Димфна Кьюсак - Скажи смерти «нет!»

• Название: Скажи смерти «нет!»
• Автор: Димфна Кьюсак
• Издательство: Правда
• Жанр: Современная проза
• Год: 1984

Имя австралийской писательницы Элен Димфны Кьюсак (1902—1981), неутомимого борца за мир, давно знакомо советскому читателю. У нас в стране увидели свет многие ее произведения. В настоящий сборник вошли романы: «Скажи смерти „нет!“, „Черная молния“, „Полусожженное дерево“, где писательница бросает обвинение общественной системе, обрекающей на смерть неимущих, повествует о трудных поисках утраченного смысла жизни своих героев.

---

Из-за этой вот настоятельной, почти отчаянной потребности вновь пережить те дни, вновь познать товарищество тех лет он и дал заманить себя в оккупационные войска. Но это тоже оказалось пустым номером. В жизни опереточных солдатиков, на которую обрекала их служба в оккупационных войсках, не было того, что придавало ценность той жизни и той дружбе — опасности, разделяемой ими среди крови и смерти. Барт швырнул на пол сигарету и раздавил ее каблуком. Баста! С этим все. И вот ему двадцать пять, а он стоит между двух миров, ни один из которых не может принять полностью.

Он снова подумал о Джэн, и сердце его учащенно забилось. Джэн была реальностью, единственной, которую он принимал.

Да, черт побери, ему здорово повезло, что он вернулся домой и Джэн еще ждет его. Ждет — не то слово. Когда говорят «ждет» — это значит речь идет о том, что еще будет, чего не было. А Джэн была с ним, оставалась с ним — вот и все. Джэн не такая, как все. Там, в Кюре, была у него девчонка из американского Красного Креста, хорошенькая, одета здорово — просто картинка, а что до всего прочего, так, о брат, с ней бывало жарко. Но скоро это все кончилось, а как только кончилось, он забыл и больше уж не вспоминал об этом. Во всяком случае, если и вспоминал, то совсем не так, как о Джэн. Были у него и другие. Много было. Всякое бывало, когда вдруг захочется побыть с девушкой. Когда невмоготу становится, все они кажутся небесными созданиями. Но с Джэн — тут все было по-другому. Отец-то его сказал бы, что все одно, но хотя он и мудрый старикан, его отец, есть вещи, которых он не понимает да и не поймет никогда. И все же, пока Джэн ждала его, в его неустойчивой жизни было что-то устойчивое, был какой-то смысл.

II

Черный массив Каноболаса выплыл из просторов равнины, и на его гребне ярко засветились огни Оранджа. Барт поежился от холодного ветра и натянул свой зеленый армейский свитер. Он нарочно оставил его при себе, зная, что душная ночь сменится холодом, как только поезд с равнины поднимется в горы.

Шумная станция была живым островком в ночи. Жизнь здесь била ключом, звучали голоса, гулко отдавался звук шагов на асфальте, возбужденно бегали в поисках мест новые пассажиры, а старые, протирая заспанные глаза, выходили из поезда.

Барт распахнул дверь и выпрыгнул на платформу.

В станционном буфете было полно народу. Позвякивали чашки, пассажиры выкрикивали заказы, дребезжала касса, было жарко, и в воздухе плавал сладковатый пар.

Барт взял чаю и сандвич и стал доливать в толстостенную чашку с чаем молоко, глядя, как оно расплывается там дрожащими волокнистыми кругами, смешиваясь с обжигающе-горячей черной жидкостью. Он сонно проделывал это привычным движением, наверное, уже в тысячный раз за свою жизнь.

Когда он потянулся за сахаром, девушка, стоявшая рядом, улыбнулась ему, извиняясь, и подтолкнула вдоль стойки сахарницу.

— Простите, — сказала она, зевая, — я еще не совсем проснулась.

Барт улыбнулся в ответ.

— Ничего. Все уже успели заснуть, пока мы доехали до этой харчевни.

Он глотнул, и у него дух захватило. Это был настоящий кипяток, который обжег глотку и оставил саднящий след в пищеводе. Барт добавил молока.

— Ух! Горячо!

— Правда? И все-таки лучше пить таким, чем потом сломя голову бежать за поездом.

Чай обжигал глотку, прогоняя ночную сонливость. Девушка смерила его взглядом поверх толстого края чашки. Она явно хотела завязать с ним разговор — это уж точно.

— Когда я схожу с поезда среди ночи, я всегда себя чувствую, будто я на необитаемый остров выброшена.

— А он довольно плотно населен, этот необитаемый остров.

Два пьяных солдата вдруг уткнулись в Барта, с трудом удерживаясь на ногах, и ему пришлось обеими руками придерживать чашку.

— Подумать хорошенько, так ведь можно и в душе носить свой необитаемый остров, правда?

Барт пристально смотрел в ее глаза, такие темные, что зрачков невозможно было отличить. На платформе послышался первый удар колокола. Голос дежурного объявил, что пора садиться на поезд. Барт подхватил девушку под руку, и они поспешили вслед за бегущими пассажирами.

— Скорей, скорей, а то останемся.

На мгновение они остановились.

— Куда теперь?

— Мы здесь — в четвертом вагоне.

— А я в третьем классе, возле паровоза.

Они побежали вдоль состава к ее вагону.

В дверях она остановилась.

