Жерар де Нерваль - История о царице утра и о Сулеймане, повелителе духов

• Название: История о царице утра и о Сулеймане, повелителе духов
• Автор: Жерар де Нерваль
• Издательство: Энигма
• Жанр: Мифы. Легенды. Эпос
• Год: 1996
• ISBN: 5-85747-015-3

Российский читатель впервые получит возможность познакомиться с одним из лучших произведений французского поэта-романтика Жерара де Нерваля (1808—1855), входящим в его книгу «Путешествие на Восток» (1851). В основу этой повести положена так называемая «легенда о храме» – о великом зодчем ветхозаветной древности Хираме, или Адонираме, который за тысячу лет до Р.Х. воздвиг прославленный храм Соломона в Иерусалиме. Свершения, описанные в легенде, составляют другую, не рассказанную в Библии половину событий построения храма Соломонова. На первый взгляд, перед нами красочная и увлекательная сказка, которую вполне могла бы поведать Шахразада. Но смысл ее глубоко символичен и пронизан эзотерическими мотивами. Начиная с XV в. «легенда о храме» играет самую существенную роль в подлинном братстве розенкрейцеров франкмасонского братства и в других духовных движениях.

Знакомство с этой легендой будет интересно самому широкому кругу читателей.

---

– Это изречение, – отвечала царица, – проистекает из вашей веры, которую лишают смысла учения ваших боязливых священников. Чего они хотят? Чтобы все навеки застыло в неподвижности, чтобы человечество вечно оставалось в пеленках и не высвободилось из пут, которыми они связывают его самостоятельность. Разве Бог распахал и засеял поля? Разве Бог построил города, возвел дворцы? Разве Он дал нам в руки железо, золото, медь и все металлы, которыми сверкает храм Сулаймана? Нет. Он вдохнул в свои создания гений и жажду деятельности, Он улыбается, глядя на наши усилия, и видит в наших жалких творениях свет души своей, которым Он озаряет наши души. Предполагая этого Бога ревнивым, вы ограничиваете Его всемогущество; возводя в абсолют Его возможности, вы низводите знание к материализму. О царь! Предрассудки вашей религии рано или поздно станут преградой на пути человечества к вершинам знаний, они сломают крылья гению, и люди, умалясь, умалят до своего размера и Бога, а потому неминуемо придут к Его отрицанию.

– Тонко, – произнес Сулайман с горькой улыбкой, – тонко, но безосновательно…

Царица продолжала:

– Полно, не вздыхайте, когда мой палец кажется вашей тайной раны. В этом царстве вы одиноки, и вы страдаете: ваши устремления благородны и смелы, но иерархическое строение этого общества давит на ваши крылья; вы говорите себе: «Я оставлю потомству статую царя, слишком великого для такого маленького народа», – и этого мало для вас. Что до моего царства, это дело иное… Мои предки пожертвовали своим величием, чтобы возвысить своих подданных. Тридцать восемь царей правили моим царством, и каждый из них заложил несколько камней в озеро и акведуки Мареба; имена их забудутся в веках, а это творение будет по-прежнему славить народ савеян; и если когда-нибудь рухнут каменные своды, если жадные горы возьмут обратно свои реки и ручьи, земля моей страны, удобренная за тысячу лет земледелия, будет по-прежнему плодоносить; вековые деревья, затеняющие наши долины, удержат влагу, сохранят прохладу, не дадут высохнуть прудам и фонтанам, и за Йеменом, некогда отвоеванным у пустыни, до скончания веков останется сладостное имя «Счастливая Аравия»… Будь вы свободнее, и вы могли бы стать великим царем во славу вашего народа и для счастья людей.

– Я понимаю, к каким высотам зовете вы мою душу. Но слишком поздно: мой народ богат; золото и войны дают ему все, чем не может обеспечить Иудея; а что до леса для строительства, я предусмотрительно заключил договоры с царем Тира; мои склады ломятся от ливанского кедра и сосны, а наши корабли не уступают на море финикийским.

– Ваши советники заботливы, как строгие отцы, и вы утешаетесь вашим величием, – заметила царица мягко и грустно.

После этих слов оба некоторое время молчали; сгустившиеся сумерки скрыли волнение, написанное на лице Сулаймана, когда он прошептал с нежностью:

– Моя душа соединилась с вашей, и мое сердце следует за нею.

Немного смущенная, Балкида украдкой огляделась: придворные отошли на почтительное расстояние. Над ними сияли звезды; блики ложились на листву, усеяв деревья золотыми цветами. Напоенный ароматами лилий, тубероз, глициний и мандрагоры, ночной ветерок шелестел в ветвях миртовых деревьев; каждый цветок благоухал, словно выводя свою мелодию; душистый воздух опьянял; вдали ворковали горлицы; этому дивному концерту аккомпанировало журчание вод; блестящие мошки и огненные бабочки мелькали зеленоватыми искрами в теплой и полной сладострастной неги ночи. Царица почувствовала, как ею овладевает блаженная истома; нежный голос Сулаймана проник в ее сердце и пленил его.

