Лайош Мештерхази - Рана

• Название: Рана
• Автор: Лайош Мештерхази
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1989

---

– Поплаваем?

В одиннадцать утра (дяде Вальтеру уже сделан первый укол, и обед приготовлен), в три часа дня (дядя Вальтер отдыхает в комнате), около шести вечера (дядя Алекс и тетушка Мария садятся побеседовать с дядей Вальтером) звучит это обращение, почти призыв. Мальчик приходит из лесу с закрытой книгой в руках. Магда опережает его:

– Поплаваем?

Но чаще все же зовет ее он; мальчик и не заметил, когда впервые обратился к ней по имени:

– Магда! Поплаваем?

Скосили ячмень, получив на два дня маленькую молотилку, пришлось спешить, работали все. Но бывали и перерывы. В один из таких перерывов мальчик, покрытый пылью с головы до пят, выпрямился и сильно потянулся, чтобы размяться. А дерзкий Гудрун, подражая его голосу и акценту, опередил:

– Магда! Поплаваем?

Все засмеялись, даже заезжий механик. Магда только показала им кончик языка; по дороге она сбросила с себя легкое ситцевое платье, под ним был купальник, и вошла в воду вслед за мальчиком.

Стороннему наблюдателю их парное плавание могло показаться чем-то из ряда вон выходящим, просто неприличным! Безосновательное подозрение! Дно озера покрыто бодяком, илом; сама Магда одна не решалась плавать, а мальчик вежлив. И вода хороша, и плыть хорошо, да и приятно. Серьезно. Обостренное целомудрие подростка и близко к себе не подпускало никаких эротических мыслей. А о том, как скромно держалась Магда, вряд ли стоит упоминать. (Замужняя женщина, муж болен, она на десять лет старше мальчика, который к тому же гость родственников мужа!) Конечно, плаванье было приятно обоим, в сильную жару оно было самым главным событием дня. Проснувшись, мальчик готовился к нему, ждал одиннадцати часов. Понятно. И бывало – очень редко – колени их в воде случайно соприкасались. (Странное, щекочущее чувство, и приятное и тревожное одновременно.) Круглые, серые, теплые глаза, чуть выступающие из воды груди, небольшие водовороты, возникающие в глубине, когда бедра и маленькая «медная тарелка» скользят вперед. Но замечать это нельзя. Концентрируешь свое внимание на плаванье, собственных мощных взмахах и толчках.

«Ритуал», «порядок», «событие»? Все равно: пусть будет стыдно тому, кто плохо подумает! Но кто думает плохо? Гудрун дурачится. Остальным кажется забавным, как он подражает голосу мальчика и копирует его скверное немецкое произношение.

Сороку в конце концов он убил. Правда, пришлось пойти на хитрость. Утром мальчик заранее отнес ружье в лес, зарядил дробью, прислонил к листве куста, взвел затвор. Затем вернулся в усадьбу завтракать. Позднее с книгой в руке снова пошел в лес, уселся возле куста и сделал вид, будто читает. Птица вскоре принялась за свое обычное поддразнивание. (Мальчик на самом деле был уверен, что она его дразнит, когда у него нет при себе ружья.) Перелетала с ветки на ветку, то ближе, то дальше, но всегда неподалеку от него. Иногда садилась совсем близко, на соседнее дерево. Но стоило ему пошевелиться, отлетала.

Нет, с этим пора кончать! Надо уловить какую-то закономерность в перелетах птицы, выстрелить он сможет лишь в том случае, если ружья не будет видно. Нужно расположиться с книгой на коленях, чтобы, не привлекая внимания, ухватить как раз под курком прикрытое ветвями ружье. Тогда получится настоящий выстрел Олд-шеттерхенда,[10] если вообще получится. Переждать, не двигаясь, пока птица сделает круг-другой, и бдительность ее ослабнет. А когда она появится вновь на расстоянии выстрела, тотчас нажать курок! Ствол у мелкокалиберной винтовки гладкий, траектория пули довольно крутая, относит ее при выстреле немного влево. Одно неосторожное движение – и на сегодня конец охоте, а если он промахнется, быть может, на неделю, а то и навсегда с ней распрощается. В школе он был третьим по стрельбе. В глаза свои и руку верил, но дело еще и от птицы зависит. Или от везения.

И оно свое сделало: пролетев высоко над ним, сорока вернулась на соседнее дерево. Одним движением он вскинул ружье на плечо и выстрелил. Птица камнем упала под дерево.

А время между тем подходило к полудню, одиннадцатичасовое «поплаваем?» было пропущено. Выйдя из лесу, он увидел тетушку Марию и Магду уже у озера. Они обсыхали. И ссорились или только спорили, перебивая друг друга. Мальчику показалось, будто речь шла о нем, так как, заметив его, обе умолкли. Хотя, возможно, просто увидели в его руках добычу, которую он, торжествуя, показывал им. Магда обрадовалась, засмеялась, обращаясь к тетушке Марии:

– Видишь, какой он еще ребенок! А тетушка Мария сказала:

– Именно поэтому!

И очень рассеянно отнеслась к его победе, хотя мальчик не преувеличивал, когда сказал:

– Поверьте, мне гораздо легче было бы подстрелить косулю или кабана!

