Уильям Берроуз - Гомосек

• Название: Гомосек
• Автор: Уильям Берроуз
• Жанр: Контркультура

Гомосек" эмоционален, иногда даже истеричен – такое настроение Берроуз объясняет постгероиновым, "ломочным" синдромом. В самом начале "Гомосека, вернувшись из изоляции джанка в страну живых, подобно безумному и ни на что не способному Лазарю, Ли, кажется, непреклонно желает сношаться и еще раз сношаться. Со всем, что двигается…

На каком-то очень глубоком уровне он и не хочет добиться успеха, но пойдет на что угодно, лишь бы избежать осознания, что на самом деле вовсе не ищет сексуального контакта. Сознание Ли пытается быть отраженным, оно проецирует свои образы, но проекции оказываются неадекватными проецируемому сознанию, и герой вынужден странствовать в этом лабиринте уже несвоего сознания. По сути, главной темой "Гомосека", а заодно и написанных в соавторстве с Гинзбергом "Писем Яхе", является возможность контакта в подобном лабиринте. Метафорой этого контакта является таинственное психоделическое вещество "телепатин", на поиски которого устремляется Ли.

---

Кстати, о кишках – я тебе не рассказывал об одном моем приятеле, Реджи? Один из невоспетых героев британской разведки. На службе потерял задницу и десять футов кишечника. Много лет прожил под личиной арабского мальчишки, в штаб-квартире его знали только как "номер 69". Однако, они выдавали желаемое за действительное – арабы только в одну сторону признают. Ну вот, а бедняга Реджи заболел одной редкой восточной болезнью и потерял чуть ли не всю свою требуху. За Бога и отечество, каково, а? И никаких речей ему не нужно было, никаких медалей – только знать, что он выполнил свой долг. Ты только подумай – столько лет терпеливо ждать, чтобы все части головоломки на место встали.

О таких, как Реджи, нигде не прочтешь, но это они в муках, в опасности добывают ту информацию, которая подскажет какому-нибудь генералу на передовой план блистательного контрнаступления. А генерал потом на грудь ордена вешает. Например, Реджи первым догадался, что у неприятеля нефть на исходе, потому что закончилась смазка. И это только одна из его блестящих догадок. Как насчет бифштексов на косточке?

– Нормально.

– С кровью?

– Умеренно.

Ли заглянул в меню.

– У них есть печеная "аляска". Ел когда-нибудь?

– Не-а.

– Хорошая штука. Снаружи горячая, внутри холодная.

– Наверное, поэтому и называется печеной "аляской".

– У меня идея появилась. Новое блюдо. Берешь живого поросенка и швыряешь в очень горячую духовку. Снаружи он поджаривается, а когда начинаешь резать – внутри еще живой и дергается. Или если у нас есть склонность к эффектам, представь: из кухни выбегает визжащий поросенок, облитый горящим бренди, и умирает прямо у тебя под стулом. Можешь руку протянуть, оборвать ему хрустящие, прожаренные уши и закусить ими свой коктейль.

Снаружи город лежал в сиреневой дымке. Теплый весенний ветерок шелестел листвой. Они прогулялись по парку до квартиры Ли, то и дело останавливаясь и поддерживая друг друга – они ослабели от хохота. Прохожий мексиканец бросил им:

– Cabrones.14

Ли крикнул ему вслед:

– Chinga tu madre,15 – и добавил по-английски: – Я приезжаю в твое захолустье, трачу тут свои американские баксы и что? Меня же еще и оскорбляют прямо на улице!

Мексиканец повернулся, пока не понимая, что делать, а Ли расстегнул пиджак и большим пальцем поддел из-за пояса пистолет. Мексиканец пошел дальше.

– А придет такой день, когда он не убежит, – сказал Ли.

Дома у Ли они выпили немного бренди. Ли положил Аллертону руку на плечо.

– Ну, если настаиваешь, – сказал Аллертон.

В воскресенье вечером Аллертон ужинал дома у Ли. Тот приготовил куриную печень, потому что в ресторанах Аллертон постоянно заказывал куриную печень, а там она, как правило, не очень свежая. После ужина Ли начал обхаживать Аллертона, но тот отверг его домогательства и сказал, что хочет пойти в "Эй, на борту!" выпить рома с колой. Ли погасил в квартире свет, и, прежде чем выйти на улицу, обнял Аллертона. Тот был раздражен и не поддался.

В баре Ли подошел к стойке и заказал два рома с колой.

– И сделай их покрепче, – сказал он бармену.

Аллертон сидел за столиком с Мэри. Ли принес напитки и поставил оба стакана рядом с ним, а сам подсел к Джо Гидри. Гидри был с молодым человеком, который рассказывал, как его в армии лечил психиатр.

– И что же ты у него выяснил? – спросил Гидри. Голос его звучал насмешливо и презрительно.

– Что у меня эдипов комплекс. Я выяснил, что люблю свою маму.

– Так ведь все любят своих мам, сынок, – сказал Гидри.

– Я в том смысле, что люблю ее физически.

– Мне трудно в это поверить, сынок, – сказал Гидри. Ли это показалось очень смешным, и он расхохотался.

– Я слыхал, Джим Кочен вернулся в Штаты, – сказал Гидри. – Устраивается на работу на Аляске.

