Евгений Коротких - Черный театр лилипутов

• Название: Черный театр лилипутов
• Автор: Евгений Коротких
• Издательство: Пилигрим-пресс, Культурный слой
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006

Жизнь бродячих артистов, или точнее лабухов, непредсказуема, загадочна и порочна. Каждый вечер ресторанные загулы, куртизанки и, конечно же, полное безденежье. Каждое утро лабухи просыпаются на краю финансовой пропасти, и вновь и вновь бредут по бескрайним просторам навстречу приключениям и в поисках заработка.

Конечно, лабухи Куралесинской филармонии — прожигатели жизни, ну, а если присмотреться еще пристальнее, — это шуты, для которых жизнь не только игра в праздник, но и трагедия, потому что шутами управляют злые и жадные «царьки» — руководители «единственного в мире черного театра лилипутов». И вряд ли стоит смышленому читателю объяснять, насколько участь шута трагичнее участи плута.

Шутовской роман «Черный театр лилипутов» — это уникальное произведение, где на фоне трагикомичной жизни лабухов в полной мере выписаны характер и психология лилипута Пухарчука, главного артиста «черного театра».

В мировой литературе аналогов не существует .

---

Его жизнь — два измерения — скрипка и талант. Больше у него ничего нет. Завидуйте ему, он счастливее вас!

ЕМУ НЕЧЕГО ЖРАТЬ! Бабочка сделана не из колбасы! После репетиции он готов вылепить из дирижера скрипичный ключ, воткнуть его в одно пи-пи-кантное место и обломить. Он получает на двадцать рублей больше, чем кладбищенский сторож. Его смысл жизни — Музыка. Его пальцы длиннее и тоньше наших мизинцев в десять раз, а желудок вцепился в позвоночник голодными зубами мертвой хваткой. У него нет жены, а если есть — она тоже сумасшедшая, потому что, как и он, склеена из мажоров и миноров, если есть дети, то они — тоже сумасшедшие, но у них есть ничтожный шанс стать нормальными людьми — родиться без слуха!

Если мне кто-нибудь позвонит по телефону и скажет: «Евгеша, а я вчера ходил слушать Куралесинекий симфонический оркестр под управлением… ну как его… ну…» А если этот придурок еще вспомнит и фамилию дирижера, то можете не сомневаться — копченый лещ, таз пива, и я готов весь день сдувать пену с его кружки.

Мало быть рожденным — важно быть услышанным!

Ему нечего жрать, денег хватает ровно на столько, чтобы 500 раз двинуть смычком туда и обратно, жена сумасшедшая, но скорее всего ее нет, счастливый ребенок, если лишен слуха, и наконец…

ЕГО НИКТО НЕ ХОЧЕТ СЛУШАТЬ! Абсолютно никто! Скажите людям, что после концерта будут раздаваться бесплатные путевки на Гавайи, зайдите в медвытрезвитель и скажите, что пятнадцать суток заменяются часовым прослушиванием симфонического оркестра — после этого посмотрите на себя в зеркало.

Давайте быстрее вспомним себя! Не мы ли первые летим к розетке, когда диктор с милой улыбкой приглашает послушать симфонический оркестр под управлением, ну скажем, Васькина. Одна только мысль мелькает у нас в голове: «Быстрее, быстрее, как бы не опоздать, не дай бог еще услышать, под чьим управлением».

А эти ребята напрасно тянут сложнейшую увертюру, которую репетировали годами, дирижер в экстазе и от чувства гордости за свой слаженный коллектив беснуется за пультом… Но для кого?

Для Полета нужна чистая Душа, которая не измеряется рублями. В этой душе чувства — лавина, их чуть тронуть — и соль на глазах, и ужас в душе… Черная дыра — лажа по сравнению с этим сгустком энергий. Кто может показать мне человека с такой огромной и чистой душой? Где ты, ископаемый?… который, как на праздник, приходит в пустой нестоличный зал поклониться искусству и его нищим, но верным служителям. Где ты, рептилий? Где? Отзовись!

А кто же ты, периферийный лабух в шикарной бабочке? Кто тебя знает, кроме нескольких сумасшедших?

Ты боишься Земли — твоя родина Космос, ты боишься приземлиться, боишься оказаться лицом к лицу с реальностью, и поэтому твоя жизнь — вечный Полет, который никому не нужен, о котором никто не хочет знать, который не приносит план филармонии и который никогда не сделает твою жизнь такой же красивой, как твоя бабочка.

И сколько же суждено тебе еще летать с поднятой головой, с окладом кладбищенского сторожа и двадцатирублевой подачкой за вредность, чтобы пробить путь к осоловевшим сердцам людей…

Лабух симфонического оркестра! Борись за наши души, тебе ничего больше не остается, этим ты спасаешь и свою!

* * *

Каждый эстрадный коллектив в Куралесинской филармонии — это государство в государстве. Здесь можно понять все или ничего.

— Я восемь раз видел северное сияние из-за двух непорванных билетов, которые нашли КРУшники у меня в кармане! — так говорит Яков Давыдович Школьник. — Имею вам сказать больше! Я понял размеры этого зрелища и как оно делается! Я сорок лет организовываю концерты. Желаю сказать еще. Я видел, как валят лес, и даже несколько лет помогал этому негативному явлению. Я — защитник природы! Но и это тоже было шикарное зрелище, и я понял его до конца. Но кто мне может объяснить, как делаются зрелища в Куралесинской филармонии, если я, проработав сорок лет администратором, до сих пор этого не знаю!

