Павел Крусанов - Дневник собаки Павлова

• Название: Дневник собаки Павлова
• Автор: Павел Крусанов
• Жанр: Современная проза

---

Соблазнителем Исполатев себя решительно не чувствовал. Ему нравилась милая Паприка, он уважал ее предназначение – играть с котом у камина, любить мужа и бродить с детьми по афанасьевским сказкам, – однако Петр оценивал себя верно и не хотел обманываться.

Календарь в часах показывал восьмое марта.

Размышляя о подарке, Исполатев выкосил на лице щетину. С белой рубашкой в руках он подошел к зеркалу и вгляделся в свое отражение. «Я вроде бы молод и как будто здоров, я влюблен и, кажется, сам могу быть любим, во мне сокрыт чудесный дар бесцельного существования, но я не настолько жесток, чтобы обманывать тебя, Паприка!»

Такси, выплеснув на тротуар лужу, остановилось перед Исполатевым.

– На Кирочную, – через сидящего на переднем сиденье пассажира сообщил таксист.

Исполатев решил, что у «Чернышевской» он хотя бы купит цветы.

На Кирочной мелькнула зеленая вывеска зоомагазина.

– Стоп, – сказал Исполатев.

Машина словно присела и упруго качнулась на месте. В подвальчике щебетали птицы, с сыпучим шорохом возились в опилках ангорские хомяки, беззвучно, мерцая лупоглазыми мордами, порхали в аквариумах похожие черт знает на что рыбы. Исполатев остановился у прилавка, где помещались птичьи клетки. Два неразлучника сидели на жердочке и, зашторив глаза кожаными веками, искали друг у друга клювами в изумрудном оперении. Рядом, как детский сад на прогулке, галдели волнистые попугайчики. Между прутьями пустой соседней клетки был закреплен лист бумаги с объявлением: «Продажа цыплят производится по четвергам. Детям до шестнадцати лет цыплята не отпускаются». Во втором этаже, над объявлением, дрябло свинговали два кремовых кенара. Самая большая клетка была битком набита зелено-серыми чижами. Простая русская птичка – не дура выпить водки на Фонтанке – приглянулась Исполатеву вздорным видом.

У станции метро, носящей имя идейного, интеллигентного, чересчур правильного, чтобы быть интересным, писателя XIX века, Исполатев купил пять головастых гвоздик, взъерошенных, как третий сон Веры Павловны.

Лифт остановился на шестом этаже безликого блочного дома. Стены лестничных клеток и труба мусоропровода были выкрашены салатной краской и усеяны веселыми ситцевыми цветочками. Исполатев мысленно поблагодарил Создателя за то, что тот, взявшись делать людей разными, не выбрал главным признаком отличия характер сыпи на кишечнике.

У двери, обтянутой стеганым дерматином, Петр задержался и раздавил на косяке кнопку звонка. Кованые стебли гвоздик упруго сутулились.

За дверью возникли две фигуры: счастливая Паприка и полная, стареющая женщина с короной ложнорыжих волос на голове.

– Ма, это – Петя, – щебетнула Паприка.

– Исключительно приятно, – призналась женщина.

– Агния Ивановна, – Исполатев выставил перед матроной букет, – эти цветы вас недостойны, достоин вас единственный цветок – ваша дочь. Не скажу, что это изящно, но это от души.

Принимая гвоздики, Агния Ивановна по-девичьи зарделась.

– Благодарю, – сказала она, волнуясь. – Чрезвычайный букет. А мы уже сели. Прошу следовать за стол. Галочка, покажи Пете ванну, где моют руки.

Паприка распахнула дверь в ванную и, не произнеся каких-то слов, посмотрела на Исполатева сперва радостно, а потом смущенно и умоляюще.

– Подарок пока подождет, – сказал Петр.

Вынув бутылку «Дербента», Исполатев оставил сумку в прихожей и, вслед за Паприкой, прошел в гостиную. Паприка представила Исполатева; потом Исполатеву – отца, который сидел рядом с праздничной женой, долговязый и пьяненький, брата, жену брата с белым фарфоровым лицом и их малолетнюю дочь, сразу чего-то устыдившуюся при постороннем. Среди салатниц виднелась початая бутылка водки и похожая на волан для бадминтона хрустальная ваза с гвоздиками. Исполатев поставил на стол «Дербент».

– Дело! – похвалил отец. Он взял бутылку и столовым ножом принялся трепанировать ее полиэтиленовую голову. – Нагружай тарелку под штрафную, догоняй нас – мы далеко уплыли!

– Понес, балабол пьяный, – смутилась за мужа Агния Ивановна и обратилась к гостю: – Петя, вам салатов сразу положить или постепенно?

Отец наполнил рюмки водкой, а Паприке и невестке плеснул в бокалы вина.

– Целиком за женщин выпили, теперь будем по отдельности. За матерь нашу! – сказал отец.

– Будь здорова, – согласился брат.

