Эдуард Лимонов - Моя политическая биография

• Название: Моя политическая биография
• Автор: Эдуард Лимонов
• Жанр: Современная проза

---

Таким образом, дела партии продвигались. Была регистрация, был контактный телефон, существовала отпечатанная программа НБП в сиреневой обложке цвета киселя (или женских трусиков эпохи сталинизма, как мы шутили между собой), вопрос с газетой оставался открытым. Я хотел собрать всех, кто в той или иной степени обещал мне сотрудничество. Существовало название газеты. Его придумал поэт, хулиган, журналист Ярослав Могутин, в то время соавтор моего издателя Александра Шаталова. Кстати, именно у этой дикой, вечно ссорившейся пары я остановился, прилетев в Москву 16 сентября. Я спал у них на кухне, у батареи, за деревянным столом. Каждое утро я пил привезённые с собой бульонные кубики, ел чёрный французский шоколад и отправлялся строить партию. Так что название газеты дал Ярослав Могутин. Однако верно и то, что в написанном мною в 1974 году произведении «Мы — национальный герой» фигурируют и «майки-лимонки» и всякие другие аксессуары, придуманные мной. Потому Могутин, читавший произведение «Мы — национальный герой», вдохновлялся мною.

Если уж зашла речь о символике и аксессуарах, то надо знать, что флаг Национал-большевистской партии создал художник, работавший для Шаталова: Дима Кедрин. Дима был автором обложек всех моих книг, изданных издательством «Глагол». Красный фон, белый круг и чёрный серп и молот — так Кедрин оформил заднюю обложку книги моих статей «Исчезновение варваров». Туда вошла фантастическая повесть «Исчезновение варваров» и некоторые главы «Дисциплинарного санатория». Так что тех подозрительных субъектов, кто, нюхая наш флаг, подозревает нас в гитлеризме, вынужден разочаровать: автором флага является мирный, аполитичный художник Дима Кедрин, в последние годы он рисует пейзажи Италии. «Исчезновение варваров» вышла в 1992 году, когда ещё и партия не задумывалась.

Летом 1994 года я и Рабко просто-напросто скопировали и увеличили пропорции флага, сидя на Каланчёвке в разрушенной квартире. Этот флаг, впоследствии в партии его назвали «парус», размером четыре на два метра послужил причиной тому, что в июне 1994 года хозяйка квартиры Леночка Пестрякова изгнала нас из своего помещения. Мы на свою голову обратились к ней с просьбой сшить нам флаг. 10 июня 1994 должна была состояться совместно с Баркашовым и Анпиловым Конференция революционной оппозиции. Мы срочно хотели украсить своим флагом зал, Лена же была дизайнер и швея — шила у Славы Зайцева в Доме моделей. Но здесь я забежал на год вперёд. Вернусь.

Если не ошибаюсь, именно в те четыре дня, остававшиеся до государственной смуты, Шаталов устроил мне встречу на своей кухне с Димой Кедриным. Я сообщил Кедрину, что собираюсь издавать газету «Лимонка». «Хорошо бы, если бы вы, Дима, смакетировали нам логотип газеты». Кедрин, как видно ожидавший от меня всяческих авантюр, немедленно согласился и заказ принял. Разумеется, платить я не собирался, а Кедрин не ожидал, что я заплачу. Речь шла об увлекательном эксперименте.

20 сентября я уже собирался укладываться (хотел выспаться на шаталовской кухне). Вдруг были прерваны все телепередачи на всех каналах и на ядовитом экране небольшого шаталовского кухонного телевизора «SONY» появился белый от злобы Ельцин и зачитал Указ 1400. Не дослушав, я стал одеваться, одеваясь нашёл по телефону капитана Шурыгина (как я хотел затащить его в отцы-основатели НБП! Но он отнекивался и в конце концов стал слишком журналистом и куда менее воином, а я хотел его в партию — воином). В помещении газеты «День» Шурыгин что-то праздновал с товарищами. Я сообщил ему, что произошло в стране, попрощался с Шаталовым и Могутиным, взял внизу на Башиловской улице такси и поехал на Цветной бульвар, где в здании комплекса «Литературная газета» помещалась газета «День» (через пару недель газету разгромят демократы именно по этому адресу). Оттуда на двух машинах мы поехали к Белому Дому. К ночи я уже заступил на пост у входа номер один. Стал защитником Белого Дома. Затем последовали две недели противостояния. 3 октября наступили четыре часа победы и свободы, взятие мэрии. Первым раненым был капитан Шурыгин. Я и Тарас видели, как его волокут, граната торчит из развороченной, неестественно белой мякоти ноги. Глаза дико закатились. К вечеру я и Тарас попали под обстрел у Останкино. Потом был разгром. Все эти события нашли отражение в «Анатомии героя». Я собирался писать о кровавом государственном кризисе 1993 года большую книгу, собрал редкие газеты сентября — октября 1993-го, но руки не дошли. Весь октябрь 1993-го я скрывался на окраине Твери, у студента Рабко и его бабки Ани, записывавшей телефон, если ей диктовали, так: «Двадцать три отнять двадцать один, отнять шесть».

Потом были выборы.

