Эдуард Лимонов - Моя политическая биография

• Название: Моя политическая биография
• Автор: Эдуард Лимонов
• Жанр: Современная проза

---

Золотарёв на Алтае преобразился. Хипповатый и не при деле в Барнауле, в горах он был суперменом. Однажды я увязался с ним собирать мумиё. Я далеко не слабый человек и неплохо хожу, но в сравнении с ним я чувствовал себя черепахой. Указав вверх, он назначил мне встречу на горном склоне. Я увяз по дороге в кустах, предположительно, дикого шиповника, они держали меня, как колючая проволока. А он, как горный козёл, уже бежал по отвесной скале высоко надо мной. Он учил нас находить ягоды, он ставил сети в горном ручье, как Чингачгук — Большой Змей, он учил нас, городских, разжигать костры, выкапывать корни и распознавать грибы.

«В тебе есть Дух», — сказал он мне через две недели жизни в Сухом Логе. Очевидно, две недели он ко мне присматривался. Он был возраста моей жены Наташи, то есть родился в 1958 году. В Алтае он бродил с самого детства, потому что был родом из города Бийска, а Бийск от гор отделяют несколько часов на автобусе. Еще при советской власти он собирал мумиё и корни, водил туристов на Телецкое озеро и к горе Белуха. Мумиё ценилось в больших городах среди интеллигенции как средство от всех болезней. На самом деле это помет горных мышей. Маленький кусочек стоил в Москве больших денег. Золотарёв знал хорошо и Уймонскую долину, населенную староверами и последователями Рериха. Он говорил мне, что КГБ усиленно надзирал за долиной, считая, что оттуда может начаться какая-нибудь сектантско-революционная ересь.

«Я ничего не понимаю в вашей партии. Я политикой не занимаюсь», — заявил он мне еще в Боочи. Но уже через десять дней, спросонья, я с удивлением услышал, как Виктор, за полночь беседуя с заехавшим обогреться алтайцем Лёхой, говорит ему: «Потому наша партия самая честная. Мы хотим…», — дальше он неправильно трактовал политику НБП, но поразительно было, что он так быстро прибился к нам. «У тебя ребята хорошие, — сказал он мне вскоре, — сколько езжу, таких не встречал. Самые лучшие».

Я написал о Золотарёве в недавно законченной «Книге воды» (это своеобразная книга воспоминаний), посему поумерю свой пыл. Мне очень тяжело, что его убили. Я чувствую, что вынул его насильственно из его кармы и поместил в нашу судьбу, в Историю Национал-Большевизма. И он погиб. Это я виноват.

Мы жили в Сухом Логу, и беспокоили нас только пьяные охотники и чабаны. В пьяном состоянии алтайцы заводили беседы о мощи Чингисхана, иногда сбивались на враждебность, наезжали, как говорят, на нас, но стычек не было. Кривоногий маленький и широкий Лёха сделался другом Виктора. В алтайцах чувствовался комплекс неполноценности народа, выпавшего из истории и прибившегося к русским, — народу историческому. Потому в подпитии они обыкновенно хвалились своим умением ездить на лошади и своим снайперским искусством. Что касается ФСБ, то они пропали или перепоручили наблюдение за нами местным. Усатый заместитель директора, не то агроном, не то главный инженер, порою отирался поблизости — мы несколько раз встречали его машину. Фамилия у агронома была враждебная — Лебедь.

Уже в сентябре стало холодать. Над Сухим Логом с утра низко висели туманы и порой не рассеивались до конца дня. Брусья нашей недостроенной избушки были хорошо подогнаны и проконопачены мхом, но окна по-прежнему закрывал лишь пластик, и дымовая труба железной печки была выведена в окно и держалась на соплях, потому к утру тепло уходило из избушки. Нам следовало куда-то переселяться. Можно было, конечно, купить дом в деревне, в Банном или в другой деревне, и довольно дёшево, но в деревню, в человечий улей, я не хотел. Еще от Кетраря, когда он отвозил нас в Сухой Лог, я услышал, что поблизости живёт травник Пирогов, собирает корни и травы. Мимо Сухого Лога к Пирогову вела дорога. Золотарёв надел резиновые сапоги и пошёл к Пирогову в гости.

Вернувшись вечером, он сообщил, что мы друг другу нужны. Что Пирогов зимой живет в Барнауле, продаёт свои травы, а хутор раньше оставлял на алтайцев, да только они его много раз подводили. Пропили его железо, какие-то еще стройматериалы. Пирогов будет счастлив, если кто-то останется на хуторе на зиму. На следующий день мы отправились знакомиться.

