Руслан Белов - Как я таким стал, или Шизоэпиэкзистенция

• Название: Как я таким стал, или Шизоэпиэкзистенция
• Автор: Руслан Белов
• Жанр: Современная проза

---

Согласно Ясперсу все в мире, в конечном счете, терпит крушение в силу самой конечности экзистенции, и потому человек должен научиться жить и любить с постоянным сознанием хрупкости и конечности всего, что он любит, сознанием незащищенности самой любви. Но глубоко скрытая боль, причиняемая этим сознанием, придает его привязанности особую чистоту и одухотворенность.

28

Это глава есмь дважды 28-я. Она 28-я по сути, и по положению. 28+28. Или 28х28. Еще 28 = 7х4. Семь есть цифра счастья, цифра удачи, а 4 – моя цифра. Христос, Бог Дух, Бог Отец и я = 4

1+9+5+1 = 4х4

Возраст(!) 5+3 = 4х2

Рыбы (4х3)=12-ый знак зодиака.

Месяц – по старому стилю четвертый.

День рождения (4х5).

Рост (4х44).

Вес (4х23) – нынешний, (4х19) в течение большей части жизни.

Жены (4х1).

Дети (4х0,5).

П+с+и+х= 4 буквы.

Я – сумасшедший, разве нет?

29.167.1686.6.165.58.2.1.762.1.2.216 – вот (на текущий момент) указание места, где находится то, от чего я хочу избавиться, а вы обнаружить и присвоить. Правка текста (даже одной буквы и одного слова) с большой вероятностью сделает криптограмму нечитаемой.

Большое количество шестерок и единиц – это случайность.

Прошу часть средств направить на строительство второго Храма Христа-Спасителя. Нынешний приземист, как время, его построившее, а истинный храм Христа, должен быть устремлен к небесам.

Время еще есть, и я придумаю, как усложнить криптограмму. Не переусердствовать бы.

Ее уже не расшифруешь. То, что я написал, эти несколько строчек, сделало ее нечитаемой. Но время еще есть.

* * *

«Бег в золотом тумане».

«Ступив в рассечку, я замер с открытым ртом. Чем более глаза привыкали к тусклому карбидному освещению, тем невероятнее казалась открывшаяся картина – сверху донизу весь забой был набит золотом. Самородки – большие и малые, просто золотины – алчно блестели на фоне белоснежной кварцевой жилы. Фактически передо мной был огромный самородок с включениями кварца, очень похожий на знаменитую плиту Холтермана».

* * *

Я видел это. Видел примерно это. Я видел слитки, презрительно демонстрировавшие вельможное безразличие, видел горы умершей под ударами молота золотой посуды. Я видел у ног кучи живого скифского золота – бляхи, браслеты, заколки...

29

...Вышел на улицу и, пройдя квартал или два, почувствовал, что Павел Грачев рядом. Почувствовал, потому что мы с ним есть единое существо, пребывающее теперь в особом пространстве, а не в том, в котором от жизни хочется удавиться. Я шел по улице Судакова мимо магазина "Досуг" и знал, что, когда миную овощной киоск, он выскочит из-за него и с разбега ударит меня сзади, так, что я потеряю равновесие. Потеряю равновесие, но не упаду. И еще знал – это не он меня бьет, это я сам себя бью, это Бог Сын, Бог Отец и Святой Дух, это все люди и все человечества изгоняют из меня, из себя, то, что не должно существовать внутри них.

Они объединяют меня со мной. С Софьей, Любой, Грачевым.

Он ударил, но я не упал, я исхитрился схватить его за руку, и вот, мы стоим и смотрим друг другу в глаза. Точнее, я смотрю ему в глаза, а он смотрит мне в глаз (мне хватило сил не закрыть его в унисон битому).

Да, это Павел Грачев. По крайней мере, он был из Паш Грачевых. Лет пятьдесят, маленький, рыжеватый, голова по-боксерски опущена, в глазах активная ненависть, ненависть ко мне и ко всем, болезненно смешавшаяся с ненавистью к себе. Всем своим видом он олицетворял все человеческие несчастья – нищету, стыдное детство, беспроглядность существования. Он смотрел, не двигаясь, смотрел как-то по-особому мутно и остро, и я узнал, что нужен ему. Он должен меня бить, чтобы устоять, и я должен быть бит, чтобы устоять.

Он отнял руку, понурился и пошел прочь. Он тоже это узнал. Узнал то, что давно знал подспудно – мы с ним одно и тоже, одна часть, одна часть кристалла, но так получилось, что связаться со мной, достучаться до меня он мог только... только стуча по моей голове.

Я не пошел за ним следом. Теперь он никуда не уйдет. А если уйдет, то я всегда буду знать, буду знать с точностью до ангстрема, где он находится.

