Вера Хенриксен - Святой конунг

• Название: Святой конунг
• Автор: Вера Хенриксен
• Издательство: Издательский центр «ТЕРРА»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-300-01043-Х

Конунг Олав, святой Олав, Олав сын Харальда…

Пусть не удивит читателя, что все это — один человек, король Норвегии, один из самых известных людей в истории Севера, прошедший путь от жестокого викинга до национального героя, канонизированного после смерти и превратившегося в святого, которого почитают не только в самой Скандинавии, но и в Европе. Изображение его есть в Риме и Иерусалиме…

Ему принадлежит честь христианизации языческой Норвегии и объединения ее в единое государство.

И именно он ввел в стране новые законы, принятые на тинге в Мостере в 1024 году и запрещающие жертвоприношения, идолопоклонничество и приготовление жертвенного конского мяса.

Именно он запретил «выносить» младенцев на съедение диким зверям. И именно он заставил людей жить по заветам Христа, хотя сам и не всегда придерживался их…

Удивительная жизнь Олава сына Харальда не раз привлекала внимание замечательных писателей, в том числе Сигрид Унсет и Бьёрнстьерне Бьёрнсона, лауреатов Нобелевской премии в области литературы.

Счастливого плавания на викингских драккарах!

---

Она стояла на коленях, но с его приближением поднялась, и он взял ее за руку.

— Ты снова отправила меня в Икольмкилль, мама, — сказал он.

Она не поняла, что он имеет в виду.

— Ты собираешься уехать туда? — спросила она.

— Нет, нет. Я имею в виду то, что ты направила меня на верный путь, когда я был в опасности. И Господь благословит тебя за это!

Она не ответила. Но она видела, куда направлен его взгляд; он смотрел на изображение Иоанна, по-прежнему, как и во времена Эльвира, висящее на хорах. Он заметил, что и она смотрит туда же, и повернулся к ней.

— Мне кажется, я вижу отца на этой картине, — сказал он. — И я думаю о том, что он говорил тебе о Божественной любви.

Сигрид глотнула слюну; она вспомнила, что сама как-то раз увидела Эльвира в изображении Иоанна. Но то был совсем другой случай.

— Отец, будь он жив сегодня, гордился бы тобой, — продолжал Тронд, — когда ты добровольно отказалась от своих надежд на продолжение рода ради того, чтобы спасти меня от греха.

Она опустила глаза.

— Я не понимаю, как это у меня получилось, — сказала она.

Некоторое время он сидел молча; пальцами правой руки он гладил резьбу на подлокотнике: это был дракон; но взгляд его при этом был устремлен к алтарю.

— Сегодня вечером я повторил мою клятву священника здесь, в церкви, — сказал он. — Теперь я знаю наверняка, что именно этого я и хочу.

Некоторое время она удивленно смотрела на него.

— Как ты мог стать священником, если сам не был уверен в себе? — наконец спросила она.

Он по-прежнему сидел и гладил пальцами резного дракона.

— Ты казался непоколебимым в своей решимости, — продолжала она.

— Возможно, я прикрывал этим свою неуверенность, — сухо заметил он. Но потом добавил: — Прости меня, мама, что я был так жесток с тобой, когда ты говорила о продолжении рода, и что я притворялся. Просто я еще не был настолько уверен в себе, чтобы говорить с тобой об этом.

— По-моему, ты сказал, что уже обдумал все.

— Я достаточно продумал все, чтобы знать, как следует поступать, — сказал он, — но этого было недостаточно для того, чтобы осуществить это на деле.

Она опять с удивлением посмотрела на него, и он нетерпеливо мотнул головой.

— Ты, должно быть, поняла, что я был в Икольмкилле не только для того, чтобы служить Господу, — сказал он.

— Нет, — ответила она, — я так не думала.

Некоторое время он сидел молча, глядя прямо перед собой.

— Выполнив наложенное на меня наказание, я остался там ради знаний, — сказал он. — Я уже рассказывал тебе, что мне казалось, будто я открыл для себя новую жизнь; и мне захотелось исследовать ее. Вскоре я заметил, что учеба дается мне легче, чем остальным; очень быстро я освоил письменность. А потом пришла жажда соперничества, и я стал бороться при помощи слова, как раньше я орудовал мечом — и это оказалось не менее увлекательным занятием. И когда аббат сказал, что мне нужно стать священником, я сначала не принял его слова всерьез. Передо мной была вся жизнь, и мне не хотелось лишаться ее ради того, чтобы читать молитвы.

В первое лето, когда я вернулся домой из монастыря, я даже ходил вместе с Кальвом викингом, хотя и знал с детства, что это дурно. И я не получал особой радости от этих походов, сначала ощущая в себе жажду крови и буйства, а потом раскаиваясь в этом. В конце концов я стал бояться самого себя; жажда крови непрерывно усиливались во мне, доводила меня до крайних жестокостей, отвращая меня — как это когда-то было с моим отцом, когда он был еще язычником, — от жизни викингов. И все закончилось тем, что я вернулся к монахам.

