Поль Феваль - Карнавальная ночь

• Название: Карнавальная ночь
• Автор: Поль Феваль
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1995
• ISBN: 5-85585-202-4

Париж, 1832 год. Последняя карнавальная ночь, как всегда, полна событий – веселых, неожиданных и кровавых. В эту ночь Ролан, влюбленный юноша, единственный наследник огромного состояния герцогов де Клар, выходит из дома, чтобы никогда больше не вернуться

В основе романа – любовь и приключения главных героев Ролана и принцессы Ниты Эпстейн.

Хитросплетение сюжетов, предчувствие тайн, занимательность интриги отличают и этот роман французского писателя Поля Феваля.

---

Причиной же страха была сила, сдавившая ему запястье, и дикая ярость, исказившая лицо молодого живописца.

Прежде чем виконт Аннибал Джожа из маркизов Палланте смог проникнуть в павильон Господина Сердце, он довольно долго околачивался вокруг; но теперь он уже жалел о своей удаче и охотно прибавил бы к луидору, выданному им доброму Жану, еще один – лишь бы очутиться вновь на улице Матюрэн-Сен-Жак, где ожидал его экипаж.

– Нашего брата неаполитанца ничем не испугаешь, – бормотал он, бледный и стуча своими красивыми зубами, – ведь помимо всего я здесь в ваших же интересах, дорогой Господин Сердце. Отпустите меня, умоляю. У вас такая крепкая рука!

Ролан отпустил его лишь после того, как глянул на картину, которая была приоткрыта сдвинутой занавеской ровно наполовину.

Когда он оценил положение вещей, сквозь гнев его проглянула улыбка.

– Проваливайте к черту! – буркнул он. – И не вздумайте здесь показываться!

Пальцы его разжались. Виконт тотчас отступил на несколько шагов, бормоча:

– Дражайший и знаменитейший… ей-Богу! Здоровый как кабан!

Из-за порога – только из-за порога – сказал:

– Дама, которая меня послала, вольна сделать знатного господина из последнего балаганщика! Клянусь, вы только что отвергли свое счастье, и вы еще обо мне услышите!

Но Ролан уже повернулся спиной, а через три минуты и думать забыл о виконте.

Дверь так и осталась открытой, картина – наполовину занавешенной.

С тяжелой и утомленной после бессонной ночи головой он бросился на диван. Одолевая подступающий сон, мозг его работал, а отяжелевшие глаза время от времени пробегали то по безымянному письму, то по письму от нотариуса.

И вот тут-то Добряк Жафре бесшумно открыл пятое окно и со словами, что дело не шуточное, подал свой биноклик Комейролю, бывшему главному письмоводителю нотариальной конторы Дебана и бывшему «королю».

Время возымело на этих двух способных людей действие весьма различное. Добряк Жафрэ, несмотря на праведный образ жизни и спокойную совесть, заметно иссох. Лицо пожелтело, глаза стали часто моргать, осанка пропала, прекрасная прежде улыбка превратилась в гримасу. Неосторожный физиономист легко принял бы Жафрэ за подлеца, не будучи осведомлен, как трепетно тот обращается с птицами. Комейроль, напротив, приобрел цветущий вид: он раздобрел, был всегда опрятен и здоров, белье его хрустело, на щеках играл румянец, и он с несравненной грацией носил гордый знак отличия всех знатных отцов и первых комиков – величавые, игривые, сногсшибательные золотые очки!

Вещица эта, заметьте, не то чтобы очень дорога, но как-то возвышает. В наш век истинный король не стал бы поминать пресловутую до оскомины курочку на обед для каждого бедняка; нет, он стал бы мечтать – как о желанном признаке народного благоденствия – чтобы у каждого его подданного были золотые очки!

У Комейроля были не только золотые очки, но и неистребимая привычка тыкать пальцем в дужку на переносье, что выдает в нем закоренелого капиталиста, как Венеру выдает, если верить Вергилию, манера поводить бедрами.

Комейроль и впрямь был персонаж платежеспособный, Добряк Жафрэ тоже; семья, начало которой положил в кабаре «Нельская башня» сам знаменитый господин Лекок в карнавальную ночь десятью годами раньше, росла и крепла. Двадцать тысячефранковых билетов из бумажника госпожи Терезы приумножились не хуже евангельских хлебов.

Приспособив свои золотые очки на конец биноклика, Комейроль наставил его на павильон и не мог сдержать возглас удивления.

– Прямо будто специально для нас придумали! – пробормотал он.

И отложил лорнет, чтобы еще раз посмотреть на портретик, который протянул ему Добряк Жафрэ.

– Если как следует вглядеться, разницу найти можно, – сказал он, – но семейное сходство так и выпирает. Подумать только! А ну коль эта птичка и впрямь наш гранд испанский, а?

Добряк Жафрэ пожал плечами.

– Только выросший в пещере! – отозвался он. – Как юный Гаспар Хаузер!

