Иван Евсеенко - Седьмая картина

• Название: Седьмая картина
• Автор: Иван Евсеенко
• Издательство: Роман-газета №9 2002 г.
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002

Некто дьявольского облика заказывает художнику, некогда известному и обеспеченному, но впавшему в нищету, картину на тему «Последний день России». Отчаявшийся живописец вкладывает в этот апофеоз катастрофизма весь свой немалый талант, но созданная им картина исчезает, остается чистый холст: у России не будет последнего дня.

---

– Ну, если для вас эта сумма не в тягость, – проговорил он, восстанавливая свое достоинство, – то я возражать не буду. Талант действительно надо ценить.

– Так бы с самого начала! – уже совсем по-дружески, по-свойски улыбнулся Вениамин Карлович и передал Василию Николаевичу золоченую свою ручку. – Подпишитесь.

Василий Николаевич, ничего в договоре больше не читая (он и раньше ничего в них не читал), черканул во всех трех экземплярах что-то среднее между подписью и криптограммой, которую всегда ставил на полотнах, и вернул бумаги гостю. Тот глянул на подпись Василия Николаевича с нескрываемым восхищением, как будто перед ним была не закорючка, отдаленно напоминающая фамилию Василия Николаевича, а подлинный шедевр, законченное, готовое к выставке полотно. Но оказалось, что Вениамин Карлович подумал сейчас совсем не об этом.

Протягивая назад Василию Николаевичу один экземпляр договора, он как бы вскользь, как бы невзначай обронил:

– Я тоже в молодости хотел быть художником…

Случайное это, ни к чему, в общем-то, не обязывающее замечание неожиданно обидело и почти оскорбило Василия Николаевича. Знал он подобных меценатов и поклонников, которые, пользуясь своим общественным положением или богатством, позволяют вести себя с художниками так вот запанибратски, ставить себя на одну с ними доску, высокомерно намекать – дескать, если бы не работа, не занятость, то они тоже могли бы создавать шедевры. Василий Николаевич всегда грубо и резко обрывал их, защищая свои собственные честь и достоинство и вообще достоинство всех художников всех времен, вечно нищих и вечно оскорбляемых. Он едва не взорвался и сегодня, но вовремя остановил себя, вдруг почувствовав, что, кажется, ошибся приняв слова действительно искреннего восхищения за скрытую снисходительность и насмешку. Он постарался как можно приветливей улыбнуться гостю, пособолезновать его давней жизненной неудаче, чтоб тот в свою очередь не заподозрил в нем высокомерия и неприязни. В завязывающихся между ними отношениях это было бы лишним. Вениамин Карлович на улыбку ответил улыбкой, белозубой и очень идущей к его темно-смуглому лицу, – и минутное недоразумение тут же забылось не успев даже как следует проявиться.

Встреча их была, считай, закончена, и теперь оставалось лишь по-дружески, с известной долей шутки завершить ее – передать и получить часть обещанного гонорара наличными.

По опыту Василий Николаевич прекрасно знал, что этот момент всегда самый щепетильный, а то и неловкий, и особенно у них, в России, где к деньгам привыкли относиться снисходительно и небрежно. Сколько раз в жизни Василия Николаевича случалось, что заказчик, основательно обо всем договорившись, так и уходил, не оставив ни единого рубля наличными, и всего лишь потому, что никак не мог преодолеть излишней своей деликатности и стеснительности. В прежние годы Василий Николаевич подобных заказчиков всегда великодушно прощал и понимал: к деньгам он тогда тоже относился с истинно русской широтой и расточительством. Но сейчас он желал бы получить причитаемую ему сумму наличными безотлагательно, ведь время обеда уже почти приблизилось, и Василию Николаевичу, хочешь, не хочешь, придется идти к соседу-обойщику. А сегодня делать это ему не хотелось бы, потому что совсем иное у него сейчас настроение, возвышенное и вдохновенное, и говорить с соседом о каких-то там грошах унизительно, стыдно. Настроение сразу переменится, упадет до обыденного, низменного, и неизвестно еще, когда возвысится вновь.

Но опасения Василия Николаевича были на этот раз напрасными. Гость к обязательствам своим и деньгам относился, похоже, совсем не по-русски, а так, как принято к ним относиться где-нибудь на Западе – в Париже, Варшаве или в том же Риме. По-деловому просто, без глупой щепетильности и суеты он обратился к притихшему Василию Николаевичу:

– Теперь о сумме наличными. У нас, к сожалению, только доллары. Возьмете?

– Возьму, чего уж там, – попробовал все же перевести разговор в шутку Василий Николаевич, хотя еще минуту тому назад ему было вовсе не до шуток. – Их, кажется, теперь везде меняют.

– Меняют, – все так же по-деловому подтвердил его догадку Вениамин Карлович. – Нам просто некогда.

После этого он повелительным жестом руки опять поманил к себе Никиту, который все это время стоял в отдалении от них, почти у двери, и приказал:

– Выдай!

