Элизабет Гоудж - Гентианский холм

• Название: Гентианский холм
• Автор: Элизабет Гоудж
• Издательство: Русич
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1995
• ISBN: 5-88590-332-8

Действие романа происходит в эпоху наполеоновских войн. Сюжет его построен на истории любви юного, рано лишившегося родителей, гардемарина, который, не выдержав нечеловеческих условий жизни на корабле своего жестокого кузена, становится дезертиром. Как сложится его судьба после случайной ночной встречи с очаровательной Стеллой? Встречи, ставшей началом большого чувства.

---

У него были по птичьи круглые и яркие голубые глаза, светившиеся на сморщенном, чисто выбритом лице, красноватый и рябоватый нос и большой смеющийся рот, в котором недоставало половины зубов. Этот рот всегда походил на полумесяц рожками вверх, когда старик пребывал в добром расположении духа, что бывало весьма часто. Он до сих пор одевался, как моряк: длинные и свободные расклешенные книзу синие штаны, синяя куртка-безрукавка с латунными пуговицами и канареечного цвета жилетка. Он заплетал волосы косичкой и ходил валкой походкой бывалого моряка.

Захария считал, что Том Пирс принадлежит не прошлому, а настоящему, ибо добродушие, в которое старик был погружен, словно вишня в сахар, относилось к нынешней жизни, а не к той, морской. На других кораблях, возможно, у кого-нибудь и получилось бы стать таким же жизнерадостным, но только не на корабле Захарии. Поэтому юноша проникся к Тому Пирсу симпатией, которая не оставалась безответной. Во времена своей службы Том был канониром и присматривал за «господчиками», поддерживал в порядке их одежду, всячески возился с ними. В нем сидел прирожденный материнский инстинкт. Он получал удовольствие, ухаживая за Захарией, и называл его «молодым джентльменом».

Но однажды вечером Захария неожиданно проснулся и обнаружил, что у него совсем не болит голова и окончательно прояснилось сознание. Некоторое время он лежал неподвижно и размышлял. Он знал, что доктора сейчас нет дома, а Том работает в саду, прямо за окном. Наконец Захария принял на кровати сидячее положение, осторожно откинул одеяло со все еще болевших ног и опустил их на пол. В ночной рубашке доктора с великим множеством всевозможных оборочек он выглядел довольно комично.

— Том! — крикнул он. — Куда ты дел мою одежду?

— Одежду?! — переспросил Том из сада и презрительно сплюнул. — Те лохмотья, в которых ты у нас появился, ты называешь своей одеждой?! Этим тряпками я даже кухонный пол драить побрезговал бы! Одним словом, мы их сожгли.

— Мне надо подняться. Что я надену?

Звук ритмичных ударов заступа перестал доноситься из окна, и наступила пауза. Захария ясно представил себе замершего Тома, который стоит и задумчиво скребет рукой затылок. Затем в доме послышались тяжелые шаги старика. Он сразу поднялся в свою комнатенку на чердаке и через пару минут появился оттуда с черным полотняными вещевым мешком, перекинутым через плечо.

— Глупо было бы наряжать тебя в одежду доктора. У него короткие ноги и широкие плечи, а ты, бедолага, похож на чучело, что ставят на огороде наши голодранцы. Длинный, тощий, кожа да кости… Вот тебе мои лучшие наряды — в них я бывало ходил на берег, когда еще не был таким толстым и служил во флоте. Не всякому я доверил бы это, не всякому позволил бы щеголять в моих костюмах, но тебе даю и даже горжусь, что в этом будешь расхаживать ты…

Он развязал свой мешок и вывалил на постель юноши целый ворох поистине удивительных вещей. На корабле Захарии служили задавленные нищетой люди. Им было все равно, что одевать. Что находилось в сундуке у эконома, то и натягивали. Захария даже не подозревал о том, что можно собрать такой блестящий гардероб, если во время увольнений на берег тратить свои деньги не на выпивку и женщин, а на хорошую одежду. Старик, видно, служил долго и обладал изрядным вкусом. Чего у него только не было! Белые парусиновые штаны, полосатые сине-белые штаны, красная рубашка, рубашка в крапинку, жилет в крапинку, полосатый жилет и жилет из пурпурного кашемира. Синяя куртка, желтая куртка. Чулки из прекрасного белого шелка, черные башмаки с огромными серебристыми пряжками. Низенькая шапочка, какие бывают у матросов, с черной ленточкой и гордым названием «Агамемнон», выведенным на ободке. Крашеная соломенная шляпа с ленточками, касторовая шляпа, шотландская беретка и меховая шапка. Три больших платка: красный, желтый и зеленый, чтобы обертывать их вокруг головы на манер тюрбана. И еще два платка из прекрасного черного шелка, которыми повязывались вокруг шеи.

Захария ошеломленно-восторженно смотрел на все эти сокровища.

— Адмирал Нельсон нас баловал, — ностальгически улыбнулся Том. — Ладно, парень. Ну-ка, примерь чего-нибудь.