Так говорит Яков Давыдович Школьник — милейший человек, пятидесяти восьми лет от роду, невысокий, с белым пушком на висках и мраморным черепом, — администратор рок-группы «Чертог дьявола», непостижимый балагур и любимец Куралесинской филармонии, с которым напрасно соперничают его друзья — Веня, Гудок и неизбежное зло, которое имеется в любой артистической богадельне, — Горох.

Веня и Гудок — пожилые администраторы, но любящие искусство до известных пределов.

— Хочу вам сказать, что за искусство надо страдать! — так начинает Яков Давыдович свою речь, когда они собираются вместе.

— Веня, у тебя еще есть шанс, я соберу тебе передачку, но только сделай за меня левый концерт по своим билетам, не уноси их в могилу!

Веня, щупленький администратор сборного коллектива (солянки), пугливо осматривается по сторонам, но видя, что незнакомых лиц нет, делает страшное лицо и, обращаясь к Гудку, важному, шикарно и безвкусно одетому администратору танцевального коллектива «Этот мотылек», пищит, хватаясь за голову:

— Гудок! Что говорит этот человек! Что он кочумает? Он построил Вене при жизни памятник и хочет его посадить при жизни в тюрьму! Он собирается кормить мою семью в столовой из консервной банки, а мне десять лет носить передачку из вареных картофельных глазков!

Гудок взмахивает огромным кулаком, на котором нанизан рубин в золотой оправе, и рычит:

— Мы его убьем, Веня! Ему не придется выковыривать картофельные глазки для передачки, но неужели ты действительно хочешь унести концертные билеты с собой в могилу? Твоя семья не будет черпать гороховый суп из консервной банки и закусывать его килькой, если ты поделишься половиной со мной! Веня, зачем страдать от искусства — пусть оно страдает от нас!

Концертные билеты — это излюбленная тема администраторов. Двадцать лет назад кто-то прогнал лажу, что Веня тиснул у государства на сто тысяч концертных билетов. КРУшники пять лет крутили Веню, но ничего от него не добились. Толком же никто и ничего не знал, даже друзья. По правде сказать, их дружба постороннему человеку покажется несколько странной. Втирали друг другу импортные тряпки, портили «кусты» (село или город, где предстояло работать коллективу) и гнали за глаза друг про друга, что только в голову взбредет. Вне конкуренции, конечно, был Яков Давыдович.

Осмыслить содеянное Школьником до конца было невозможно. Наверно, и он сам не оставался исключением. Яков Давыдович завозил неоднократно артистов не в те города, приезжал не с теми договорами, путал часы и дни, но как-то получалось, что в самый последний момент, когда разъяренные артисты заносили над ним инструменты, все кончалось благополучно, коллектив выполнял норму — и жизнь продолжалась, на удивление самого Якова Давыдовича.

Бенечка — сын Школьника. Это рыжее убожество было совсем лишено слуха, в очках и… непонятно в кого?… длинное!… лабало у Вени в «солянке».

— Бенечке это подойдет, — умиленным голосом протягивает Яков Давыдович, когда покупает у филармонических модников очередную «вещь».

Как правило, это такая лажа, что Бенечка испускает длинный вопль и убегает от папы в завтрашний день, вцепившись в кларнет зубами.

Школьник, как ни в чем не бывало, тут же удваивает цену «вещи», и начинается коммерция (про эту хохму вся филармония знала прекрасно). Он полдня ходит с загадочным видом и, отозвав кого-нибудь в сторонку, говорит:

— Только для вас, Сережа, имею вещь… вещь! — прибавляет он со значением.

Сережа или Коля критически осматривают вещь, не понимают, почему так «дешево», — отвечают:

— Яков Давыдович, вы знаете, я не могу смотреть, как дурачат людей. Если бы мне эта вещь подошла, я бы вырвал ее у вас с руками. Не грабьте себя. Веня хотел купить точно такую же вещь… вещь!… — добавляет он таинственно, — на двадцать рублей дороже. Думайте и не говорите, что не слышали.

— Сережа, вы меня знаете, такое не забывается! — убегает взволнованный Школьник.

Через полчаса он взволнован еще больше, и, пробегав остальные полдня с «вещью», Яков Давыдович начинает понимать, что в филармонии такими башлями, чтобы сделать себе шикарную покупку, никто не располагает.

Горох Анатолий Юрьевич. Вечный «хвост», тридцати трех лет, основная специальность — грузчик-философ из разочаровавшихся физиков-ядерщиков. Среднего роста, с величественной, вечно потной залысиной и окладистой бородой, Горох переработал почти во всех коллективах филармонии, временно с ними расставался за неумеренное питие, снова возвращался и снова увольнялся. Никто не мог точно сказать, работает Горох в данный момент или нет.

Последней пристанью для сбыта вещи был Горох.

— Толя, вы знаете, как я вас люблю, — морщится Яков Давидович, — но надо меньше пить.

— Яша, — задумчиво произносит Горох. — За все время нашей дружбы вы мне ни разу не налили. Почему вы не мой папа, а я не ваш Бенечка? Почему, когда вы меня учите жить, я вас не бью линейкой по ушам, а слушаю, открыв рот? Все потому, что вы знаете, как я вас уважаю… займи треху!