Между тем он разделся и остался в купальных трусиках.

– Поплаваем?

В этот день он особенно упорно настаивал, чтобы тетушка Мария попробовала с ним вместе поплавать. Ведь это спорт, игра. И все время повторял, как чудесна вода, только об этом и говорил. В конце концов тетушка Мария довольно нетерпеливо оборвала его, собрала свои вещи и оставила их вдвоем.

Даже птицу забыла в траве, быть может, нарочно. Ничего не вышло из супа, и дядя Алекс не отрезал ножки у сороки, за которые полагалось получить патроны. Мальчик отнес ее на кухню. Гудрун преспокойно выбросил дохлую птицу в мусорную яму.

Да, в тот день все обитатели дома были в плохом настроении. После полудня к дяде Вальтеру пришел врач, осмотрел больного, потом домочадцы долго с ним советовались. Магда не показывалась. Во время ужина мальчик принялся подробно рассказывать о своей необыкновенной охоте, но его едва слушали. Он ушел в свою комнату писать письмо. Горькая тоска по дому охватила его. И вообще грусть. Вспомнилось, как давно не прижимала тетушка Мария его голову к своему костистому плечу. Как он одинок среди совсем чужих людей.

Зря он убил сороку. Теперь даже ее нет.

Но пятнадцатого августа наступил праздник вознесения Марии и храмовый праздник церквушки. Гудрун выстирал мальчику длинные брюки и синюю рубаху и выгладил их до хруста. Кроме Магды, все присутствовали на десятичасовой мессе. Мальчик представил Клари тетушке Марии и получил разрешение пойти в «село» после полудня: там будет настоящее гулянье – бал, балаганы, лотерея. Входной билет пять шиллингов. За обедом хозяевам дома и даже дяде Вальтеру очень долго пришлось уговаривать Магду пойти вместе с мальчиком. Тетушку Марию вдруг охватило беспокойство: на таких народных гуляньях никогда нельзя знать, что случится, многие напьются, начнут похваляться своей удалью, привяжутся еще к мальчику лишь потому, что он чужой. У нее ни минуты покоя не будет, если она отпустит его одного; охотнее всего она сама бы отправилась, да вот вены у нее на ногах вздулись, едва домой доплелась, непременно быть дождю.

Конечно, все эти страхи пожилой женщины были только воображаемыми. В памяти у него день этот остался сказочным, незабываемым сном. Быть может, он слегка охмелел от медовой браги? Сельский пасечник поставил шатер и продавал в нем медовую брагу. Они и выпили на брудершафт. Магда – и это было справедливо – считала смешным, что она зовет обоих молодых людей на «ты», а они ее на «вы». Да, да, это все равно, что называть ее тетушкой. Итак, они выпили на брудершафт и все трое чмокнули друг друга в щеки липкими от медовой браги губами. (В то время еще не было совместного обучения. Девушки и юноши гимназисты называли друг друга на «вы». Мальчик и с Клари выпил на брудершафт.)

Но голова могла закружиться и от колышущейся, танцующей, гудящей в трубы, кричащей огромной пестрой толпы. На гулянье публика съехалась из дальних районов, с хуторов, отстоявших от «села» на двадцать – тридцать километров. За корчмой с одной стороны большой поляны бесконечной вереницей выстроились двуколки, рессорные телеги, жилые фургоны балаганщиков, повозки торговцев, трехколесные велосипеды, ручные тачки, а больше всего обыкновенных крестьянских телег, мало отличавшихся от венгерских. Лошади – целый табун – были привязаны в лесу. Многие женщины прибыли в национальных костюмах, пестрых летних платьях, на парнях были надеты панталоны, вышитые жилетки, охотничьи доломаны с зелеными петлицами. Однако и в городской одежде пришло немало народу: пестрые ситцы, искусственный шелк с рисунком из крупных цветов, чесучовые костюмы. (На Клари бежевая юбка в складку из тропикала, белая шелковая блузка, на Магде пестрое шелковое платье колокольчиком книзу.)

И никакой толкотни не было, лужайка громадная, просторная. Волнами прибывали большие группы людей, большинство их располагалось в тени на лесной опушке, и только возле балаганов толпился народ, а вообще-то добрых несколько тысяч прибывших разбрелось, рассыпалось по просторному лугу.

И ни на минуту не смолкала музыка. Здесь, в корчме, играли гармонисты; на той стороне, в пивном шатре (но каком роскошном: с крашеной оградой, пестрыми воротами!), – оркестр смычковых; на этой – щипковых инструментов; перед церквушкой на естественной «эстраде» музыканты, одетые в какую-то форму, дули в медные духовые; в другом конце луга, под деревьями, старался оркестр пожарников. Из пяти по крайней мере четыре ансамбля все время играли. И не очень мешали друг другу. И это было даже как-то забавно и совсем не сбивало, а скорее еще больше завораживало. К тому же человеческие голоса, сливаясь, создавали такой однородный гул, что на фоне звучавшей музыки он казался чуть ли не тишиной. Ошеломляющей тишиной. Ее разрывал на куски треск одиночных ружейных выстрелов, когда в каком-нибудь тире попадали в главную цель: звуковую мишень, изображавшую козла, клоуна, черта или иную фигуру.