Нравился ли ей Сулайман, или она лишь вообразила себе, что могла бы полюбить его? С тех пор как она сбила с него спесь, что-то притягивало ее к нему, но это влечение, рожденное спокойной рассудочностью, к которой примешивалась капелька жалости, всегда сопутствующей победе женщины над мужчиной, не было ни пылким, ни восторженным. Владея собой, как владела она помыслами и чувствами царя, Балкида шла к любви, если мысль о любви вообще приходила ей в голову, через дружбу, а путь этот долог!

Царь же, покоренный, ослепленный, то досадовал на свою гостью, то боготворил ее, то впадал в уныние, то загорался надеждой. Гнев сменялся в нем желанием; он получил уже не одну рану, а для мужчины полюбить слишком скоро почти всегда значит полюбить безответно. Впрочем, царица Савская не хотела спешить; она знала, что перед ее чарами никто и никогда не мог устоять, не миновала эта участь даже премудрого Сулаймана. Один лишь скульптор Адонирам на короткое время привлек ее внимание; она не сумела разгадать его, душой почувствовав в нем тайну, но это минутное любопытство уже рассеялось. Надо, однако, признать, что при виде мастера эта сильная женщина впервые сказала себе: вот человек.

Возможно, что эта встреча, мимолетная, но еще свежая в памяти, заставила померкнуть в ее глазах блеск царя Сулаймана. Очевидно, так оно и было, ибо раз или два, собравшись было заговорить о художнике, она сдерживала себя и поспешно меняла тему.

Как бы то ни было, сын Дауда воспламенился мгновенно – она привыкла к такому; немедля сказав ей об этом, он лишь следовал примеру всех других мужчин, но он сумел сделать это достаточно изящно; час выпал благоприятный, Балкида была в самой поре любви; ночной сумрак оказался союзником Сулаймана – его признание заинтриговало и растрогало царицу.

Вдруг красные отсветы факелов легли на листву, и слуги доложили, что ужин подан. «Как некстати!» – нахмурился царь.

«Как вовремя!» – подумала царица.

Стол был накрыт в павильоне, построенном в очаровательном и причудливом вкусе жителей берегов Ганга. Восьми освещали разноцветные свечи и светильники, в которых горело масло, смешанное с благовониями; приглушенный свет трепетал среди огромных букетов цветов. На пороге Сулайман подал руку своей гостье; та шагнула, но тотчас, вскрикнув от неожиданности, отдернула свою маленькую ножку. Пол зала представлял собою водную гладь, в которой отражались стол, диваны, цветы и свечи.

– Почему же вы остановились? – спросил Сулайман с простодушным видом.

Балкиде не хотелось показать свой страх – очаровательным жестом она подобрала платье и решительно ступила в воду.

Но нога ее встретила твердую поверхность.

– О царица, – воскликнул мудрец, – как видите, самый осторожный человек может ошибиться, если судит по внешности; я хотел вас удивить, и наконец мне это удалось… Вы идете по хрустальному полу.

Она улыбнулась и вздернула плечико движением, исполненным грации, но отнюдь не восхищения, а в душе, быть может, пожалела, что ее не сумели удивить иначе.

Во время пира хозяин был учтив и предупредителен. Сидя в окружении своих придворных, он царил за столом с таким несравненным величием, что Балкида невольно прониклась к нему уважением. Торжественным был пир Су-Блюда подавались изысканные и разнообразные, но все были сильно посолены и обильно сдобрены пряностями; впервые Балкиде пришлось отведать подобных солений. Она решила, что таков вкус иудеев; каково же было ее удивление, когда она заметила, что все эти любители острых приправ ничего не пьют. Не было на пиру ни одного виночерпия, ни капли вина или меда, ни единой чаши на столе. Губы у Балкиды горели, во рту пересохло, но, поскольку царь тоже не пил, она не решалась попросить воды, боясь уронить свое царское достоинство.

Ужин закончился; вельможи начали расходиться и мало-помалу все скрылись под сводами полутемной галереи. Вскоре прекрасная царица савеян осталась наедине с Сулайманом. Он был еще более учтив, чем прежде, и смотрел на нее глазами, полными нежности, но из предупредительного постепенно становился настойчивым.

Преодолев свое смущение, царица улыбнулась, опустила глаза и поднялась с намерением уйти.

– Как? – вскричал Сулайман. – Неужели вы так и покинете вашего покорнейшего раба, не сказав ни слова, не подав никакой надежды, ни малейшего знака сочувствия? А наш союз, о котором я мечтал, а счастье, без которого я больше не мыслю жизни, а моя любовь, пламенная и смиренная, – вы хотите растоптать все это?

Он сжал ручку, которая как бы по рассеянности осталась в его руке, и без усилия притянул к себе, но ее владелица воспротивилась. Что скрывать, Балкида не раз думала об этом союзе, но ей не хотелось терять свою свободу и власть. Она снова повторила, что хочет уйти, и Сулайман вынужден был уступить.

– Что ж, – вздохнул он, – вы можете меня покинуть, но позвольте поставить вам два условия.

– Говорите.

– Ночь так прекрасна, а беседа с вами еще прекраснее. Вы согласны подарить мне всего один час?

– Согласна.

– Второе условие – вы не унесете с собой ничего из того, что мне принадлежит.

– Согласна и на это! От всего сердца, – отвечала Балкида, залившись смехом.

– Смейтесь, смейтесь, о моя царица, случалось, и не раз, что очень богатые люди поддавались искушению, уступая самым странным прихотям…