Семён Пирогов оказался маленьким старичком-лесовичком. Приншмистым эксплуататором, но это выяснилось позднее. Хутор его состоял из трёх жилых избушек, огромного ангара — сушилки для трав, мастерской, двух бань, старой и недостроенной новой, и ещё нескольких подсобных строений. У кулака был даже гусеничный бульдозер. За хутором Пирогова осмысленные человеческие поселения заканчивались, только промелькнет в горах старая юрта пастухов или крошечная чёрная избушка охотников. Я сказал Пирогову, что мы хотели бы попробовать прожить зиму в горах, убедиться, сможем или нет. Он сообщил, что тридцать лет живёт в горах, что долгие годы был лесником. Мы сидели в его летней кухне, печка под крышей, обширная терраса. Пришёл Геннадий Игнатьев, пчеловод из селения Чендэк в Уймонской долине, он оставлял здесь у Пирогова на лето часть своих пчел. Через несколько дней я Золотарёва и еще одного нацбола поместил у Пирогова, а сам с тремя ребятами уехал в Усть-Коксу. А оттуда охотовед Чайка отвёз нас к себе на пасеку в место, называемое Меновная, куда более дикое, чем Банное.

Там мы провели пару недель. Места сказочные и дикие. На берегу райской речки стояли здоровенный дом и строения пасеки. Сам Чайка не бывал в своём доме лет пять. Добираться туда было километров шестьдесят от Усть-Коксы. Мы прожили там пару недель и возвратились на хутор Пирогова в самой середине сентября. Составили договор, по которому берём в аренду его хутор: проживание в обмен на охрану помещений. В двадцатых числах сентября мы направились в Барнаул, имея на борту четверых членов Национал-большевистской партии и Галину Ивановну Беликову — она ехала к дочери, везла мешки с картошкой. Двое наших остались охранять хутор.

Если не ошибаюсь, это было 23 сентября, мы сгрузили Галину Ивановну и её мешки у дома её дочери и отвезли Золотарёва на старый двор, недалеко от гостиницы «Алтай». Он вышел, загорелый, в рубашке с цветами, вынес свой брезентовый мешок. Договорились встретиться. Я обещал привезти ему членский билет НБП. Больше я его не видел.

В тот же вечер я уехал на поезде в Красноярск. В Новосибирске отцепленный вагон стоял часа четыре, ожидая, пока его прицепят к поезду на Лабытнанги, идущему через Красноярск. Пассажиры все извелись. В Красноярске я был 24-го. 26 сентября я встретился с народным олигархом Быковым и решил, что буду писать о нём книгу. Его судьба меня очень интересовала как необыкновенная судьба нашего времени. К тому же партии были необходимы деньги.

Разумеется, пока я путешествовал по Алтаю, партия работала, выходила газета. Главный редактор Алексей Волынец вообще неплохо справлялся с этим тяжким трудом. Как уже стало ясно из главы «Рижская акция», партия пыталась осуществить акцию протеста в Риге. Несколько неудач случились как потому, что национал-большевики не имели нужных умений и навыков, так и потому, что находились под колпаком ФСБ. Как явствует из главы «Рижская акция», подполковник Кузнецов снял наших с поезда СПб—Калининград. Пока их борьба против нас носила превентивный характер, они лишь останавливали да сдавали нас латвийцам, впрочем, предложение «эстонского предпринимателя», приведённого в штаб Сарбучевым, «что-нибудь взорвать в Прибалтике» было уже откровенной провокацией.

Партия работала. Она вкалывала по мере способностей, в соответствии с уровнем непоседливости в генах каждого регионального руководителя. Время от времени кто-то из них выдыхался, затихал. Вперёд вырывался другой руководитель, другое отделение. Андрей Гребнев сел в тюрьму за участие в не относящейся никак к партии бытовой драке. Запил за полночь со знакомыми скинами, уснул в чужой квартире, а скины в это время не спали и побили соседа-корейца. Когда Гребнев попал в руки ментов, те быстро сообразили, с кем имеют дело, и скорёхонько (на вторые сутки!) кинули его в Кресты. Случилось это в октябре 1999 года. Только в мае 2000 года его начали судить. Я ездил в Питер. Отсидел двое суток в зале суда и убедился в несостоятельности обвинения. Суд тогда отложили до октября, и Гребнев был судим только в октябре 2000 года, получил условный срок, и его освободили. К тому времени он отсидел в «Крестах», где приходится 40 квадратных сантиметров пола на заключённого, — целый год. Его наказали именно как лидера НБП. Сознательно.

За то время, пока сидел Гребнев, питерское отделение захирело. В его отсутствие правил исполком: трое отличных ребят, однако все трое были больше талантливыми литераторами, интеллектуалами, а не водителями масс. Какие-то акции они проводили, но отсутствие лидера давало себя знать. Зато отлично стало проявлять себя наше нижегородское отделение. Они совершили ряд ярких акций. Оренбуржцы во главе с Родионом Волоснёвым заметно выделялись как самая мощная сила в оренбургской политике. Их даже стали «нанимать» местные политиканы. Оклемавшись после севастопольской отсидки, привёл в порядок своё отделение Сергей Фомченков. Довёл численность до уровня 1999 года, распространил своё влияние и на соседнюю Белоруссию. В Брянске Роман Коноплёв наконец всецело отдался делу партии (до тех пор он занимался бизнесом и концертной деятельностью), и его отделение наделало шороху в регионе. В начале 2001 года девочка из брянского отделения отхлестала по морде певицу Валерию за исполнение песни «Рига—Москва». В Волгограде прославился созданием бригад «юных бериевцев» товарищ Максим.