Коре Холт - Конунг. Властитель и раб

• Название: Конунг. Властитель и раб
• Автор: Коре Холт
• Издательство: Терра
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1997
• ISBN: 5-300-00982-2

В предыдущем томе нашей серии под названием «Конунг» читатели уже познакомились с одним из самых драматичных в истории Норвегии периодов – эпохой «гражданских» войн и «самозванничества» (XI—XII вв.).

В стране было два конунга – Сверрир и Магнус, причем первый имел на престол права весьма сомнительные.

Сверрир возглавлял войско биркебейнеров (букв.«березовоногие»), которые получили это прозвище за то, что пообносившись за время скитаний в лесах, завертывали ноги в бересту.

Против сторонников Сверрира выступали кукольщики (иди плащевики) и посошники.

Кукольщики приверженцев Магнуса называли из-за плаща без рукавов и с капюшоном, которые носили духовные лица, которые, в основном, и противились власти Сверрира.

Епископ Николас даже собрал против самозванца войско, получившее прозвание посошники (от епископского посоха).

Вообще, надо сказать, что в этой борьбе противники не особенно стеснялись оскорблять друг друга. Вот как описывается это в старой «Саге о Сверрире»: «У Николаса и его людей был мальчик, которого они называли Инги сын Магнуса конунга сына Эрлинга.

Берестеники же говорили, что он датчанин и зовется Торгильс Кучка Дерьма».

Об этом периоде и о борьбе за власть после смерти Сверрира пойдет речь в этой книге.

В том вошли заключительная часть трилогии Коре Холта «Конунг» и роман Харальда Тюсберга «Хакон. Наследство».

Счастливого плавания на викингских драккарах!

---

Он говорил о своей матери, волевой фру Гуннхильд, вспоминая ее добрым словом. «От нее мне досталась сила, – сказал он. – И знание о моем происхождении. Но те минуты сомнений, которые меня посещают, достались не от нее. У нее всегда была воля к борьбе. И лишь после смерти она обрела покой».

Об Унасе он умолчал. Но с радостью вспомнил епископа Хрои и моего отца, Эйнара Мудрого, и еще мою мать, фру Раннвейг из Киркьюбё, которую очень любил. Потом он спросил: «Смогли бы они простить?..»

Мы оба молчали, зная ответ.

Prima[13]:

Теперь он вспомнил Астрид и ее белую кожу. Он говорил, что она походила своей белизной на снег, а внутри горел скрытый огонь. И если ты ее тоже любил, Аудун, то теперь тебе это простится. А знаешь, что я иногда ненавидел ее? Я долго не мог понять – почему. Теперь знаю. Ведь женщина – это путы, она не дает нам сражаться, когда раздается клич к бою! Она родила мне двух сыновей. Но я отослал ее.

Однажды я предстану пред престолом Всевышнего, и все мои злые дела будут брошены на весы. А их много. Добрые тоже есть, но вряд ли они перевесят все злодеяния. Тогда мне на помощь придут они – моя сильная мать, фру Гуннхильд: она будет рвать на себе волосы, взывая к Господу, чтобы передо мной открылись врата небесные… И твоя добрая мать, преклонив колени, с нимбом вокруг головы, произнесет: «О Боже! Смилуйся над несчастным!» И Эйнар Мудрый, и Бернард и другие, – все, кто мне друг, поспешат на помощь. И ты, Аудун, если раньше меня отдашь Богу душу. И все вы просите: «Смилуйся, Всемогущий! Отвори ему двери рая!..»

А потом придет Астрид. Моя любовь к этой женщине сможет спасти от проклятья и вечных мук ада.

Но захочет ли она простить?

– Да, – сказал он и заглянул мне прямо в глаза.

