себе расслабиться. К осени 1998 года мы хотели провести 1-й Всероссийский съезд и после съезда сдать документы на регистрацию партии как общероссийской политической. Всё это нужно было закончить и получить на руки регистрацию не позднее середины декабря 1998 года, за год до выборов. У меня было впереди дикое количество работы.

К весне мои отношения с Лизой разладились. Она делала нам газету. Дело в том, что Артём Дебков давно устроился на постоянную работу в престижную фирму, после Дебкова нам делал газету один парень из журнала, помещавшегося в доме, где расположен Центр Ролана Быкова, на Цветном бульваре. А затем газету стала макетировать Лиза. И очень хорошо макетировала. Однако со мной, близким человеком, она капризничала, требовала вина, и потому всякий номер мне приходилось буквально вытаскивать на себе, участвовать в его изготовлении. Когда я покидал её квартиру на Олимпийском — не мог же я сидеть и охранять свою подружку, — она принимала у себя «друзей» или «гостей». Судя по многочисленным пустым бутылкам, гости изрядно пили. Я стал замечать, что у её гостей одни и те же вкусы: «они» пили коньяк, тогда когда Лиза коньяк не выносит и пьёт сухое, «они» покупали, идя в гости к Лизе, дорогую рыбу: белую и красную. Из чего я вывел предположение, что гости у неё одни и те же. И такое предположение мне не нравилось.

Как-то я зашёл в штаб под вечер, в неурочное время. И обнаружил там вычурного, кудрявого старовера в поддёвке и сапогах и пахнущую духами девку. Старовер и девка обмеривали наших ребят на предмет пошива им чёрных староверских рубах. Я спросил Костю Локоткова о цене, оказалось, удовольствие стоило громадных денег: 167 рублей. Я спугнул эту компанию, все быстро разбежались по углам, мелькнул юноша по фамилии Бутрим, похожий на восточного мальчика с картины Пиросмани. Бутрим сменил Карагодина в качестве самого близкого ученика. Староверов сделал модными в партии Дугин. Он уже около года занимался староверчеством, со знанием дела растолковывал читателям «Лимонки» различия между староверческими «согласиями», вещал о «беспоповцах», «кондратьевцах». В газете была опубликована фотография: Дугин с бородищей, а вокруг него с дюжину бородачей-староверов. Я счёл увлечение Дугина староверчеством его очередной блажью и думал, успокаивая себя, что пройдёт и это увлечение. Однако партия вовсе не должна была следовать всем интеллектуальным и религиозным увлечением Мэрлина, целых девять рубах должна была сшить обмерявшая наших девка. Девять душ, которые пытается выкрасть Мэрлин, — внезапно для себя так сформулировал я ситуацию.

Я поговорил тогда с Локотковым. «Кость, и ты! — сказал я. — Ну уж от тебя не ожидал». — «Я как все, Эдуард Вениаминович, — застеснялся он. — Знаете, давление коллектива, не хочется быть белой вороной». — «Блин, — сказал я, — тебе жрать нечего, а ты швыряешь 167 рублей на карнавальную одежду. Ты что, в ней на маскарад пойдёшь? Костюм Осляби?»

Мэрлин читал им лекции. В 1997 году я много ездил, отсутствовал большую часть года, и потому не наблюдал воочию, как складывается ритуал этих лекций. Возвращаясь в Москву, я приходил в штаб по понедельникам, строил народ, обсуждал практические дела, выход газеты, решал денежные проблемы. Партстроительство высасывало всё моё время, потому я обычно появлялся в самом конце лекции Дугина. Он убегал на радио 101, и слово брал я. Однажды я пришёл на 40 минут раньше обычного и присутствовал при последних сорока минутах лекции Мэрлина под названием «Философский русский». Я внимательно прослушал, что говорил Дугин, и то, что он говорил, мне очень и очень не понравилось. А он говорил, что мы не готовы к революции, что вначале, путём кропотливого совершенствования, следует создать новый тип человека, а именно «философского русского». Все мы обязаны стать таковыми, а уж потом, когда-то, в неопределённом будущем мы, возможно, сможем приступить к революции. Закончил он совсем абсурдным призывом к нацболам — научиться делать деньги и убежал на радио.

Я вынужден был мягко завуалировать перед нацболами призыв Дугина самосовершенствоваться. Я сказал, что партия — это не кружок совместного изучения литературы и искусства. Партия ставит перед собой задачи политические. Самосовершенствование не есть политическая задача. Никто не против вашего самосовершенствования, но занимайтесь им, что называется, в свободное от выполнения заданий партии время. Когда я это говорил, я заметил на лицах нескольких нацболов скептические улыбки.