Поль Феваль - Карнавальная ночь

• Название: Карнавальная ночь
• Автор: Поль Феваль
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1995
• ISBN: 5-85585-202-4

Париж, 1832 год. Последняя карнавальная ночь, как всегда, полна событий – веселых, неожиданных и кровавых. В эту ночь Ролан, влюбленный юноша, единственный наследник огромного состояния герцогов де Клар, выходит из дома, чтобы никогда больше не вернуться

В основе романа – любовь и приключения главных героев Ролана и принцессы Ниты Эпстейн.

Хитросплетение сюжетов, предчувствие тайн, занимательность интриги отличают и этот роман французского писателя Поля Феваля.

---

Все до одного гости Добряка Жафрэ были озабочены.

– Отсюда рукой подать, – снова заговорил Аннибал. – Я пошел. Ах, дражайшие! Коль взялся служить такой даме, как Маргарита, о покое забудь! У меня нынче вечером дел выше головы, не говоря уж об обязанностях распорядителя бала, ибо мне следует быть на месте при полном параде с самого открытия празднества. Все на мне, понимаете? Скоро увидимся. Смотрите, не опаздывайте: уверяю, будет весьма занятно. Подробностей не знаю: у нашей милостивой владычицы никогда всего не узнаешь, но, будьте покойны, не успеет взойти солнце, особняк де Клар увидит какую-нибудь сатанинскую затею, причем публика в гостиных останется в полном неведении.

Виконт причесался. Шелк его цилиндра, и тот блеском не мог сравниться с шевелюрой. Его холодная улыбка сверкнула на миг в дверях, и он исчез.

Бывшая контора Дебана с минуту пребывала в полном оцепенении.

– Когда ж наконец, – подавленно пробормотал Жафрэ, – будет мне позволено вкусить блаженства мирного покоя?

– Господа, – выступил Комейроль, – нам остается либо бороться, либо сдаться. Не желаете ли кратко обсудить эти два пути?

Еще никто не успел ответить, как вошел лакей. Он нес письмо, адресованное Комейролю, который, увидев почерк на конверте, сказал:

– Этого не хватало!

Буквы были большие, тяжелые, корявые, одним своим видом вызывающие неприязнь и отвращение у тех, к кому, в силу их положения, частенько заползают трусливые анонимные письма.

Письмо было, однако, не вполне анонимно, ибо под ним красовалась подпись Убер Суае, но здесь всякий знал, что этим именем в переписке со своими пользовалась Маргарита.

Письмо было коротко. Оно гласило:

«Не слишком слушайте итальянца. Его обошли, и он действует очертя голову.

На долголетие «первого мужа» надежды нет.

Этой ночью вам покажут человека, в котором контора должна будет опознать жертву убийства на улице Компань, а доктор – сына вдовы. Даво и привратница из дома 10 на нашей стороне.

Всем быть на месте и наготове. День наступит в одиннадцать.

Убер Суае».

Комейроль прочитал письмо вслух, скомкал и бросил в огонь.

– Есть писанина, которую надо хранить, как оружие, – пробормотал он, – но иное оружие жжет руки.

Никто не проронил ни слова.

– Фитиль бомбы подожжен, – сказал Жафрэ, стуча зубами.

– А мы, – рыкнул Комейроль, – даже не представляем, куда заложена эта бомба!

– Нарыв вот-вот лопнет! Будем держаться! – пробормотал доктор Самюэль, подумывая о вечернем дилижансе на Кале, что через сутки с небольшим уже будет в Лондоне.

Среди присутствующих не было человека, кого бы не посетила такого рода мысль.

Но взять и отказаться от плодов десятилетних стараний, от куска такого жирного пирога, как наследство де Клар!

Комейроль заговорил первым:

– Лично я, господа, пойду, будь что будет!

И остальные ответили один за одним:

– Я пойду!

Все, вплоть до Добряка Жафрэ, терзавшегося, однако, мыслью, что его птички могут осиротеть.

Добряк Жафрэ остался один.

В этот день он явно не был расположен к жестокой борьбе. Он любил наслаждаться природой в аллеях ботанического сада, бродить по берегам пруда, где крякают утки; любил употребить чуток белого вина под жареные каштаны, с умеренностью, разумеется; любил раскрашенные литографии, где страны света представали в облике четырех юных дев с красивыми прическами и в окружении аллегорических атрибутов; любил плаксивые водевили с участием Буффе, романсы папаши Пансерона, орешки в сахаре и анисовую настойку.

Добрый душою, сердобольный к распоследней пташке, он никогда не подавал бедным, дабы не потакать лености; он возжелал заработать много денег честным путем и наверняка. Кто-кто, а уж Жафрэ приключений не искал!

Он подбросил в огонь еще поленце, подсел к камину, вытянул ноги по ковру и принялся крутить пальцами.

«После сытного обеда, – говорил он себе, – отчего человеку не занемочь? Положим, я занемог и не могу пойти на бал к графине. Ведь верно?»

Сделав эдакое заключение, он перестал крутить пальцами и тихонько потер руки.