Tertia[14]:

Теперь он заговорил о том, что сам Бог избрал его, Сверрира. И я думаю, сказал он, что ты, Аудун, тоже избран идти за мной. Я же избран править людьми. И правил ими. Молил ли я Господа, чтобы Он ниспослал мне силы? Нет, нет! Я молил лишь о том, чтобы силы мне были сохранены. И если я чувствовал силы в душе, то отчего же мне было не дать им волю, отчего не зажечь ту свечу, которую мне вручил Всемогущий? Лгал ли я на своем пути? Да, бывало. Но ложь никогда не была сильнее моей веры в себя и в свой путь. Бог призвал меня. И я не изменник, чтобы свернуть с указанного пути…

Потом меня прокляли. Предали анафеме за мою верность гласу Всевышнего. Попаду ли я в ад? Я не знаю. Свет разума, озарявший мне мою жизнь, не способен постичь тайны ада. Но знаю одно: если бы я начинал все снова, я вновь бы последовал зову Всевышнего, который сильнее меня.

Я снова в сомнениях: прощать мне врагов или нет.

Sextia[15]:

Он рассказал о книгах в своей жизни. Я помогал ему сосчитать, сколько же было книг, но скоро мы сбились со счета. Он просто махнул рукой, словно бросая на чашу весов радость от книжной премудрости. И я осознал, что она весит премного. Он просиял в лице. Соломоновы Притчи, Псалтирь, мудрые книги пророков, богослужения круг. А больше всего он любил, как я думаю, лживые саги, которые слышал или читал. Он мог усмехаться ночью, когда вспоминал эти саги. Любил перечитывать их, вполголоса, наклонившись к огню, – счастливый и молодой.

Еще он любил молитвы.

Он снова спросил у меня:

– Я должен простить их, людей на горе?

Nona[16]:

Он рассказал о недуге, давно поразившем его: жажде власти. Власти ненужной и бесполезной. О вере, что только лишь он способен править людьми, что он говорит разумнее всех, что все должны подчиняться его повелениям. И еще – подозрительность. Но разве я не был обязан подозревать? Разве меня в темноте не поджидали убийцы? И разве они обращались в бегство не только из-за моего ума? А все те, что плели интриги? Они льстили и получали прощенье. И вновь предавали меня. Была ли моя подозрительность к людям порождена злой душой? Да, я убивал врагов. Попаду ли за это я в ад? А что, если я помилую баглеров, и за это они нападут на моих же людей? Где тогда окажусь я – в аду?

Vespera[17]:

Меня навещают умершие. Они говорят со мной. Приходил Бернард, старый друг из Тунсберга, который замерз и погиб в горах Раудафьялль. Он стоит и теперь за спиной. Но только не оборачивайся, Аудун; покойники очень не любят, когда их видят живые. Он так и стоит, где стоял. Я ощущаю его дыхание у себя за спиной. За Бернардом стоят другие. Моя сильная мать, фру Гунхильд, Унас, – да, Унас, – мой умерший сын, и еще Сесилия, моя покойная сестра. С ними – и Сигурд из Сальтнеса, павший в бою под Хаттархамаром, и его брат Вильям, зарубленный у себя на дворе. Они собрались все вместе. И молятся обо мне.

В глазах у них – мудрость смерти, им ведомы все слова. И то последнее слово, которое мы после смерти прочтем на устах всевышнего, прежде чем он укажет дорогу во свет или тьму. Помолись, Аудун, со мной ночью.

Должен ли я их простить?

Completorium[18]:

Говорят, что прощать – это мудрость. Я знаю, что на горе у баглеров кончились силы. После прощения враги перейдут ко мне. Отцы их и братья станут меня восхвалять: «Ты – справедливый конунг в стране!» Так что это разумно. Но потом ведь они предадут меня. И все потеряет смысл.

Что будет с моими людьми? Теперь мы впервые за много лет добились победы над баглерами; осталось только добить последних врагов, и в стране воцарится мир. Мои воины голодали, терпели стужу, и вдруг я велю им сложить оружие? Они хотят отомстить. И я понимаю их. Слишком долго сражались мы с баглерами, лишившись многих людей. Я их понимаю. Что будет, если я буду прощать врагов?