30

Утром прошелся по городу. Люблино, Марьино – это ужасно. Кругом кичливые бетонные коробки – бездушные, разрозненные, несоразмерные человеку. Они все раздавили здесь, они раздавили город моего детства.

* * *

Днем узнал, что Евгений Евтушенко живет в Штатах. Нет, он не Христос.

Представляю Христа, переселившегося в Вечный Город Рим и за сребреники читающего лекции в Колизее.

* * *

Апостолы Петр и Павел переселились в Рим.

* * *

Днем, часа в два, пришла мама с коробкой печенья; усевшись за стол, принялась рассматривать мой покрасневший и все еще слезящийся глаз и красные полосы от пальцев Грачева на лбу и щеке.

Предварив вопрос: "Опять пил?!", я сказал, что до меня дошло, что я – Христос, Бог Отец и Святой дух. И что она тоже Христос, Бог Отец и Святой дух, но только женского рода, и мы с ней, а также остальные люди есмь одно и то же.

Конечно, у меня были сомнения: стоит ли делиться с мамой тем, что засело в голове, и засело по первому делу наперекосяк, стоит ли ее беспокоить. И перед тем как сказать, я распахнул Библию в четвертой ее четверти и прочел:

* * *

37. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели меня, не достоин Меня;

Тяжко, но истинно. К Богу надо уйти, оставив все, но оставив дверь открытой. И близкие войдут в нее и соединятся с тобой в Боге.

38. И кто не берет креста своего и не следует за Мною, тот не достоин Меня.

39. Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее.

Закрыв Писание, я решил говорить откровенно, тем более, знал, более уверенно знал, что она – это я, а я – это она.

* * *

– Смеешься? – выслушав, посмотрела подозрительно.

– Да нет! Ты поверь мне, прими мои слова, как принимают ребенка на руки, и проникнешься этим также откровенно, как я.

* * *

Надо сказать, я не ожидал, что мама тотчас станет моим апологетом, поскольку я сам себя чувствовал Христом лишь в какой-то мере. Ведь человек, откопавший в огороде добротную кирзовую сумку, туго набитую золотыми монетами, не скоро начинает верить своим глазам, и ночью вскакивает и бежит к шкафу, чтобы еще раз взглянуть на сумасшедшее сокровище, вдруг показавшееся привидевшимся.

И еще одно. Конечно же, в подкладке всего этого было еще кое-что. Я, именно я, продолжал смотреть со стороны на себя же, умершего для закона, которым был связан, освободившегося от него, чтобы служить (Богу) в обновлении духа, а не по ветхой букве. Смотрел, дееспособен ли он, ступивший в сторону, смотрел, чтобы решить, соединиться ли с ним, если мать поверит, или посмеяться над собой, если поднимет на смех.

* * *

Мама с минуту рассматривала утюжок, продолжавший свою нескончаемую трапезу. Она осмысливала слова "прими мои слова, как принимают ребенка на руки".

– Ну что, прониклась? – посмотрел я ей в глаза, когда они вновь сфокусировались на красных полосах на моем лбу и щеке.

Она покивала.

– У тебя белая горячка... – губы ее презрительно сжались, нога импульсивно двинулась и бутылка из-под вина, стоявшая под столом, упала, звякнув о свою товарку.

– Если это белая горячка, то я жалею, что она не охватила меня раньше желтой, – пропитался я негодованием.

– Какой это желтой?

– Да никакой... – остыл я.

– Ну и что ты собираешься с этим делать?

Я пожал плечами.

– Пойду, наверное, по городам и весям, поищу людей, которые меня поймут. Знаешь, сегодня утром я встретился с одним... Видимо, их достаточно много, почти столько же, сколько людей.

Я рассказал о Павле Грачеве. Подумал: "Павел – имя апостола-первосвященника и генерала, не вынесшего крест". Мама продолжала смотреть с неприязнью, смешанной с жалостью. Мысли ее легко читались: "Ходит по улицам пьяный, с алкашами путается. Скоро на лице ничего, кроме синяков не останется. Вот ведь послал бог сыночка!"

– Квартирой, дачей и всем моим имуществом можешь распорядиться по своему усмотрению, – перешел я к практическим вопросам. – Кстати, передачу движимости можно начать прямо сейчас.

Я сходил в гостиную, достал из секретера две сберегательные книжки, обручальные кольца, которые когда-то связывали меня с Надей, Ларисами и Светой. И сережки девочек. Софьи и Любы.

С сережками я расстался с трудом. Помогла Библия, наугад раскрытая:

59. Сказываю тебе: не выйдешь оттуда, пока не отдашь и последней полушки.

* * *

Положив золото в карман черного парчового халата, очень шедшего ей, она раскрыла одну из книжек. Глаза, найдя основную цифру, расширились и, тут же вскинувшись, вцепились в мои воспаленные глаза. Записи во второй книжке вызвали похожую реакцию.