Никита, заученно щелкнув замками портфеля, вынул оттуда несколько пачек долларов, по-банковски переплетенных бумажными ленточками, и положил их на стол перед Василием Николаевичем с той же почтительностью, с которой несколько минут тому назад раскладывал листы договора. В каждом его движении было столько изящной отточености, что Василий Николаевич невольно залюбовался им и удивился, откуда в России могут быть такие молодые люди.

– Пересчитайте! – попросил Василия Николаевича Вениамин Карлович.

Ну уж до этого Василий Николаевич опуститься не мог. Это было бы совсем уж унизительным и позорным – уподобиться сейчас какому-либо заштатному бухгалтеру, который подозревает в обмане, а то и в воровстве, каждого своего клиента и прилюдно пересчитывает несчастные эти рубли и копейки.

– Я вам верю, – с улыбкой, но и с уважением к самому себе отверг просьбу Вениамина Карловича Василий Николаевич.

– Мы вам тоже, – кажется, остался тот очень доволен его поведением.

Сделка была закончена, завершена, и Вениамин Карлович, проявляя особую деликатность, не стал больше томить Василия Николаевича пустыми, необязательными разговорами (а ведь именно этого тот и опасался). Он поднялся из-за стола, протянул Василию Николаевичу красивую свою, украшенную дорогими перстнями руку и распрощался:

– Работайте. Мы наведаемся через год.

Василий Николаевич хотел было заверить Вениамина Карловича, что наведаться или хотя бы позвонить можно и пораньше, месяцев через пять-шесть, ведь он если вдохновится, то работает, считай, круглые сутки и за полгода картину напишет. Но потом Василий Николаевич все же сдержался, посчитав подобный порыв, похожий на хвастовство, излишним и опасным. После, легкомысленно оговоренные, эти шесть месяцев будут постоянно довлеть над ним, сковывая вдохновение и мешая работе. Василий Николаевич молча и сдержанно пожал Вениамину Карловичу руку, попутно с удивлением для себя заметив, что его собственная рука какая-то слишком уж корявая и по-крестьянски узловатая, с навсегда въевшейся под ногтями краской. Он на мгновение застыдился ее, хотя, казалось бы, чего же тут стыдиться: у художника, у работника рука и должна быть именно такой – узловатой и по-крестьянски крепкой. Не перстнями же ее, в самом-то деле, украшать!

Но настроение у Василия Николаевича едва было не испортилось (а оно всегда у него портилось и менялось под впечатлением какого-либо случайного минутного образа), едва не настигла его так надоевшая ему за последние годы депрессия, упадок сил и уныние. Его спасло лишь то, что гости уже ушли, что шаги их на лестнице быстро удалились, а потом и вовсе затихли; где-то на улице негромко хлопнула дверца машины, зашуршали по асфальту колеса, последние шумы растаяли за поворотом улицы, и в мастерской Василия Николаевича установилась так любимая им абсолютная тишина. Он оглянулся на стол, где лежали настоящие горы, пирамиды новеньких, ни разу еще не бывших в употреблении долларов, широко и свободно улыбнулся – и его вдруг охватила неуемная жажда деятельности, движения и поступков.

Первым делом Василий Николаевич отправился домой и позвонил в квартиру соседа-обойщика.

– Платон Платонович, – решил он с ходу осчастливить его. – Должок хочу вернуть.

– Да что вы, что вы! – искренне застеснялся Платон Платонович, человек в общем-то покладистый, терпеливый. – Мне не к спеху.

– Берите, пока есть, – совсем уж развеселился и рассмеялся Василий Николаевич.

– Разбогатели? – в тон ему спросил-ответил Платон Платонович.

– Немножко, – по-свойски, по-соседски подмигнул Василий Николаевич и, отсчитав из пачки несколько десятидолларовых купюр, протянул их Платону Платоновичу.

– Да тут будет с процентами, – начал было возражать тот.

– Какие там проценты! – замахал на него руками Василий Николаевич. – Даст Бог, не в последний раз одалживаемся.

– Ну разве что так, – улыбнулся Платон Платонович и взял долг с процентами. За недолгие годы торговли он, судя по всему, научился относиться к деньгам совсем не так, как относился к ним раньше, когда был просто рядовым инженером-механиком и жил от зарплаты к зарплате. Теперь же он умел ценить и деньги, и людей, имеющих эти деньги. Василий Николаевич по-хорошему позавидовал ему и решил, что со временем он тоже обязательно обретет подобное умение. Иначе сейчас не проживешь!

Расставшись с соседом, Василий Николаевич немедленно отправился в «Русскую тройку». Время уже перевалило за полдень, и надо было наверстывать упущенное, поскорее заказывать вожделенный цэдээловский стол, пока не пропал аппетит. Василий Николаевич ускорил шаг и уже взялся было за дверную ручку ресторана, но вдруг посмотрел на себя как бы со стороны – и просто ужаснулся. Ну разве можно в таком отрепье идти в сколько-нибудь приличный ресторан: на Василии Николаевиче было старенькое, замызганное пальто, точно такой же, замызганный, в подтеках краски костюм, не очень свежая рубашка без галстука и вдобавок ко всему предельно износившиеся, с лопнувшей пополам подошвой туфли.