Лена Элтанг - Побег куманики

• Название: Побег куманики
• Автор: Лена Элтанг
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-367-00242-0

Как любой поэт, Лена Элтанг стремится сотворить свою вселенную, которая была бы стройнее и прекраснее нашей, реальной (не скажу справедливей, поскольку справедливость — вещь вряд ли существующая за пределами облегченной беллетристики). Ей это удается. Правда, эта вселенная построена по особым, едва ли применимым в жизни законам; иными словами, за красоту приходится платить. Так: но счет оплачен автором романа. Герой «Побега куманики» стоит в очереди в вечность за своими родичами: князем Мышкиным, Годуновым-Чердынцевым, учеником школы для дураков, пассажиром поезда Москва-Петушки. А прочитавший этот блестящий и изысканный роман начинает чуть-чуть яснее понимать значение той линии горизонта, которая иногда именуется смыслом жизни.

Бахыт Кенжеев

---

Студент Густав мог быть хорош собою, как юный Адонис, если бы не был так этим озабочен. Тут ты, вероятно, улыбнулся, я угадал? Но это другая степень озабоченности, далекая от моего Snobismus, как ты это называешь, я же предпочитаю английское coxcombry.

Мальчик просто с ума сходит по собственным ресницам, мне кажется, я так и не видел его глаз, они всегда полуприкрыты! Разумеется, он почуял во мне ценителя, и с этой минуты ресницы смыкаются каждый раз, как он удостоит меня парой слов.

Но тебе нет нужды ревновать, милый Чанчал, я не из тех отважных смертных, что осмелятся перейти дорогу всемогущей Фионе. Его научные способности вызывают у меня сомнение, полагаю, существуют более весомые причины, по которым сие грациозное и хрупкое существо неотлучно находится при докторе Расселл.

В бедной тюрьме сгодится и тюбик с вазелином[48], сказал бы на это твой любимый писатель.

Эллинские женщины ранней осенью любили выставлять на окно горшочки с особой зеленью, которая быстро расцветала и мгновенно увядала, их называли садики Адониса, символ мимолетности жизни, как я полагаю. Так вот — ранняя осень Фионы пышно празднуется на глазах у всей экспедиции.

Надеюсь, я тебя хоть немного развеселил. Мне же здесь не до смеха, мой мальчик, поверишь ли. Гнев, о богиня, воспой… гнев душит меня, когда я думаю о людях, по вине которых я любуюсь ресницами чужого Густава, вместо того чтобы держать руку на твоем участившемся пульсе.

ЙЙ

МОРАС

январь, 22

гусиная зыбь

я вспомнил, отчего не люблю женщин, — подумал вчера о больнице, понюхал магду и вспомнил

это я еще первый раз лежал, в девятом классе, в Вильнюсе

практикантка аисте, вот кто это был, с ее красноватыми коленями и скулами, с острым речным запахом, водянистой улыбкой, вечно она оставалась на ночное дежурство, сидела под лампой в коридоре, завернувшись в колючее бурое одеяло

аисте скучала и приходила ко мне поболтать, приносила прохладное участие — спирт в сосуде, разлинованном красными черточками, они его там, в ординаторской, пропускали через марлю с марганцовкой и молоком

счастье — это простота желаний, говорила она, а я и не спорил, сидел себе, опираясь на подушки, одна своя, одна соседская

хорошо, что соседа твоего забрали в первую палату, говорила она, а то он тленом пах и пыхтел противно, хорошо, что тебе бла-бла-бла не колют, говорила она, от бла-бла-бла туман сизый, блажь и привыкание, а на синеньких таблетках ты вполне человек, читаешь вот, аисте вертела книжку в руках, посмеивалась, и однажды ловко так наклонилась, завела мне мягкую ладонь под голову, прижимая обе мои руки другой мягкой ладонью, и стала целоваться, то есть целовать меня в лицо и еще в грудь, прямо через застиранный махровый халат

странно, не правда ли, смеяться — это значит самому, одному, а целоваться — только вдвоем?

поцелуи были глуховатые, плотные, но с еле заметным щелчком, счолк! счолк! так обходят комнаты, выключая свет по всей квартире

по ногам у меня бежали мурашки, такие бывают на холодном процедурном столе, но я сидел смирно и пережидал

потом она убрала и пальцы, и лицо, шумно отодвинулась вместе со стулом — стул она приносила с собой, у меня стула не было, — сложила руки на коленях и посмотрела на меня пустыми глазами, как будто в окно поезда

январь, 24,

se murio la vieja, se acabo la deuda[49]

куда все девается? вот только что было здесь, жгло щеки, сушило глаза, жаркое и бессвязное, как речи локсия, и — снип, снап! уже поникло, оплыло свечными толстыми складками, ни дать ни взять — каменоломня каза мило

у восходящей страсти зажмуренные глаза, в ней все на ощупь, все твердое, выпуклое, даже водяные знаки и те по брайлю, и те царапают утреннюю память подсохшей корочкой

у исчезающей страсти расширенные потемневшие зрачки — вот это я? все это разве я?