Он еще добрых четверть часа сидел, погружен в раздумье, после чего сказал:

– Предлог? Есть у меня предлог, самый безупречный! Итальяшка этот черно-белый, как сорока, виконт Аннибал, разве он не намекал на угрозу ограбления? Он при всех сказал: «Хорошенько присматривайте за вашими бумагами!» Что ж, ведь это общее достояние! Я вооружусь до зубов и стану в караул у шкафа! Как ни крути, по-моему, это мой долг!

И он опять с нескрываемым удовольствием потер руки.

Позолоченные часы с на диво пухленькой юной пастушкой, взиравшей на целующуюся чету голубков, показывали половину одиннадцатого.

Лакей явился спросить, можно ли ложиться.

– Да, Пьер, – ответил наш добряк, – заприте как следует двери, и желаю вам спокойного сна, друг мой.

Пьер удалился.

Когда пробило одиннадцать, Жафрэ взял лампу и юркнул в каморку, куда он снес на сегодня своих птиц. Ему хотелось повидать живую душу, одиночество угнетало его.

Тут было богатое и весьма любопытное собрание пернатых, больших и малых. Птицы были ручные, приученные брать корм прямо изо рта Жафрэ; сейчас все до одной безмятежно спали на своих жердочках. Тронутый зрелищем, Жафрэ долго разглядывал их, прохаживаясь по комнате-вольере, улыбаясь этому покою, не омрачаемому муками совести. Он улыбался своим голенастым вьюркам, щеглам, соловьям (он называл их «мои Филомелы»), своим скворцам, ткачикам, малиновкам, снегирям, кардиналам, мелким и крупным попугаям, дроздам, славкам, цесаркам, фазанам…

Слащавым и фальшивым голоском, каким наградила его по своей прихоти природа, Жафрэ пропел:

– Спокойно спите, не сомкну я глаз, Возлюбленные чада, ради вас…

– Не сомкну, как бы не так! – тут он с горькой усмешкой оборвал колыбельную. – И почему человек добродетельный смертен, как любой другой? Маленькие занятные твари! Вы будете плакать, когда вашего покровителя не станет?

От этих невеселых мыслей у него выступила слеза. Он утер ее.

Затем, учтиво распрощавшись со своими драгоценными птахами, вернулся, открыл свой письменный стол и достал пару тех жуткого вида пистолетов, из которых не попадешь в человека даже в упор.

– Когда они завтра явятся, пусть видят, что я вооружен и стою на часах, – сказал он, осматривая замки пистолетов.

Была половина двенадцатого, когда он, в шлафроке и ночном колпаке, вернулся к своей пастушке.

Натурам чувствительным чрезвычайно идет такой спальный наряд.

«Сейчас они туда съезжаются, – подумал он. – Хорошо бы у них все обошлось, но коли буря на улице Гренель разразится, хотел бы я надеяться, что раскаты сюда не достанут».

Он в третий раз потер ручки, после чего положил ноги на подставку для дров и пожелал сам себе спокойной ночи.

Вначале сон как будто пришел, и крючковатый нос Добряка Жафрэ уже затянул было первый куплет песенки храпунов, но тут правая нога, съехав со скользкой подставки, стукнулась о камни камина, и Жафрэ, вздрогнув, проснулся.

«А ну как и вправду залезут воры?» – подумал храбрец.

Он сделался белее собственного колпака. Вы замечали: всякий раз, внезапно пробуждаясь от случайного резкого движения, испытываешь непонятный, безотчетный страх.

Жафрэ пугался охотно и часто: робость характера роднила Добряка с его питомцами, мелкими пичужками.

«Не надо было отпускать Пьера, – думал он, – зря я его спать отправил, теперь на пятый этаж надо подниматься. Велю провести туда звонок. И как я раньше не додумался? Мой архитектор олух. Этот Аннибал недаром сказал: „Стерегите ваши бумаги хорошенько“. Мало того, еще добавил: „Сдается мне, не сегодня-завтра их у вас стащат…“ и спросил, где найти этих отъявленных мерзавцев, Пиклюса и Кокотта! С Маргариты вполне станется…».

При одной этой мысли его с головы до ног пробрала дрожь.

– Вот напасть! – пробормотал он. – Стенная обшивка скрипит. Эти барыги вечно подсунут недосушенные доски. По-моему, кто-то там под окном шепчется…

Он хотел было встать, но не решился.

– Это не улица, – продолжал он, – а прямо разбойничье гнездо! Слава Богу, рядом мастерская Каменного Сердца, там крепкие молодцы… Но что-то у них нынче вечером свет не горит…

Он подскочил в кресле: дверь внизу глухо стукнула.

– Как все плохо закрывается! – жалобно заныл он. – Будь я во Франции турецкий султан, я бы этих архитекторов живьем всех зажарил на медленном огне!

Часы пробили полночь. Снаружи царила мертвая тишина. Добряк Жафрэ натянул воротник шлафрока на уши и принялся считать до тысячи, чтобы заснуть. На семистах пятидесяти он впал в забытье. Ему грезилось, что пташки распахнули двери своего узилища и пришли плясать вокруг него знаменитый танец птиц, сначала поставленный в городском цирке, а потом успешно подхваченный маленькими театрами и даже балаганами.