– Слава богу, что я обладаю независимым источником дохода, и мне не нужно подвергать себя капризам арктического климата, – сказал Ли. – Кстати, ты знаком с женой Джима Элис? Господи, сука она первостатейная. Ни с одной американкой не сравнится. Джим даже в гости никого привести не может. Она запретила ему ходить в рестораны, потому что хочет видеть, как он питается. Ты когда-нибудь таких видел? Что и говорить – ко мне Джиму заходить тоже нельзя, у него такой взгляд затравленный, когда он ко мне домой заскакивает. Прямо не знаю, почему американцы с таким говном в бабах мирятся. Я, конечно, не великий знаток женской плоти, но Элис – паршивая подстилка. Это прямо на всем ее костлявом теле написано.

– Да ты сегодня просто с цепи сорвался, Ли, – сказал Гидри.

– Есть с чего срываться. Слыхал про этого типа, Вигга? Есть тут в городе такой американский хипстер – торчок, говорят, клево на контрабасе лабает. Все на шару норовит, хотя капуста у него водится. И постоянно заразу выхаривает, говорит: "Не-е, покупать я не хочу – бросаю. Мне только пол-баша". Ну, а я тут понял, что с меня хватит – он тут на новом "крайслере" за три штуки разъезжает, а дрянь себе покупать жмется. Что я ему – Благотворительное общество торчков? Этот Вигг – урод каких мало.

– И ты его харишь? – спросил Гидри. Казалось, его юного друга это шокировало.

– Еще чего? Ко мне рыбешка побольше плывет. – И Ли взглянул на Аллертона, который как раз смеялся над какой-то фразой Мэри.

– Правильная рыбешка, – саркастически хмыкнул Гидри. – Холодная, скользкая. Трудно поймать.

ГЛАВА 5

В понедельник Ли договорился встретиться с Аллертоном в одиннадцать утра и сходить в Национальный ломбард выкупить его камеру. Ли пришел домой к Аллертону и разбудил его ровно в одиннадцать. Аллертон был угрюм – похоже, собирался спать дальше. Наконец, Ли сказал:

– Ладно, ты встаешь, или…

Аллертон открыл глаза и моргнул, как черепаха:

– Встаю.

Ли сел и принялся читать газету, стараясь не смотреть, как Аллертон одевается. Он пытался сдержать обиду и гнев. Это усилие выматывало его. Все движения и мысли замедляла какая-то тяжесть. Лицо Ли окаменело, голос стал безжизненным. За завтраком напряжение не спадало. Аллертон прихлебывал томатный сок молча.

Чтобы забрать камеру, ушел весь день. Аллертон потерял квитанцию. Они ходили из одного кабинета в другой. Чиновники качали головами и в ожидании барабанили пальцами по столу. Ли пришлось выложить лишних двести песо на швай. Наконец, он заплатил четыреста песо плюс процент и различные штрафы. Когда он вручил камеру Аллертону, тот ничего не сказал.

В молчании они направились в "Эй, на борту!". Ли сразу заказал выпить. Аллертон куда-то исчез. Вернулся примерно через час и сел рядом.

– Поужинаем сегодня? – спросил Ли.

– Нет, я наверное, вечером поработаю.

Ли расстроился и приуныл. Все тепло и веселье субботнего вечера испарилось, и он не знал, почему. В любой любви или дружбе он пытался установить контакт на невербальном уровне – интуицией, безмолвным обменом мыслей и чувств. А теперь Аллертон резко оборвал эту связь, и Ли было физически больно – точно он протянул другому часть себя, а ее обрубили, и он, потрясенный, не веря своим глазам, остался смотреть на кровоточащую культю.

– Подобно администрации Уоллеса16, – сказал он, – я субсидирую непроизводство. Я заплачу тебе двадцать песо, если ты не будешь сегодня работать.

Ли начал было развивать эту мысль, но нетерпеливая холодность Аллертона остановила его. Он умолк и посмотрел на Аллертоона с болью и неверием.

Тот вел себя нервно и раздражительно – постоянно озирался и барабанил пальцами по столу. Он сам не очень понимал, почему Ли его раздражает.

– Может, тогда выпьем? – спросил Ли.

– Нет, не сейчас. Мне все равно нужно идти.

Ли резко встал.

– Ну что ж, тогда увидимся. До завтра.

– Да. Спокойной ночи.

Ли остался стоять, пытаясь придумать, как еще можно задержать Аллертона, как назначить встречу на завтра, как погасить ту боль, которая в нем только что вспыхнула.

Аллертон ушел. Ли схватился за спинку стула и опустился на сиденье, точно ослабев от долгой болезни. Он смотрел в стол, мысли ворочались медленно, точно ему стало очень холодно.

Бармен положил перед ним сандвич.

– А? – вздрогнул Ли. – Что это?

– Сэндвич, который ты заказал.

– А, да. – Ли несколько раз откусил, запив куски водой. – Запиши мне на счет, Джо, – крикнул он бармену.

Потом поднялся и вышел. Шел он медленно. Несколько раз останавливался. Опирался на дерево и смотрел в землю, точно у него болел живот. Придя домой, снял пиджак, ботинки и сел на кровать. У него начало болеть горло, на глаза навернулись слезы, и он упал поперек кровати, конвульсивно всхлипывая. Он поджал колени, закрыл лицо руками, сжал кулаки. К утру Ли перевернулся на спину и вытянулся. Рыдания стихли, а лицо обмякло в утреннем полумраке.

Ли проснулся около полудня и долго сидел на кровати с одним ботинком в руке. Потом вытер глаза, надел пиджак и вышел из дому.