Анастасия Цветаева - Сказ о звонаре московском

• Название: Сказ о звонаре московском
• Автор: Анастасия Цветаева
• Жанр: Русская классическая проза

---

Дни, недели, месяцы -- шли, слухов -- множество. Но в моем занятом дне -- не до них. Непонятность с этой Америкой, отсутствие твердые данных... Все начинает казаться сном.

А вот реальность событий, узнанная мною десятки лет спустя. В 1930 году к Константину Соломоновичу, явились два американца с предложением его сыну, "мистеру Сараджеву", поехать в Соединенные Штаты, заключив контракт на год. Они обещали построить ему в Гарварде звонницу, закупив нужные ему колокола в СССР, и он будет давать колокольные концерты. Они слышали его звон, восхищены ведь это целая симфония на колоколах! Котик согласился на это предложение.

Вот в эти месяцы я не видела Котика -- он исчез; как я позднее узнала, он был предельно занят отбором колоколов, закупаемых Америкой для будущей звонницы. Он обходил колокольни, прослушивал звук любимых колоколов, составлял списки закрытых церквей, откуда их надо было снимать и сосчитывал их вес. Эти списки хранятся и поныне. Какие же это образцы и доказательства его трудолюбия! Как точны его указания, как подробны! -- нумерация колоколов, их названия, растущее число подборов -- и сколько жара и воли положено в эти списки. Подборов, из которых ему в итоге этого труда предстояло выбрать то, что поедет с ним за океан -- прогреметь, прозвучать русской славой на чужой земле! Нелегко было оформить столь необычное путешествие: немало времени заняло получение соответствующих документов. В итоге стараний и хлопот он получил бумагу на английском языке, где значилось, что "гражданину страны, которая не признана Соединенными Штатами, дается въезд на 12 месяцев как временному посетителю в роли эксперта по колоколам".

И Котик Сараджев выезжает в Америку, везя свой звон, который зазвучит на территории Гарвардского университета, куда стекутся толпы чужеземцев послушать советского звонаря. Но по пути следования "временного посетителя" происходит не совсем обычное происшествие. Провожавший Котика на поезд дал телеграмму, чтобы встретили его в Ленинграде, откуда завтра отойдет пароход. К удивлению встречавшего, Сараджева в поезде не оказалось. Положение было трудное: колокола уезжали, а звонаря при них не было. Более суток искали его и нашли: преспокойно и радостно сидел он на одной из ленинградских колоколен, уже вторично, видимо, проведя там звон во время утренней службы, восхищаясь звуком еще с поезда услышанных им колоколов, -- и, должно быть, забыл про Америку. Так пароход и отошел без него. Но много позже узнала я, что ночевать -- должно быть, на второй день -- он пришел к знакомому музыканту, Юрию Николаевичу Тюлину, композитору, и у него прожил, дожидаясь следующего парохода, несколько недель.

-- Контакта у нас не получилось, -- рассказывал Ю. Н. Тюлин, -- он то и депо пропадал, уходил, должно быть, осматривать колокольни, звонил, был возбужден предстоящей поездкой, тем, как там оборудуют ему звонниц, и настоящего общения у нас не получилось. На обратном пути я его не видал.

Передо мною фирменный бланк с немецкими словами: "An bort" ("На борту" -- заголовок пароходного почтового бланка). Из Америки он возвращался пароходом через Германию. Наверху страницы немецкое "Den" (обозначение числа) -- и пустая строка, без числа. Рукою Котика, крупно, карандашом:

1. 23-го числа во вторник я в Гамбурге. Накануне, в понедельник вечером, перед тем как ложиться спать, -- уложить сорочку с воротником крахмальным, вместо нее надеть обычную белую сорочку с постоянным ненакрахмаленным воротником. Переменить галстук.

2. Перед тем как выходить в Гамбурге, надеть кожаную куртку, теплую шапку и ботики.

3. На железнодорожном вокзале получить билет (по купону), затем получу (тоже по купону) дорожные деньги, 50 долларов.

4. Уже в Москве первым делом схожу в парикмахерскую; затем снимусь и отправлюсь, после свидания с папой, позвонить по телефону в Центр, кассу Большого театра (из Кисловской квартиры). Узнаю, как обстоят дела. После этого -- в театр увидеть Лену (Mi b) . Сговориться, когда можно с нею увидеться.. В ближайшую возможность схожу к М. А. Новикову (утром), имея при себе полученные 50 долларов (из Гамбурга) и 422 доллара, постоянно находящиеся при мне (из Кембриджа). На Российской границе -- обменяю я все эти деньги на русские и Лене (Mi b) дам 100 р. (50 из них ее матери).

О возвращении из Америки Котика умиленно рассказывала мне его сестра Тамара спустя десятилетия:

-- Был вечер, когда вдруг открылась дверь нашей квартиры и вбежал сияющий Котик! Как он соскучился по своим. Не мог больше не видеть их. Взял -- и приехал. Он нес тяжелый чемодан, полный подарков семье. Отцу он радостно вручил енотовую шапку с ушами -- на московские холода. И отец наш долго носил ее, гордился подарком сына...

