Ильяс Есенберлин - Хан Кене

• Название: Хан Кене
• Автор: Ильяс Есенберлин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1978

Третья книга трилогии «Кочевники» казахского писателя Ильяса Есенберлина. Это — широкое эпическое полотно, воссоздающее историю казахского народа, начиная с XV века и кончая серединой девятнадцатого столетия.

---

Но не успели затихнуть шум и оживление от ханского въезда, как снова послышалась музыка. Через другие ворота в Ташкент въезжала вдова Омар-хана и мачеха Мадели-хана, похожая на золотой ослепительный полумесяц, тридцатилетняя красавица Ханпадшаим. Шестнадцати лет от роду лишилась она своего ханствующего мужа и с тех пор проживала в Ура-Тюбе. Она тоже прибыла по приглашению куш-беги Бегдербека. Въезд ее в город был не менее пышен: тройка белых как снег аргамаков везла крытую карету, а спереди и сзади ее сопровождала ощетинившаяся пиками охрана из подобранных один к одному сарбазов. Люди недоумевали…

Во второй половине восемнадцатого века, при знаменитом шейхе Айтуаре, Ташкент превратился в один из крупнейших городов Средней Азии, быстро догоняя Самарканд, Хиву, Бухару. Здесь расцветали шелкоткацкие, кожевенные, металлообрабатывающие, ювелирные и другие ремесла. Город стал важнейшим торговым центром, через который вся Средняя Азия вела быстро расширяющуюся торговлю с Россией, а также с Кашгарией и Индией. В первую очередь от этой торговли зависело благосостояние Ташкента, и там, где говорила прибыль, все остальное умолкало.

С расцветом города увеличивалось и количество претендентов на него. Основных было трое: Бухара, Хива и возникшее в начале столетия Кокандское ханство. К началу девятнадцатого века Коканд окончательно подчинил себе Ташкент, который с тех пор стал одним из его вилайетов. И все же это было лишь формальное подчинение. Слишком большим и богатым был город, и кокандские властители во многом зависели от него. Многие земли подчинялись непосредственно ташкентскому куш-беги, и среди них исконно казахские территории по берегам рек Чу и Сарысу, а также по нижнему течению Сырдарьи. Имеющиеся там казахские города Ак-Мечеть, Яна-Курган, Жулек, Камыс-Курган, Чим-Курган и Кос-Курган были обнесены крепостными стенами. Ташкентский куш-беги должен был лишь платить кокандскому хану налог в размере двухсот тысяч таньга в год.

Многоплеменным был этот город. И часто менявшиеся ташкентские куш-беги тоже были из разных племен: таджик Мамед-Алим, узбек Ляшкар, конрадец Бегдербек, кипчак Нурмухамед. Но всех их объединяла неуемная жадность и лютая жестокость. Хоть трудно было перещеголять предшественников в этих качествах, нынешний куш-беги Бегдербек, пожалуй, сумел это сделать. Особенно жестоким притеснениям подвергались с его стороны казахи, с которых налоги сдирались в многократном размере. Первым помощником в этом ему был хаким — староста Ак-Мечети Якуб-бек. Жестокие расправы его с непокорными казахскими аулами по Сырдарье наводили ужас, и бежавшие туда от царских карателей люди попадали из маленького костра в большой пожар.

Почему же пригласил куш-беги к себе в гости самого Мадели-хана и его мачеху — высокопоставленную вдову Ханпадшаим — как раз тогда, когда в Ташкенте находились наследники Касыма-тюре, казахские султаны Есенгельды и Саржан? Об этом пока никто не знал, а куш-беги умеет хранить свои тайны. Вот только еще более зловещим, чем всегда, выглядит рабат властителя…

* * *

Казалось, сегодня пришел конец ожиданию… Хотя с тех пор, как приехали султаны, прошел добрый месяц, куш-беги не принимал их под самыми различными предлогами. То предстояла большая охота, то необходимо было вести судебное разбирательство, то хворь напала на него. Не желая терпеть больше эти оскорбления, внуки Аблая решили было махнуть на все рукой и уехать, но тут поняли, что так просто им отсюда не выбраться. Всевидящие глаза и всеслышащие уши не оставляли их ни на миг. Они вволю ели, пили, развлекались как могли, но нетрудно уже было догадаться, что они в плену. Сначала это вызвало у них только удивление. Ведь у них с куш-беги общие интересы, и сам Бегдербек не раз клялся им в вечной дружбе. Неужели не понимает он создавшегося сейчас в степи положения? Но почему тогда их столько времени держат в неведении? И что означает такой недостойный султанов прием?..

Встревоженные и раздраженные всем этим, они не могли ничего понять до последних дней, пока не разузнали кое-что у одного из придворных советников — везиров. Оказалось, что куш-беги ожидает приезда самого хана Коканда, чтобы все решить до конца. Что же, это была серьезная причина, и с ней приходилось считаться.