Я пробыл в Икольмкилле более года, когда вера всерьез стала овладевать мной. Удивительно жить в таком окружении; через некоторое время тебя начинает интересовать то, что интересует остальных. Может быть, это Бог объединяет всех…

Спустя некоторое время я понял, что воля Бога действительно состоит в том, чтобы я стал священником. Монахи были правы: я должен был выполнить желание отца служить Богу; я должен был использовать Богом данные мне способности, чтобы возвеличить Его. Иначе зачем же Он послал меня в Икольмкилль?

Но стоило мне покинуть монастырь, как уверенность моя пропадала, и даже в самые просветленные моменты я не испытывал особого желания следовать своему призванию.

Помолчав, он продолжал:

— Богу известно, какую борьбу я вел все эти годы. И когда я принял сан священника, я сделал это главным образом потому, что понимал, что если покину Икольмкилль непосвященным, то священника из меня никогда не будет. И я чувствовал, что для церкви это будет большая потеря, чем для меня самого…

— И что же теперь? — спросила она после некоторого молчания.

— Теперь я понимаю, что играл с огнем, — ответил он.

Он быстро повернулся к ней — и он улыбался.

— Да будет благословенна твоя честность! — сказал он. — Энунд сказал как-то, что самое трудное для священника, это заметить свои собственные ошибки, поскольку никто не осмеливается поучать его. Но у меня есть ты, и я могу быть на этот счет спокоен.

— Ты думаешь остаться в Эгга? — спросила она.

— Все зависит от епископа, — ответил он. — Я не привязан к монастырю в Икольмкилле. Энунду требуется помощь, и я вполне могу служить мессу. К тому же мне может понадобиться совет такого опытного священника, как он, — добавил он и, немного помолчав, продолжал: — Я начинаю наконец понимать, как велика разница между знанием и мудростью, между ученостью и верой… — он снова замолчал, но потом сказал: — Стоя сейчас на коленях перед алтарем, я понял, что сам был одним из тех, о ком писал святой Грегориус: эти люди с большим рвением изучают духовное, но тут же, в своей собственной жизни, топчут все, что узнали.

— Все это не так легко, — задумчиво произнесла Сигрид. — Даже когда человек желает жить согласно своим убеждениям, очень часто все получается как раз наоборот.

Он бросил на нее быстрый взгляд.

— Бывало так, что мне казалось, будто передо мной разверзлась небо, — пояснила она, — и я чувствовала, что мое единственное желание — подчинить свою волю Богу. Но ты сам видишь, какой упрямой я бываю в жизни. И я чувствовала, что во мне есть величайший из всех даров: способность любить самоотверженно; но в жизни оказывается всегда так, что мое собственное высокомерие затмевает все.

Он сидел неподвижно, взгляд его был прикован к алтарю.

— Люди, созданные властвовать, благодаря своей способности к пониманию… — медленно произнес он, — … люди соблазняются, словно Люцифер, собственным блеском и величием…

Она смотрела на него, не совсем понимая, о чем он говорит.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она.

Он повернулся к ней.

— Я вспомнил одну песнь, прославляющую Господа, — сказал он. — Ту, которую сочинил святой Коломб, основатель монастыря в Икольмкилле.

Понимание приводит к опасным соблазнам. Человек опьяняется своей ученостью, словно вином, и начинает думать, что знает все. Человек забывает о том, что если он хочет найти Божественную истину, он должен искать ее в смирении, готовый учиться чему-то у других, готовый признавать свои ошибки.

Он замолчал, но, видя, что Сигрид тоже молчит, продолжал:

— Богу известно, что я не в состоянии нести то бремя, которое несут монахи святого Коломба: никогда не поступать, не говорить и не думать в соответствии со своими желаниями. Но только сегодня я узнал, как мало я продвинулся по пути смирения и покорности, на который они наставляли меня.

Она ничего не ответила на это, но ей в голову пришла другая мысль:

— Раз уж ты не привязываешь себя к Икольмкиллю и собираешься остаться здесь, то я совершенно не понимаю, почему ты не хочешь жениться.

— Дорогая, милая мама! — с улыбкой произнес он, но тут же стал серьезным. — Не думай, что у меня не было такого желания. Но я считаю, что принял верное решение, а этот соблазн я надеюсь с Божьей помощью преодолеть.

Ничего не ответив, она только тяжело вздохнула.

После этого он начал спрашивать ее о Кальве, о его пребывании в Эгга и его отъезде. Сначала она пыталась говорить спокойно, но потом заплакала. И, не отдавая себе в этом отчета, она стала изливать свою душу перед этим человеком, который был для нее одновременно и сыном и священником, — все свои печали, свою вину и раскаянье.

И когда она замолчала, он, ничего не ответив ей, принялся молиться. И она заметила, как взволнованно дышит, повернувшись к ней.

— Бог есть любовь, — сказал он. — Всегда есть надежда на Его милость.

Он прикрыл на миг ладонью глаза, а потом произнес глухим голосом:

— Никогда я не смогу расплатиться с Кальвом за то, что он сделал для меня, никогда не смогу отблагодарить его…

На следующий день Финн Арнисон отбыл из Эгга.

Он в спешке покинул страну; ему нестерпимо было видеть бабу, восседающую на хозяйском месте его брата. Он сказал, что сожалеет о том, что состоит с Трондом в родстве. После разговора в доме Энунда он почти не разговаривал с Трондом. Но когда Сигрид проводила его до корабля, он заговорил с ней.