Любовь Каверина - Он строит, она строит, я строю

• Название: Он строит, она строит, я строю
• Автор: Любовь Каверина
• Жанр: Современная проза

...Жизнь — это подъем в гору. У каждого человека своя гора. У одного — маленькая и пологая. На такую и взобраться легко и спускаться скок-скок — одно удовольствие. Николай уже стоит на вершине своей горки. Выше некуда. А передо мной высоченный и крутой утес. Я на него еще только начала карабкаться...

---

— Не замечала, потому что в тебе принципиальности нет. А я вот люблю честность. Ты мне тоже говори, если у меня какие недостатки. Ничего тут такого нет, недостатки можно исправить.

— Это не недостатки,.Просто все люди по-разному устроены.

— Вообще-то ты мне нравишься: учишь английский язык, культурная, никогда плохих слов не говоришь, но при всем при этом ты какая-то неухоженная. Платье всегда сзади лоснится, воротничок пришит кое-как. Ты только на меня не обижайся, но когда ты раздевалась в медкабинете, я заметила твою сорочку. Это же просто ужас, застиранная, вся расползается по швам — ее давно пора на тряпки пустить. И о чем только твоя мать думает? Она же врач.

— Нет, не врач, она в институте преподает и пишет диссертацию. И вообще она тут ни при чем, я сама неряха. Мама мне сто раз говорила: отпарь форму, постирай воротничок!

— Вот видишь! Когда я на врача выучусь, войду в палату: халат накрахмаленный, белоснежная шапочка, все больные сразу поверят, что я хороший специалист. А будь я хоть сто раз знающая, но приди в старом мятом халате, никто и лечиться у меня не захочет.

Ларуся права: и рубашка, и платье, и пальто у меня настолько стары и малы, что в них неудобно даже раздеваться. Прямо хоть дома сиди. «Зима-лето попугай, сиди дома, не гуляй, чисти картошку, ешь понемножку…».

— Не трогай собаку. Видишь, у нее шерсть на спине вылезает от старости. И вообще, хватит болтать, давай скорее закончим математику. Мне нужно идти на кружок.

— На какой?

— «Первой медицинской помощи». Пойдешь со мной? Тебе тоже нужно знать, как обрабатывать раны, как делать перевязки. Вдруг опять война начнется.

— Не начнется. И потом неудобно, я же там никого не знаю.

— Подумаешь, скажем, что ты со мной. В конце года у нас будут соревнования, сначала районные, а потом городские. Здорово, правда?!

ДОСААФ? Раньше я слышала это слово, но не думала, что это просто подвал в старом доме. Обыкновенный медкабинет. Такой же, как в школе. Доктор, наверно, уже старая. Объясняет, как с помощью зеркальца отличить больного от мертвого. Странно, неужели это и так не видно, кто живой, а кто мертвый? Медсестра, наверно, молодая. Хотя в этом сером подвале трудно разобрать возраст. Вот для чего зеркало бы пригодилось. Только большое. Повесили бы его на стенку и все одновременно в него заглянули. Тогда, как на портрете, можно было бы понять, кому сколько лет.

— Ну, кто еще хочет попробовать сделать повязку на голову? Ты, что ли, черноглазая? Давай. Сначала петелькой, потом пряменько, теперь внахлест, еще петелька. Молодец, с твоими пальцами только хирургом быть.

— А у нее мама врач.

— А-а. Ну, давайте, девчата, помогайте сворачивать бинты.

Нет, наверно, медсестра все-таки молодая, раз все время смеется. И наверно, никогда не смотрит на себя в зеркало. Иначе бы увидела, какая она низенькая, толстенькая и нос картошкой.

— Холодно, девчата, правда? Сидим тут как крысы. Я уже все на себя нацепила. Во, глядите: кулема-кулемой. Халат — раз, кофта — два, платье — три, под ним фуфайка — четыре, майка — пять, да еще снизу столько же.

Что тут смешного, если ты на работе мерзнешь? Почему она не понимает, сколько нам лет, почему разговаривает, как с равными.

— Ничего, девчата, сейчас домой притопаю, чайку с булочкой попью и на боковую. Да! У меня в буфете даже подушечки в сахаре остались. Красота! Люблю вкусненькое. А на триста пятьдесят ре не очень-то шикнешь, сами понимаете. Но мне хватает. От получки до получки как штык. Иногда, правда, кровь сдаю. Но чтоб в долг брать — ни-ни. Сами знаете: сегодня возьмешь, завтра отдашь — и опять без копейки. Лучше уж так. А что? Мне суп-второе не обязательно: есть — хорошо, нет — чайку попью. Главное только, чтоб не в сухомятку. От сухомятки все болезни и есть.

Удивительно, она меня первый раз видит, а так откровенно про себя рассказывает. Даже про зарплату и про еду? У нас дома я до сих пор не знаю, сколько мои родители зарабатывают, а она сразу же — триста пятьдесят.

— Эх, скорее бы лето, девчата, в пионерлагерь поеду… Там хорошо, на всем готовеньком. За два месяца рублей четыреста сэкономлю — пальто справлю. А то у меня демисезонное еще хорошее, целое, а зимнего нет. Пальто справлю, потом в институт документы подам. Я уже три раза в медицинский поступала и все проваливала. В этом году на подготовительные курсы ходила. Может, поможет? Если нет, перейду в институт работать, там медсестры тоже нужны. Поработаю годика два, меня все знать будут. Глядишь, и протолкнут в институт.