— Спасибо за компанию, — она улыбнулась ему. — А теперь пойду растолкаю мужа, он там храпит без задних ног.

Раздался гудок, потом шипение выпускаемого пара покрыло все остальные звуки.

Барт поднял руку, шутливо взял под козырек и, побежав вдоль платформы, вскочил на подножку уже уходившего вагона.

Да-а! Забавно это вышло. Встретилась ему девушка среди ночи, поболтала с ним за чашкой чаю, приглянулась ему, а, оказывается, у нее там муж «храпит без задних ног». Она нарочно сказала ему об этом. Барт вспомнил ее задорно приподнятые брови, зовущий рот, высокую грудь, обтянутую свитером, и удивился, как ему вообще удается спать, этому мужу.

III

Чашка чаю окончательно прогнала сон, а встреча с девушкой взволновала его. Он свернул сигарету, закурил и, снова высунувшись в опущенное окно вагона, стал смотреть на расстилавшуюся перед ним волнистую равнину. Вышел горбатый месяц, осветив восточную часть неба, и на его фоне стеной вырисовывались дальние отроги Голубых гор. Вскоре темнота стала рассеиваться, как прозрачная завеса, и бледное сияние осветило скошенные луга и одинокие фермы, спящие под серебряным лунным покрывалом; густые тени елей, дубов и раскидистых ив казались неуместной и чуждой роскошью в этом мире бледных теней, какими-то пришельцами в этом спящем пространстве, где только тощие, как скелет, эвкалипты были на месте.

В венце холмов бледно роились огни Батерста. А вскоре появился сам город, и при виде его на Барта нахлынули горькие воспоминания, травившие душу. Он вспомнил такую же вот ночь, как эта, когда мать, отец, маленькая Нэнси и он до самого утра ждали здесь отправления на фронт восьмой дивизии. Его брат Боб был в этой дивизии, и все они приехали в Батерст, чтобы проститься с Бобом. Конечно, официально отправка дивизии считалась военной тайной, но, пожалуй, родные доброй половины всех солдат дивизии съехались в этот сонный городок, чтобы в последний раз увидеть своих перед разлукой. Барт тогда еще учился в средней школе.

Он вспомнил, как грохотали по дороге огромные военные грузовики, как глухо отдавался топот кованых ботинок на бетонированном шоссе, как с подъездной дороги, ведущей к станции, доносился топот тысяч марширующих ног. Была июньская ночь, как и теперь, но было морозно, и бедняги солдаты дрожали в своей тропической форме. Чтоб хоть немного согреться, они надели свои тонкие дождевики с капюшонами, и в ночи их остроконечные капюшоны, торчавшие поверх поклажи, отбрасывали фантастические тени. Туго натянутые ремешки тропических панам, сдвинутых на затылок, врезались им в щеки.

Барт вспомнил, как тихо плакала в стороне мать, как, надвинув на самые глаза широкополую шляпу, молча и строго застыл его отец, как прижималась к отцовскому рукаву дрожащая Нэнси. Он вспомнил, как Боб выскочил из строя, наспех поцеловал их и торопливо пожал им руки на прощание. Загорелое лицо брата было непривычно суровым.

Барт поежился от утреннего холода. Он снова ощутил запах петуний из станционного садика и не мог понять, что принесло этот запах — утренний ветер или его воспоминания. Небо было прозрачно-зеленоватым в то утро, и в нем мерцали две бледные ленты комет. Барт вспомнил, как тронулся, наконец, поезд, как он пронзительно, словно петух, прощально загудел: «Ду-ду-ду-ду-ду», как завыли свистки сирены, захлопали петарды, и протяжный крик отъезжающих таял в воздухе, разворачиваясь змеей, пока не пропал вдали. Теперь до них доносилось лишь далекое пыхтение паровоза, преодолевавшего подъем. А потом исчезло и оно, стало тихо-тихо, и только слышно было, как все так же вполголоса плачет в стороне мать.

Барт натянул шинель поверх свитера. Возбуждение улеглось, И им овладело чувство тщеты и безнадежности. Чертова жизнь! Хорошо его отцу — он так и живет, как жил. Он как будто рожден был для этого дела, и оно ему нравится. Другой жизни он просто не знает, и он получает удовлетворение от одной мысли, что так много потрудился и все еще много трудится для того, чтобы накормить голодающий мир. Пусть уж он этим тешится, все равно как страус, который зарывает голову в песок. И в общем его можно понять, когда он критикует сына за то, что он живет не так, и когда советует ему трудиться для будущего и так расходовать время, силы, энергию, чтоб лучше было в будущем. Все это так, если б у нас было будущее, а будет ли оно? Взять Боба. К нему должно было перейти все хозяйство, и он любил хозяйствовать. Убит. Через тысячи кругов ада прошел, пока смерть над ним не сжалилась и не принесла освобождение. А если б остался жив и вернулся, когда все это улеглось, что бы он в этом хозяйстве нашел? Надрывай кишки всю жизнь и кончишь тем же, чем отец: он ведь все еще надрывается, чтобы выплатить по закладной деньги, которые взял, чтоб хоть как-нибудь продержаться во время кризиса. Теперь много кричат о благородной роли фермеров в этой войне. А пройдет несколько лет, еще один кризис начнется, и фермеры снова сползут туда же, где были десять лет назад.