Я знаю, что против меня сплетут заговор. Симон решит, что разум мне изменил, если я помилую баглеров. Он захочет мне помешать. Но смогу ли я помешать ему? Удержу ли я своих воинов от сраженья, едва баглеры спустятся вниз?

Этой ночью я снова думал об этом. И вновь у меня – мертвецы. В одну руку я взял все свое зло, в другую – смирение перед волей Всевышнего. Должен ли я простить?

Теперь, Аудун, ты знаешь ответ.

Ждать больше нечего!

Я хочу оставить посмертную память в своей стране.

– Мой конунг, ты даруешь им жизнь?

– Потому что сам я умру.

***

Гаут добрался до Тунсберга и там повстречался с Симоном. Симон сказал ему, что конунг полон ненависти к баглерам на горе и к своим собственным воинам. Все заметили это в сражении на льду Осло. Он всех ненавидит, но больше всего врагов, – и это тот, кто раньше охотно миловал, и его доброта казалась многим безумством.

– А сам я, – прибавил Симон, – уже глубокий старик…

Гаут изумленно взглянул на него…

– Ты знаешь, Гаут, что когда ты прощал и странствовал по стране, напоминая всем нам о силе прощения, – я усмехался. Хуже того: я плевал. Ты шел прощать, а вдогонку тебе летел мой желчный плевок. Теперь признаюсь тебе в этом. Простишь ли ты мне?

– Да, Симон.

– Так знай, Гаут, как я постарел с тех пор. Четверть столетья назад я пошел по пути, указанном конунгом Сверриром. Понюхал я крови, увидел смерть. Да и моя все ближе. Теперь собираюсь прощать я. Конунг – не хочет. Можешь взойти на гору и предложить им мир?

Гаут согласился.

Симон добавил, что лучше всего предложить трем из баглеров сойти вниз с горы.

– Пусть будет даже пять человек. Мы их окружим. Воины Сверрира теперь дружелюбнее конунга. И мы вместе пойдем к нему и заявим: «Отпусти этих баглеров с миром!» Так, перед лицом своих же людей, которые жестче к нему, чем к врагам на горе, конунг смирится. Коль скоро пять получили прощение, то будут помилованы и остальные.

Гаут пошел к горе. У ее подножья стояли на страже воины Симона. Они пропустили Гаута к врагам. Те встретили его радостно. Была ночь. Четверо баглеров сразу же вызвались следовать вниз за Гаутом. Рейдар Посланник одобрил их план. Голод сломил и его. Гаут пока оставался у баглеров.

Тем временем Симон, сидя в засаде со своими людьми, напал на баглеров сзади и зарубил их. Один перед смертью успел убить одного биркебейнера.

Симон предчувствовал, что конунг размяк и готов помиловать баглеров. Но Симон был против. Он был готов уничтожить их всех до единого. Тогда мир в стране воцарится прежде, чем смерть унесет проклятого конунга и его самого.

Тот баглер, кому удалось уложить биркебейнера, успел изуродовать тело врага. Воинов мучил голод, и в Тунсберге все крепчал мороз. Те, под горой, твердили: баглеров; – истребить.

Конунг пока молчал.

Наконец вниз спустился Гаут. Баглеры отпустили его.

Когда он узнал, что случилось, когда он всмотрелся в угрюмое лицо Симона, видя на нем предательство, когда он понял его обман, – тогда он впервые почувствовал злобу, схватился за нож и своею единственною рукой ткнул Симона прямо в грудь.

Тот истек кровью, но уцелел.

Сам конунг вышел к Гауту и спас его от биркебейнеров.

Кончался последний день года. Звонили колокола.

***

На следующий день после нового года усилилась стужа и резче стали порывы ветра. Шел снег, покрывая равнину и заметая на ней следы. Позже он прекратился, но черные тучи нависли над городом и горой. Баглерам нечем было разжечь костер. Дрова отсырели. Но как и прежде, мы видели головы стражников, стоящих у крепости. А биркебейнеры, запахнувшись в плащи, сидели в дремоте вокруг костров. Конунг послал своих воинов в город. И вскоре они возвратились, ведя за собой двух коров.