Анатолий Горло - Большая раковина

• Название: Большая раковина
• Автор: Анатолий Горло
• Издательство: Hiperion
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1990

В книгу А. Горло вошли произведения, над которыми автор работал на протяжении многих лет. удожественный метод Горло – доведение до абсурда условий человеческого существования, жить в которых не представляется возможным, если ты не обладаешь иронией – этим, по мнению автора, проявлением независимости человеческого духа.

---

Но судьба, кажется, благоволила Гипоталамусу: в соседнем левом ряду, который двигался несколько быстрее его потока, он увидел через зеркальце приближающийся гигантский грузовик «черный пеньюар». Малолитражка Гипоталамуса могла свободно проехать под его брюхом, а попав под задние колеса, она хрустнет, как таракан. При этой мысли Гипоталамус передернул плечами. Тем не менее вариант устраивал его вдвойне: во-первых, мгновенная смерть, во-вторых, есть шансы избежать версии самоубийства (в газетах неоднократно помещались снимки раздавленных в лепешку машин с заключением дорожной экспертизы «заклинило систему управления»). А это означает, что его останки попадут не в мусоропровод, а будут погребены на Сером кладбище рядом с остальными Гипоталамусами. И тогда Катинас будет обязана двадцать четыре часа рвать на себе волосы и рыдать на его могиле… Представка себе эту картину, Гипоталамус даже повеселел и поднял глаза на куклу:

– Прости, Катинас, я знаю, ты любишь свои волосы куда больше, чем своего, гм, покойного супруга, но что делать, таков ритуал… Ничего, Катинас, волосы отрастут, мое место займет, пардон, уже занял скотина Бульбокас. Ну, насчет места в постели тебе, конечно, видней, а вот что будет делать этот безмозглый болван в хранилище?… Бедные мои пап… Тень «черного пеньюара» накрыла Гипоталамуса. Он рванул руль влево, направив «декольте-супер» под брюхо грузовика. Перед тем как угаснуть, его сознание зафиксировало женский визг тормозных колодок, мужской рев полицейской сирены и наконец пронзительный детский вопль санитарной машины…

Гипоталамус задыхался, уткнувшись лицом в пухлую грудь своей кормилицы Амас. Туго запеленутый, он извивался, крутил головой, норовя вытолкнуть языком толстый пористый сосок, но рука Амас, железным обручем сжав затылок, продолжала вдавливать его носом в потную мякоть груди, и в его разверзнутый для крика рот струилась приторно-сладкая клейкая жидкость. Гипоталамус фыркал, захлебывался, тужился, он чувствовал, как липкие струйки стекают по подбородку на грудь, на живот, приятно щекочут спину, тело его разомлело, словно погруженное в теплую ванну, он глубоко вздохнул и медленно приоткрыл глаза.

Он увидел улыбающееся лицо сестры милосердия. – Пейте, голубчик, – ласково сказала она. – Надо вам силенок набираться. Иначе вам не то что сутки, а и часа не выстоять в Большой Раковине… И она снова ткнула ему в рот склянку с соской. Неразжимая зубов, Гипоталамус мотнул головой, острая боль пронзила шею, он застонал и потерял сознание.

Когда Гипоталамус опять открыл глаза, он увидел, что лежит посреди большой больничной палаты. Впрочем «лежит» не то слово, он был подвешен к потолку с помощью сложной системы кронштейнов. На нем было с полцентнера гипса, в котором Гипоталамус походил на только что отлитый и оставленный сушиться памятник. Вокруг стояли люди в белых халатах и, поглядывая на него, о чем-то тихо беседовали. Гипоталамус скользнул по ним взглядом: у многих из-под халата выглядывала серая полицейская униформа.

Гипоталамус закрыл глаза и прислушался. – А по-моему, нечего с ним няньчиться, – говорил сиплый голос, – поставим его на попа в Большую Раковину, и пусть исполнит свой последний долг. Все одно от Самосуда ему не отвертеться, зато расходов меньше. Пусть он лучше свои сбережения этому… Бульбокасу оставит, чем тратиться на лечение.

Другой голос, хорошо поставленный, как у актера или адвоката, возразил:

– Но, позвольте, дорожная экспертиза установила, что у него отказала система управления, из чего вытекает, что это не попытка самоубийства. Кроме того, согласно данным Явочного Журнала, в момент катастрофы у него еще не было штрафного времени

– Если бы не произошло аварии, – настаивал сиплый голос, – у него было бы двенадцать штрафных минут. Он не мог не знать этого, в машине найден будильник, который безукоризненно работал до момента аварии. Следовательно, подследственный шел на умышленное самоубийство, СД, параграф 185.

– Напротив, – возразил хорошо поставленный голос, – зная, что опаздывает, он решил использовать последний шанс: проскочить под кузовом «черного пеньюара в крайний левый ряд – единственная возможность идти на обгон.

– Возможность сугубо теоретическая, – вставил юношеский дискант, – ибо в момент катастрофы машины шли сплошным потоком во всех двенадцати рядах, поэтому…

– Поэтому, – подхватил хорошо поставленный голос, – к подследственному великолепно подходит параграф 192-бис: авария при попытке исполнить служебные обязанности в условиях, практически исключающих их исполнение! А если присовокупить сюда служебно-генетическую характеристику всего рода Гипоталамусов, не вызывает никакого сомнения то обстоятельство, что подследственный до последней минуты думал лишь об одном: как бы успеть на службу!