Сегодня прибыл наконец долгожданный Мадели-хан. Но он был молод и не привык далеко выезжать за пределы Коканда. Поэтому он лег отдохнуть в самых роскошных комнатах диван-сарая куш-беги, и придворным запрещено было даже глубоко дышать. А вечером он должен говорить с куш-беги по всем государственным делам. Во дворе стояла такая тишина, что из пятой комнаты слышалось жужжание пролетевшей мухи. Большую опасность таит такая тишина…

Лишь один куш-беги Бегдербек бодрствовал в своем приемном зале. Все, с чем приехали степные султаны, нужно знать ему, прежде чем говорить с ханом. И хоть решение в отношении их созрело у него еще раньше, чем пригласил он Есенгельды с Саржаном к себе в Ташкент, куш-беги должен обходиться с ними как с равноправными властителями. Ни о чем не должны они догадываться, пока не придет определенная им минута.

Куш-беги Бегдербек мягко, доверительно улыбался, говорил приятные, возвышающие их слова. Он полулежал на мягкой софе, накрытой алым, с длинными шелковыми ворсинками бухарским ковром, подстелив под себя сложенное вшестеро стеганое шелковое одеяло и облокотившись сразу на две подушки, равномерно наполненные легким лебяжьим пухом. На праздничной скатерти — дастархане с яркой шелковой бахромой стояли перед ним всевозможные яства, дорогие напитки, шербет. Каждый раз он с достоинством и уважением наклонялся вперед, молча предлагая лучшее из угощений.

Бегдербек был человеком лет шестидесяти, высокого роста, с продолговатым, неестественно светлым лицом. На этом лице выделялись черные, сросшиеся в одну широкую линию брови и — без единой кровинки — тонкие бледные губы. Какой-то бело-серой была его борода, а пристально глядящие на собеседника зоркие светлые глаза поражали устрашающей, нечеловеческой холодностью. Это была холодность приготовившейся к броску кобры. Могло улыбаться его лицо, приветливо растягиваться рот, но глаза оставались ледяными. Ни одной морщинки не было на этом лице, несмотря на возраст, и держался он ровно, стройно, словно проглотил стрелу.

Только полосатый халат из самаркандского атласа да окаймленная мелким кораллом чернобархатная тюбетейка были на куш-беги узбекскими. Остальная одежда была из самых дорогих китайских и индийских шелков. Из-под снежно-белой исфаганской рубахи под халатом виднелась такая же белая грудь с сероватыми завитками волос. И еще время от времени показывались из необъятных рукавов тонкие белые руки, обросшие жестким волосом. Сжимались и разжимались длинные белые пальцы, готовые стиснуть очередную жертву, и запекшуюся каплю человеческой крови напоминал темно-алый топаз на массивном перстне из красного золота. Белокурый, кареглазый упитанный патша-бала, мальчик лет одиннадцати, сидел у его полуоткрытых ног и массировал волосатые икры. Тоже во все шелковое был одет этот мальчик, содержащийся для не совсем безгрешных прихотей куш-беги.

А напротив Бегдербека сидели за дастарханом, поджав под себя ноги и впившись в куш-беги взглядами, Есенгельды и Саржан, сыновья Касыма-тюре, внуки хана Аблая из древнего рода Джучи — Чингисханова сына…

* * *

Есенгельды был тучным, коренастым человеком с темными миндалевидными глазами и красиво подкрученными кверху усами. А Саржан, статный, рыжеватый, подтянутый, как скакун перед состязаниями, не имел ни единой капли жира в теле. И хоть обоим было лет по пятидесяти, чувствовалось, что этот энергичный, со жгучими, сверлящими собеседника глазами человек опаснее своего брата.

Оба султана были одеты почти одинаково. На головах плотно сидели красивые сары-аркинские шапки с четырехгранным верхом из голубого бархата, отороченные по краям красным лисьим мехом. Фигуры их обтягивали белые домотканые кафтаны из тонкой верблюжьей шерсти с чернобархатными воротниками. Ноги были обуты в мягкие плотные ичиги из шкуры жеребенка, а спускающиеся на них манжеты синих бархатных штанов украшены старинным казахским орнаментом. Перепоясаны они были широкими ремнями с серебряной оковкой и большой золотой бляхой впереди.

Только вооружение было разное у них. У пояса Саржана висел старый и тяжелый булатный меч длиною с положенные восемь вершков от рукоятки. Рукоятка его была из желтоватого рога, а серебряные ножны прихвачены медными кольцами. У пояса же Есенгельды торчал лишь маленький нож с посеребряной ручкой и вместительная, изготовленная из архарьего рога чакча — для хранения нюхательного табака…

Наметанный глаз куш-беги видит все: словно наизнанку вывернуты перед ним братья-султаны. В глазах у обоих непотухающие огни: сомнение, недоверие, ожидание. Люди ведь просто шашки для игры. Прошло уже немало времени, как присели они к дастархану, но оба еще не притронулись к еде. И это не потому, что стесняются…