– За меня всегда успеется, – возразила Агния Ивановна. – Давайте выпьем со знакомством...

– Петр, – сказал отец, наполняя рюмку, потому что успел выпить под свой тост в одиночку. – Мазурик! Ты мне полюбился!

– Ишь, соловей заливистый, – обиделась Агния Ивановна. – Слова под него не вклинишь. – Она робко посмотрела на Исполатева. – Петя, мы вам замечательно рады, бывайте к нам чаще... Ой! – спохватилась она. – Что-то я, будто прощаюсь. Я не то говорю. Я буквально другое хотела.

– Давайте выпьем, – угрюмо сказал брат, – а то батя себе в третий раз цедит.

Выпили. Дружно взялись за вилки.

– Петр, – возник отец, завершив наполнение рюмок. – Я человека с первого взгляда... С тобой Галка, как в Кремлевской стене. На свадьбу не забудь стариков... Понял? А то есть, что забывают.

Исполатев покосился на Паприку – та не поднимала лица от тарелки.

– Вот Емеля! – срочно вскрикнула Агния Ивановна. – Зачем косушку открыл, пока гости не сошлись? Не человек, а стихийный самотек.

– Имею право выражать, – заявил отец, возвращая на стол пустую рюмку.

– Батя, – сказал брат, – пойдем на кухню потабачим. Там у нас карты, я тебя в дураках оставлю.

– Накось! – Над столом медленно проплыла дуля. – Не таких делали.

Брат подмигнул Паприке и повел отца в кухню.

– Беда с ним – по праздникам водку сильней закуски предпочитает, – оправдалась за мужа Агния Ивановна. – А мы вот что... давайте мы Петю с Галочкой отметим. Чересчур на вас смотреть приятно. – Она снова зарделась. – Живите подобру, раз вам удовольствие.

Выпили и неторопливо закусили. Когда Агния Ивановна двинулась включать телевизор, Исполатев склонился к уху Паприки: «Пора...»

Из кухни рвался нетвердый голос отца, вспоминающего про утес на Волге. Нащупав в сумке маленькую клетку-переноску, Исполатев спрятал ее за спину и вошел в комнату Паприки.

– Ай! – взвизгнула Паприка, увидев на ладони Петра переноску. – Что там скребется? Крыса?

– Это – чиж. Зовут Петей.

– Петя? Ты даришь мне Петю? Ой, какой милый! Как у него сердечко бьется. И ты хочешь, чтобы я посадила его в клетку?

– Отпусти его.

Паприка блеснула голубыми белками и горестно вздернула брови.

– А он не умрет?

– Еще чего, – сказал Исполатев. – Он будет трепыхаться в небе и чирикать чижиные песни.

– Мне его жалко. А чиж Петя точно хочет на волю?

– Хочет.

– Тогда – сам...

Исполатев взял в кулак теплый комочек перьев, открыл форточку и бросил птицу в сырое, покрытое рванью облаков небо.

Подходя в двенадцатом часу к дому, Исполатев заметил, как из телефонной будки у подворотни в его сторону устремилось что-то легкое и решительное. Тишину мартовской ночи разбудил вселенский грохот хлопнувшей металлической двери.

– Где ты шляешься, бабник чертов! – Аня повисла на Исполатеве, крепко сжимая в руке вишневую сумочку. – Пусть не обещала, все равно должен ждать – предчувствовать должен! – Она нащупала губами рот Исполатева. – Как мышь шамершла... – пробубнила Аня, продолжая долгий поцелуй.

Обнявшись, похожие на разнополых сиамских близнецов, они бегом добрались до парадной и взлетели к дверям теплой коммуналки. Аня сразу юркнула в ванную и взбила под струей воды сугроб пены. Исполатев в комнате обнял гитару, потому что чувствовал себя в этот миг счастливее, но глупее инструмента:

я видел небо, бедное дождями, и дивных птиц на илистой косе божественного, но чужого Нила, я видел караваны, длинной цепью бредущие от славного Фаюма, и океан песка за тихой рощей душистых апельсиновых деревьев, я видел гордый строй вершин в нарядах чистейших из искристых кружев, черпал руками воду звонкую ручья, рожденного в любви от льда и солнца, по диким склонам, где подвижен камень, я собирал цветущий рододендрон – – – она смеялась: было, видел, трогал! – да, женщины не признают глагола прошедшего, для них не существует того, что пальцами, губами, взглядом нельзя ощупать тут же, сразу, мигом, и спорить глупо, я не спорил, нынче я говорю: мой рот запомнил податливое море, что по просьбе способно расступиться и впустить гостей в свои жемчужные владенья, а тело помнит зной и злую жажду пустыни яростной, а руки знают путь к оазисам блаженным, как дорогу вернейшую к ним знают караваны, а молодое сердце весело, как чадо снегов и солнца, трогай же губами и пальцами, пока все это рядом, помни: один лишь только миг промедлить стоит – тотчас опередит тебя другая