– Но он бы все равно опоздал! – отрезал сиплый.

– Если бы ехал на «мини-бикини», – повысился хорошо поставленный голос, – а у него был «декольте-супер»!

– Купленный у сборщика металлолома, – уточнил

юношеский дискант.

– Совершенно верно, – немедленно отозвался хорошо поставленный голос, – у сборщика металлолома, который был неоднократно оштрафован за превышение скорости. Могу предъявить корешки талонов.

– Господа, – вмешался сухой старческий голос, – прошу соблюдать тишину. Параграф 331.

Послышался топот ног, удаляющийся шепот. В палате воцарилась тишина. Гипоталамус приоткрыл один глаз. Перед ним стоял старик в белом колпаке.

– Крепитесь, сударь, – весело сказал он, – главное впереди!

Гипоталамус с трудом зашевелил губами:

– Меня… в… Раковину?

– Честно признаюсь, – приветливо улыбнулся старив – мне чертовски жаль отправлять вас туда после того как я фактически вырвал вас из объятий смерти. Да-да, вы находились в состоянии клинической смерти, сударь! Я вас собрал буквально по кусочкам, по косточкам, защитить на вашем случае докторскую – это все равно, что раз плюнуть! Извините за нечаянно оброненное слово, оно может вызвать у вас неприятную ассоциацию с Большой Раковиной, но от нее вам навряд ли удастся отвертеться! Увы, сударь, порядок есть порядок, а Серый порядок – превыше всего! Так что крепитесь, набирайтесь сил, и да поможет вам бог смиренно выстоять свою последнюю вахту! Серингас! – обратился он к сестре милосердия. – Я настоятельно прошу вас, голубушка, не отходить от господина Гипоталамуса ни на шаг. Я вынужден вам напомнить, Серингас, что за больного вы отвечаете головой. Если с ним что-либо случится, вам вместо него придется принять душ в Большой Раковине!

– Не беспокойтесь, господин доктор, я знаю свой долг, – сказала Серингас.

Она склонилась над Гипоталамусом и, осторожно вытирая тампоном его покрытое испариной лицо ласково спросила:

– Что делать будем, касатик? Кушать, пить, по нужде ходить?…

День Самосуда был, как всегда, объявлен нерабочим, и жители города искренне радовались возможности немного передохнуть.

Торжественно гремели трубы сводного оркестра. В небо взметнулись голуби с привязанными к лапкам национальными флажками. К киоскам потянулись длинные очереди за гуанью – жвачкой, способствующей обильному слюновыделению. А у Большой Раковины уже толпились мальчишки: в случае удачного плевка – в лицо – выдавалась еще одна бесплатная порция жвачки.

На дне Большой Раковины с биркой на шее стоял Гипоталамус, ожидая первых плевков. Согласно регламенту Самосуда, их он должен получить от Катинас, Бульбокаса и господина Пимса. Поскольку друзей у Гипоталамуса не было, их роль добровольно взяли на себя доктор и сестра милосердия, а также адвокат с хорошо поставленным голосом. Все шестеро уже были в сборе, и Гипоталамус видел их головы, склоненные над парапетом. В красивых глазах Катинас была обычная пустота, лишь обиженно надутые губки свидетельствовали о том, что она не в восторге от полученного права на первый плевок. Вообще она терялась на публике, чувствовала себя скованно, неуютно. Зато в четырех стенах ее истерично-необузданный нрав, капризность, агрессивная чувственность не знали пределов… Бульбокас, как и положено скотине, энергично жевал, наполняя свою пасть слюной. Ну, этот верблюда переплюнет!… Одно непонятно: что она в нем нашла? Нет, это-то понятно, но мерзко на душе при мысли, что ты столько лет прожил бок о бок с обыкновенной… Ладно, бог им судья!… Господин Пимс смотрит на Гипоталамуса чуть ли не сочувствен-но, с какой-то затаенной грустью, в то время как его маленькие челюсти быстро-быстро ходят туда-сюда: хомяк да и только!… Дай ему волю, он бы плевал на Гипоталамуса все двадцать четыре часа, он бы один утопил в слюне своего конкурента!… Но регламент позволяет каждому произвести только один плевок, может быть, оттого так грустны глаза господина Пимса?… Старый доктор жует гуанью медленно, как бы нехотя, встретившись с глазами Гипоталамуса, ободряюще кивает ему, мол, крепись, сударь, ты должен с честью выстоять свою последнюю вахту… Серингас жует старательно, ее большой рот уже давно наполнен слюной, и поэтому ее попытки ласково улыбнуться Гипоталамусу, не открывая губ, нелепы и смешны. Адвокат жевал в умеренном темпе, тайком от других сглатывал слюну – это было непринято, хотя и не наказывалось, – однако старался, чтобы в момент сглатывания его видел Гипоталамус: «Это, к сожалению, все, что я могу сделать для вас как адвокат, – говорил его честный взгляд, – плюнуть чисто символически…»