Но Захария находился в таком смятении чувств, что не был способен сделать выбор самостоятельно. Том стал одевать его, как мать одевает своего ребенка. Он дал Захарии белую рубашку с открытым воротником а-ля Байрон, завязал на шее платок из черного шелка и нарядил его в белые парусиновые штаны, пурпурный жилет, синюю куртку, белые шелковые чулки и башмаки с пряжками. Все это богатство висело на Захарии, как на вешалке, но ремень хорошо стянул этот наряд у пояса, не давая ему свалиться. Затем Том отполировал до блеска башмаки и долго рвал волосы бедного Захарии расческой доктора, — отчего у юноши вновь разболелась голова. Одевание заняло минут пятнадцать и показалось старику Тому весьма утомительным занятием. Но результатом он был удовлетворен.

— Вид у тебя пока еще жалкий, но по крайней мере ты стал похож на джентльмена, — сказал старый моряк. — Я накрою ужин в столовой.

Захария, шатаясь, спустился в кабинет доктора, сел на стул и, глядя в окно, стал ждать хозяина. Он был в этой комнате всего один раз — в день приезда в этот дом, но тогда он находился в таком состоянии, что не смог осмотреться как следует. Теперь юноша внимательно оглядывался по сторонам, задерживая взгляд на корешках книг, на гравюрах с портретами известных людей. Казалось, он физически впитывает в себя чистоту, аккуратность и покой, царившее здесь. Он снова вспомнил те слова, которые так изумили его несколько дней назад. «Я готов назвать его своим сыном», — сказал тогда доктор Крэйн.

Он услышал, как к дому подъехала бричка. Том вышел к ней, распряг Эскулапа и повел его на конюшню. Затем послышались твердые шаги доктора в холле. Дверь открылась, и он вошел в кабинет. Захария с бешено колотившимся сердцем встал со стула и поклонился этому человеку. Доктор мягко положил свою руку юноше на плечо.

— Здравствуй! Что это ты вдруг вскочил?

— Я уже могу ходить, сэр, — кротко ответил Захария.

— Хорошо. Пойду переоденусь и вымою руки, а потом будем ужинать. Едва не опоздал к столу, а есть хочу, как хороший охотник после удачного дня. После еды поговорим. Кстати, ты совсем неплохо выглядишь в одежде Тома!

Том был доволен, что предложил Захарии свои наряды. По такому случаю грех было не предложить. Он поставил четыре зажженные свечи на стол красного дерева в обшитой деревом столовой, две свечи на каминную полку, и принес отменный ужин. Доктор надел свой лучший синий сюртук со свежим цветком в петлице, нацепил монокль и открыл бутылку мадеры и портвейна. Во время ужина разговор велся, в основном, о политике и искусстве. Захария изо всех сил старался не потерять нить беседы, но мадера мгновенно ударила в голову, а портвейн в ноги, и юношу едва не сморило.

Свет свечей, отражавшийся в дереве, блеск столового серебра и роскошная белоснежная скатерть пробудили в его сознании воспоминания о доме в Басе. Возникшие перед его мысленным взором образы были настолько яркими и живыми, что им тут же овладело чувство ностальгической тоски и стало невыносимо трудно унять дрожь в руках. Но он напрягал плечи, стараясь говорить ровно и надеясь на то, что доктор, поглощенный разговором и едой ничего не заметит.

На самом деле доктор все прекрасно видел. Перед ним сидел дружелюбный и общительный юноша. Несомненно, умный, с пылким, хоть и расстроенным сознанием. Он был достаточно развит для того, чтобы постичь один из основных философских постулатов: «Я хорошо знаю, что ничего не знаю». Доктор видел, что юноша чем-то расстроен и тщетно пытается скрыть это. Он смотрел на Захарию и чувствовал ту же радость, которую испытал в тот день, когда крошка Стелла встала у него на крыльце и требовательно попросила рассказать ей о Тригейусе. Тогда он чувствовал в ней что-то особенное. Она показалась ему куском удобного ковкого металла, которому можно придать самую совершенную форму. И он был счастлив стать кузнецом. В случае с Захарией было нечто большее… Он чувствовал, что способен утолить жажду Захарии, а Захария способен утолить его жажду. Доктор боялся думать о том, что у этого мальчика, возможно, нет отца, хотя в этот день, когда он подобрал его после поединка, доктор был почему-то уверен в этом.

В жизни доктору довелось пережить много лишений из-за своего физического безобразия. Но тягчайшим из всех была невозможность жениться и испытать счастье отцовства. Он отлично помнил, словно это было только вчера, ту муку и отчаяние, которые он испытал, когда одна, а затем и другая женщина с отвращением отвергли его предложения. В те дни даже просто видеть детей уже было для доктора страшным страданием, настоящей пыткой.

Доктор поморщился, обнаружив, что пролил вино. Захария такой оплошности не допустил. Значит, юноша на самом деле контролирует себя лучше, чем он, несмотря на то, что очень легко, как видно, поддается воздействию спиртного.