глава IV. «Мы пойдём другим путём…»

В октябре, ноябре, декабре я агитировал, пахал, напрягался в Твери и на территории Тверской области. Города: Ржев, Старица, Западная Двина, Немидово, шахтёрские посёлки, ЖБК, занесённые снегом корпуса заводов, богом забытые старые города. Группа товарищей во главе с 19-летним студентом ТГУ Рабко выдвинула меня кандидатом в депутаты Государственной Думы по Тверскому избирательному округу. Многое было мне тогда внове. После 20 лет отсутствия я заново узнавал провинциальную Россию. Бедную, невзрачную. Над нею только что, срывая крыши, промчался смерч перестройки и свирепствовал шторм приватизации.

Автомобиль у нас вначале был. Зелёный, ржавый, с молдавскими номерами, конь майора Алексея Шлыкова. Через год этот кусок металлолома прославится тем, что станет возить первые номера «Лимонки» из Твери в Москву. Но в 1993-м конь быстро вышел из строя. В любом случае майор служил в институте ПВО и не мог разъезжать со мной по области, потому избирательный тур мы совершали со студентом Рабко в автобусах и поездах. Всё это было похоже на избирательную кампанию народного выдвиженца, жёлтого журналиста, популиста в какой-нибудь Миннесоте, Соединённые Штаты Америки, конец XIX века. Спали мы плохо и мало. Вставали иногда и в пять часов утра, поскольку надо было поговорить с шахтёрами или рабочими до начала смены, после смены они разбегались. Места действия: полутёмные холодные клубы или красные уголки с облупленным бюстом Ленина, декор оставался советский — лозунги «Слава труду!», присутствующие, включая меня, были в верхней одежде, изо ртов шёл пар. Ещё я посещал консервные заводы и фермы. Девушки из «Агропрома» в белых халатах поверх фуфаек, согнанные строгой директрисой, выглядевшей как садистка-лесбиянка, с удовольствием слушали мои рассказы о загранице, щёлкали в руку семечки. Но голосовать, признались, будут за «аграриев», так велела директор, они свои, крестьяне. «Крестьяне» Аграрной партии на самом деле были высшими чиновниками Министерства сельского хозяйства, бывшими министрами сельского хозяйства республик. Но девушкам велела директриса. Безденежные шахтёры (уголь лежал горами во дворах шахтоуправлений) со злобой, помню, обрушились на меня, когда я предлагал продавать русское оружие арабским странам и всем, кому мы его продавали до распада СССР и кому не продавали. «Блин, как им сумели внушить это паркетное, для богатых, мировоззрение! Самим жрать нечего, уголь их на хрен никому не нужен, а пекутся об аморальности продажи оружия!» — жаловался я Тарасу. «Эдуард, ну чего ты хочешь, они же дремучие!» Тарас моргал, шутил, лежал на койке, одновременно пил пиво, читал газету, двигал ногами, как обезьяна, и был уверен, что мы выиграем выборы. Я был менее уверен, что выиграем, но считал подобный опыт абсолютно необходимым в моей жизни, потому выполнял свой долг, говорил с людьми, вспоминал своё общение с Жириновским, употреблял его ораторские приёмы.

Директора предприятий — разумные страдальцы — знали, откуда гниёт рыба. Директор завода железобетонных конструкций в Западной Двине разъяснил мне, что при тех налогах, которые взимаются государством, его завод обречён на разорение и банкротство и что такими неподъёмными налогами обложены все производители. «С рубля государство получает 98 копеек, а нам оставляет 2 копейки, — утверждал директор. — В то же время спекулянты не ограничены никем и накручивают на свой товар столько, сколько захотят». Я честно бродил по заводам, брал в руки продукцию, вдыхал знакомый по рабочей юности запах, спорил с рабочими, упоминал о своём прошлом сталевара. Тем коллективам, где я побывал, — я нравился. Но работяг собиралось 40, ну 60, ну 100 человек каждый раз. А у меня было 700 тысяч избирателей. Всех я не мог сагитировать, до всех не мог дотопать и доехать на электричке.

Провинциальные города поражали ужасающей бедностью, из них труха сыпалась. В средневековой Старице, городке, который считался старым уже при Иоанне IV, работали еле-еле два каких-то ветхих цеха в снегах. Один якобы выпускал детали для МИГов. Но всё в цеху выглядело так примитивно, как в книжке о тяжёлом положении рабочих в Англии XVIII века, какие-то чуть ли не свечки стояли в кружках, глаза искали паровой котёл! В столовой в Старице подавали вкусные пельмени, и цены были какие-то местно-нереальные, чуть ли не в копейках измерялись. В Западной Двине не оказалось ни одной столовой или парикмахерской. Местные богатеи-бандиты скупили их помещения для каких-то своих целей. А в магазинах отсутствовала еда, да и магазинов мы не нашли. В гостинице, где останавливались дальнобойщики, на столе нашей комнаты выступил иней, и, разумеется, ни о какой горячей воде и спрашивать не приходилось. Но свет не без добрых людей. Нас покормил, пригласив к себе, местный крутой мужик, директор чего-то. Он нажарил отличной домашней свинины и признал, что командированный здесь обречён сдохнуть с голоду. «Время трудное, — сказал он. — Зато лучшее из возможного для начальников».