Ой, в институт! Она же никогда не поступит! У нее для этого ничего не подходит: ни лицо, ни фигура, ни одежда! Вот она — Ларуськина «правда»… Разве такую правду когда-нибудь скажешь?!

— Я везучая. Вот смотрите, в трамвае колечко нашла. С камушком. Может, и золотое. Да нет, наверно, стекляшка. А все равно красивенькое. Переливается…

— Все, девчата, свет гасим, пора домоюшки. Приходите в следующий понедельник, я вас уколы научу делать.

Опять смеется. Она наверно просто так устроена. Как лампочка: испускает лучи и никогда не поглощает их.

Интересно, ей все равно кому говорить — нам или белому шкафу с инструментами. Ведь лампочке тоже все равно, кому светить. Вот сейчас она выключится. А мы с Ларусей пойдем дальше по Карла Маркса, потом домой, и наша жизнь будет продолжаться, как ни в чем небывало.

— Ну что, понравилось? Будешь со мной по понедельникам сюда ходить?

— Как-то неудобно. У меня такое ощущение, что я в чем-то виновата перед этой медсестрой.

— С чего это? У нее своя жизнь, у нас своя.

— Наша жизнь еще вся впереди, она может сложиться самым невероятным образом. А ее жизнь уже позади.

— Глупости. Она любит свою профессию. Хочет поступать в институт. Перед ней открыты все двери.

— Закрыты. Все. Кроме двух: обитая железом, с надписью ДОСААФ, и дверь в маленькую комнату с большим буфетом, где ее сиротливо дожидаются несколько подушечек в сахаре.

— Фантазерка ты. Откуда ты можешь знать про ее жизнь, если только один раз ее видела? Давай лучше сядем за уроки, а то скоро мать придет, начнутся расспросы.

Странно, у Ларуси «фантазерка» — это ругательство, как у бабы Мани. Но я же не виновата, что вижу как Боярков, Лаша, Алка закостенели куколками, и им никогда не удастся прорваться сквозь панцирь и превратиться в бабочек. Не виновата, что Асю засадили в интернат, и там она как деревце с оборванными корнями не живет, не умирает. Вот сказали бы мне: отдай свой палец — и Ася вернется. Я бы вот этот мизинец… нет, лучше мизинец на ноге — так незаметнее — отдала. И жизнь стала бы справедливее.

Лара заболела.

Вот и хорошо. То есть не это хорошо, а что можно теперь пойти к ней и посмотреть ее комнату.

— Ты, девочка, к Ларочке нашей? Хворает она, сердечная, третий день с температурой лежит. Да ты не стесняйся, проходи.

Вот какая, оказывается, у Лары квартира: не как у нас, и не как у Ларуси, а как бы квартира в квартире. Сначала входишь — длиннющий коридор. Как на Лиговке. А потом еще дверь в другой коридор. Маленький. Направо дверь в комнату, прямо другая и еще кладовка без окон и дверей. В кладовке иконы, иконы… там, видно, «бабуня» живет. Страшно, наверно, спать без окон? Как в гробу.

— Девочка, хочешь нашу залу посмотреть? Видишь, пианина, на ней Ларочку маленькую учили.

Гостиная на Ленкину комнату похожа, только не так завалена германской мебелью. Те же фарфоровые безделушки в маленькой стеклянной тумбочке. Интересно, как она называется?

— Бабуня, кто там?

— Подружка твоя, уроки принесла.

Как встрепенулась «бабуня»… Можно подумать, она боится, что Лара ее заругает за то, что она похвастала гостиной.

— Вот здорово, что ты притопала! Что в школе? Нет, подожди, не говори.

Уйди, бабуня, ну что ты тут все крутишься. Поболеть спокойно не даешь. Что? Я же сказала — не хочу бульона, что ты ко мне с ним пристаешь. Иди, иди к себе.

— Уф! Выкатилась. Ей ужасно хочется послушать, о чем мы говорим. Старенькая, вот и скучно одной. С соседями не поболтаешь, у нас сплошные шизики живут. Не веришь? Вот правда-правда. Один парень есть, так он, когда все с кухни уйдут, прямо руками из чьего-нибудь супа мясо вытаскивает. Голодный он. Раньше, когда с теткой жил, она его кормила, а потом тетка умерла. И теперь все свои кастрюли по комнатам прячут.

Здорово Ларка болеет: в специальной спальне, под белоснежным пододеяльником. И болезнь у нее не то, что у меня — насморк, — ла-рин-гит. Такую болезнь каждый бы захотел.

— Знаешь, чем от тебя пахнет? Мандариновыми корочками. Самый новогодний запах, правда?

Влипла. Бессовестная — сожрала по дороге мандарины, которые несла больной подруге. И сидит, как ни в чем не бывало. Раз-мыш-ляет: хорошо или не хорошо с бабушкой как со слугой обращаться, или: кормить — не кормить голодного парня всей квартирой. Хоть бы руки догадалась вымыть!

— Слушай, тебе Летунов нравится?