босая ундина выходит на сушу, спотыкается и кубарем катится с лестницы — obit anus abit onus

следующая стадия не имеет визуального образа, У нее кисловатый запах шизофрении

январь, 27

чесночок дуется на меня, сидишь тут, вывязываешь петельки, говорит она, выдаешь себя по капле, воображаешь людей историями, можно подумать, ты нас всех выдумал, а на деле — у тебя просто не стоит

девушки уже обижались на меня за то, что я не совал в них ничего своего

юноши, впрочем, тоже

и — ни разу, никому, ничего я еще не смог объяснить

январь, 29

шпион в доме любви[50]

сегодня мне пришлось фотографировать магду для клиента, на память

они лежали на сквозняке, на потертом ковре с арабским орнаментом говорящим о рае, прямо на тканом выпуклом золотистом медальоне, похожем на каменную резьбу во дворцах Танжера, — боги мои, где бестолковая магда раздобыла это сокровище? что-то связанное с прежним дружком — deja raconte[51] ? — или я просто забыл?

спина клиента покрылась гусиной зыбью, магдины колени и локти весело подсвечивали красным в стеариновой тьме, я сидел с камерой на подоконнике, дождь капал мне за шиворот, так уже было сто тысяч раз — deja eprouve ? — дивная магдина задница шуршала о берберскую шерсть — deja entendu ? — четвертый день идет дождь, разверзошася в cu истопницы бездны[52], клиент тянул время, ему было скучно и неловко — deja fait ? — тем временем чесночок уехала с немцами на остров гозо и не звонит, чесночок девушка серьезная, носит шемизетки на голое тело, и хляби небесные отверзошася, а мне пора искать другую работу — deja pense ?

ЗАПИСКИ ОСКАРА ТЕО ФОРЖА

Мальта, Валетта, пятое февраля

Прилетели. Завтра встречаюсь с доктором Расселл.

Если она мне откажет, а это вполне вероятно — на мою открытку она ответила довольно невнятно, хотя и вежливо, со всеми положенными академическими реверансами, — то нужно будет побыстрее отсюда убираться. Ла Валетта — настоящая дыра, и делать здесь нечего.

Не полезу же я один в эти дурацкие катакомбы без карт и специального снаряжения.

Надья нервничает, без конца строчит письма Мэлу (пытается таким образом успокоиться, создавая у самой себя иллюзию, что Мэл сможет прочитать эти письма), ее срочно нужно чем-нибудь занять, а то хлопот не оберешься.

То : Liliane Edna Levah,

5, cours de la Somme, 33800 Bordeaux

From: Eugene Levah, Golden Tulip Rossini,

Dragonara Road, St Julians STJ 06, Malta

5, Fйvrier

Лилиан, дорогая!

Ужасно рад, что ты нашла время оторваться от медовых утех с занудой Корвином и написать мне полстранички. Я не писал тебе все это время оттого, что был не уверен, читаешь ли ты мои письма. Я и теперь не уверен.

Пишу тебе, как и прежде, на адрес твоей матери, надписывать конверт именем Корвина у меня рука не поднимается.

Начну с того, что отвечу на твой тревожный вопрос.

Подозреваю, что он явился единственным резоном вступить со мною в переписку… ну да что с тебя возьмешь. Ты всегда была практичной девочкой.

Итак. Фотографии с блошиного рынка, купленные — для меня, заметь! — в Сантьяго-де-Компостела, никуда не делись. Ты пишешь, что на нынешнем Арт Базель похожие снимки с видами Парижа ушли за 300 тысяч? Должен заметить, что ты мало чему научилась, милая Лилиан. То, что с такой помпой продали наАрт Базель 36, это давно известный в мире антикварной фотографии экспонат — Series of die Eiffel Tower. Сделано Эль Лисицким в 1928 году. Ну, Эль Лисицкого ты уж должна знать, объяснять не стану.

Маленькие — девять на тринадцать — прелестные снимочки. Числом шесть. Каждый похож на смерзшийся кусок черного воздуха. Их уже выставляли раньше, и, взглянув на то, что Штейн привез из Сантьяго, я сразу о них подумал.

Но, во-первых, такого везения не бывает. А во-вторых, размер и качество бумаги отличается от серии с Эйфелевой башней, как папская риза от пальмового листа. Ты же знаешь, я не люблю держать фантазии под подушкой, и, разумеется, стоило проверить даже этот крохотный шанс.

В Сент-Морице, в Galerie Gmurzynska, работает Франсуа — парень, с которым я учился в Академии. Я переложил фотографии папиросной бумагой и послал ему почтой, он обещал посмотреть, хотя настроен был до крайности скептично.

Подпись отсутствует, на обороте черт те что понаписано цветными — sic! — чернилами, похоже, на один из снимков даже ставили кофейную чашку.

Ответ от него, наверное, уже пришел, но на мой адрес в Бордо, так что помочь тебе ничем не могу. Твои ключи от моей квартиры, если ты помнишь, остались там, куда ты их швырнула, когда мы разговаривали в июне. С тех пор прошло немало времени, и я понимаю, что ты была права.

Жизнь со мной была дешевой версией программы для обработки фотокопий. Цвета не имели оттенков, кнопки фильтров не работали… Ну, не буду тебя терзать, тебе нынче не до воспоминаний.