– Может, побочный сын? – продолжал Комейроль. – Бывало ж такое. Или брат…

– Может статься! – сказал Жафрэ. – Но, если на то пошло, не все ли нам равно? Довольно одного сходства, а возраст на вид подходит как нельзя лучше.

Комейроль снова взялся за лорнетку.

– Надо бы с этим красавцем встретиться да побеседовать, – сказал он.

– И встретимся, и побеседуем, – отвечал Жафрэ.

– Хоть завтра… – продолжил Комейроль.

– Хоть сегодня.

– Но ведь нужно время навести справки?

– Уже навел.

– А время, чтобы назначить с ним свидание?

– Он получил письмо, где время встречи назначено.

– Как у вас достало дерзости зайти в этом деле столь далеко, мэтр Жафрэ? – спросил Комейроль, повернув к собеседнику рассерженное лицо.

Покровитель мелких птах ответил, смиренно потирая ладони:

– Госпожа графиня оказалась еще расторопней нас с вами, и ее Аннибал только что здесь был и беседовал с молодым человеком прямо у меня на глазах!

КАРТИНА

Меж тем все мелкие пичуги ожидали приема у Добряка Жафрэ, да как терпеливо!

Посовещавшись, двое бывших служащих конторы Дебана разошлись и договорились вновь встретиться в два часа пополудни. Все воробьи Парижа и пригородов сломя голову ринулись сюда, образовав суматошный и кружащийся рой. Наконец-то их благодетель был один! Окрестные мальчишки столпились на улице поглазеть, как Добряк Жафрэ раздает милостыню. То было их ежедневное развлечение; во время представления обнаглевшие воробьи вырывали хлебные крошки чуть ли не изо рта у Добряка Жафрэ. Среди зевак случались и философы, и они говорили:

– Известное дело, воробьи! Кто живность любит, тот и людям никогда плохого не сделает!

Прислушайтесь, надо верить философам – как тем, что делятся с публикой своими умозаключениями на страницах книг, так и тем, что проповедуют свои простодушные теории на мостовой.

Окно опять закрылось. Птички разлетелись по родным дворам чирикать славословия Добряку Жафрэ, который меж тем вернулся к своим делам.

В павильоне Ролан заснул наконец крепким сном. Он лежал на диване против окна, выходившего в сад, и белый луч декабрьского солнца, проникавший сквозь облетевшие деревья, играл на его улыбающемся лице.

Ибо Ролан улыбался – наверное, своим снам.

Выпавшие из его руки письма валялись на полу.

Бывают, говорят, чересчур красивые люди, и сама эта красота лежит на них печатью рока. Ролан был не таков; хотя в отрочестве и юности он видел лишь несколько по-настоящему счастливых дней, хотя были в его жизни воспоминания невыразимо печальные, но облик его нимало не наводил на мысль об обреченности или несчастии. Он был из тех, кто выглядит богатым даже в тисках нужды, и на чьем лице, вопреки, любым обстоятельствам, лежит отсвет предстоящего счастья.

Он казался намного моложе своих лет, ибо был наделен редкой, отменной силой и еще не пожил как следует. Пленник преувеличенных детских страхов (в чем наука усмотрела бы, возможно, болезненные результаты того потрясения, что некогда перевернуло его, полумертвого и израненного – скорей душою, нежели телом), он скрывался как преступник, избегая встреч с призраком и забившись в такой закоулок, где самые рьяные поиски не должны были его обнаружить.

Полиция, ненавидимая им до безумия, совсем его не искала; искали те, у кого руки тянулись к богатству и славе, составлявшим его наследство.

Но они умерли. А дремлющий закон иногда пробуждается спустя много лет, пускаясь вдруг по полузатертым следам.

Опасность, которая десять лет назад лишь мерещилась ему, теперь могла стать настоящей. И на место покойных друзей из темноты выступали враги, наощупь охотясь даже не за самим Роланом, а за тем необъятным состоянием, которое случай бросил на растерзание злоумышленникам. А Ролан, сам того не подозревая, стоял поперек дороги, ведущей к этому богатству.

Ролан совсем не изменился: каким мы видели его десятью годами раньше, таким он и был сейчас под этим лучом, озарявшим его мужественный и нежный лоб, потонувший в буйстве черных кудрей; вы бы вмиг признали его, невольно вспомнив о чарах, столетиями хранивших юность Спящей Красавицы. Зато вокруг него все сменилось; время и смерть никогда не стоят на месте. Лучезарная дева, поселившаяся в мире его грез, десять лет назад была совсем дитя.

Он улыбался. Рот его приоткрылся. Ему чудилось, что он говорит о любви.

Любви столь же юной, столь же новой, столь же горячей, как и та страсть, что некогда канула, повергнутая к ногам недостойной женщины!

В любви драгоценен не предмет, на который она направлена, но сердце, ее источающее. Что нам до Маргариты, столь низко павшей? Мы говорим о Ролане – благородном, преданном, отважном как двадцатилетний рыцарь. Эта любовь была прекрасна, ибо прекрасна была душа Ролана.

И теперь эта любовь не стала приземленней, но устремлялась все выше, в незамутненную синеву небес, где сияла его звезда.