Котик Сараджев вернулся! Жду, не идет. Забыл обо мне? Не был, говорят, и у Яковлевых. Закружилась голова от успеха? На него непохоже! Никого не вижу из тех, кто видел его. Может, и не вернулся? Да и ездил ли? Да был пи мальчик? Может, мальчика и не было? И так как время шло, а Котик не появлялся, а нетерпенье мое кончить книгу было вполне реально, я решила: так и окончить, записав о нем только то, что я слышала. Это (решенье) случилось в тот день, когда кто-то, войдя в мою комнату, "в лицах" мне передал всего одну сценку: разговор москвичей с Котиком об Америке. Кто-то жарко, в полный накал мещанского любопытства к Котикиному путешествию, стал расспрашивать его об Америке.

-- Ниччего ин-н-тересного -- отвечал Котик (немного как бы и высокомерно даже). -- Только од-д-ни ам-мериканцы, и больше и нич-чего' ГЛАВА 14

Лучшей концовки для книги нельзя было и ждать. Перечитываю рукопись, поправляю, переживаю заново. Узнаю: Горький живет уже не в Машковом переулке (ныне ул. Чаплыгина), а у Никитских ворот, в доме Рябушинс кого, напротив церкви, где венчался Пушкин с Натали.

Но Горький болеет, к нему нельзя. Огорченье двойное. Болеет опять, значит -- болезнь серьезная? Опоздала я с моим, с моим и его "Звонарем"! Что же делать?

И опять лежит повесть, ждет своего часа... И снова мы с любимой моей Юлечкой стоим во дворе у колокольни св. Марона, и бежит народ слушать игру на колоколах.

Да, годы прошли! Но знаю, и твердо знаю, что всем собой примет Горький свой выполненный наказ. Что снова сядем мы, он -- за столом, он -- по другую сторону, и погрузимся в беседу о человеке, возбудившем столько споров, столько волнения, целую бурю в московских музыкальных кругах, столько поездок музыкантов и просто жадных до красоты слушателей, и тогда, после этой беседы, я пойду в издательство.

Так я рассуждала, так чувствовала. Но жизнь судила иначе. Не к здоровью от болезни встал Алексей Максимович, не к беседам и творчеству. Не поднялся вовсе. Болезнь сломила его, и по всему Союзу прошла громовая весть: умер Горький!

Как описать отчаянье мое? Мне пришлось уехать из Москвы перед войной, надолго, и я более не увидела Котика. В шквале, налетевшем на страну, я не смогла сохранить все готовые к печати рукописи, среди них погибли и книга о Горьком и повесть "Звонарь". Г Л А В А 15

Шли годы, десятки лет. Мысль о том, что мне не удалось выполнить мой долг перед этим уникальным музыкантом, мучила меня.

И вот, когда с моей встречи с Котиком Сараджевым прошло почти полстолетия, я начала новую книгу о нем.

Но я уже не та. Прожитые годы как бы надели на меня очки иной силы стекла; они показывали тему как бы в изменившемся аспекте: уже не живой облик героя так занимал меня. Я все больше погружалась в музыкальное значение им творимого и на колоколах, и на страницах книги. Кто знает, может быть, и сбудется то, во что он верил, -- рождение новой области музыки... Воскрешение давних времен, когда, как сказал М. Горький, это было народным искусством, голосом народных торжеств? То, что начато было полвека назад, это, может быть подхватят и продолжат наши потомки? Зазвучат колокольные голоса людей, подобных Котику! Как он верил, что их черед придет и музыкальная Россия встанет впереди всех народов и мощнее, ярче, чем это было встарь.

Иногда я спрашиваю себя, передаст ли мое перо спустя полстолетия мир Котика так, как он был воссоздан в первой моей книге?

Совсем новые трудности вставали на моем писательском пути. О, какими легкими казались мне муки написания моего "Звонаря" в те мои молодые годы! Слушай, наблюдай и пиши! И ни о чем не заботься -- чего не спросила вчера, спросишь завтра. Вчера он показался мне отвлеченным, рассеянным, -- а сегодня веселым и вополщенным. Мой будущий читатель должен был получать его из моих рук таким, каким я получала его из жизни: он менялся, противоречил себе, оспаривал то впечатление, которое оставил о себе третьего дня, а завтра явится совсем неожиданным, обогащая наше понимание его души. Мой герой был -- рядом! Как охотно водил меня по переулочкам старой Москвы, где цвели его звуковые Сирины, редкостные московские колокола! А теперь -теперь я была почти совсем одинока среди людей, о нем не знавших, -- мало кто уцелел из слышавших его звон, видевших его колокольные музыкальные схемы. Война унесла многих. Другие, состарясь, болели; к иным затруднен доступ: их, моего или почти моего возраста, охраняли родные от посещений...