Виль Липатов - Игорь Саввович

• Название: Игорь Саввович
• Автор: Виль Липатов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1970

Этот роман Виля Липатова, как и предыдущие, злободневен и страстно-полемичен. Его герои – тридцатилетние люди, родившиеся после войны и вступающие ныне на руководящие посты разных звеньев народного хозяйства. О гражданской зрелости этого поколения, о чувстве ответственности перед государством, перед народом идет речь в романе. Это является его главной темой. Место действия – сибирский город 70-х.

---

С весны Сергей Сергеевич жил в счастливом предчувствии близкой находки, равной озарению. Он ощущал себя художником, который уже создал картину, и не хватало, может быть, мелкого, самого пустячного мазка, чтобы картина превратилась в шедевр. Одного удара кисти не хватало, чтобы большегрузный плот – десять тысяч кубометров! – плавно вписался в повороты причудливо-извилистого Коло-Юла, мягко проплыл над коварными мелями, увидел бы простор голубой Оби. Уверенность в близком счастливом конце молодостью пронзала Валентинова.

Во вторую субботу июля, утром, когда над городом быстро и упрямо собиралась гроза, Сергей Сергеевич проснулся ровно в шесть, усмехнувшись, подумал, что будильник от него отстал на две минуты, и радиостанция «Маяк» подтвердила, что будильник действительно врал на две минуты. Привычки лежать в кровати Сергей Сергеевич не имел, от этого его отучили в раннем детстве, и потому, вскочив на ноги, сразу начал день с вальса «На сопках Маньчжурии». В ответ на это, естественно, застучали материнские каблуки, раздался ее горловой кашель.

Перед тем как умываться, Валентинов вышел в сад, сел на низкую скамейку и затих. Это были самые сладостные минуты за весь длинный, счастливый, молодой и добрый день. Через минуту-другую на дерево, под которым сидел Валентинов, сел знакомый скворец, побормотав, запел то, чему его выучил Валентинов, – песенку «Любовь – кольцо…». Скворцу кто-то однажды подбил крыло, беспомощный, он два года прожил в кабинете Валентинова, научившись снова летать, покинул кабинет, но из Африки домой возвращался всегда. И песенку про любовь пел Валентинову охотно.

С первой секунды утреннего бодрствования Валентинов отчетливо помнил, что в половине двенадцатого – плюс минус полчаса! – должен явиться с визитом заместитель главного инженера Игорь Саввович Гольцов. Полгода, целых шесть месяцев, заместитель под всякими предлогами – он их правдоподобно изобретать не умел – от домашних встреч с прямым начальником почему-то уклонялся, но вот наконец решил пожаловать, и все это время, пока пел скворец, Валентинову думалось только об Игоре Саввовиче, ожидание его прихода было счастливым дополнением к радостным минутам утреннего сидения на низкой лавочке, вкопанной в землю еще прадедом-декабристом. Поэтому-то скамейка и была очень низкой; ушла в землю, или, наоборот, земля поднялась.

Сергей Сергеевич Валентинов был счастлив, хотя толком не знал, что это такое – счастье, и, когда спрашивали, как он понимает счастье, неуживчиво морщился. Вопрос казался глупым, риторичным, неразрешимым, наконец. Дикарь с острова Пасхи счастлив, когда держит в пальцах бильярдный шар, аХемингуэй, великий Хемингуэй, был несчастлив на Кубе, богатый и знаменитый. Однако теперь сам Валентинов был счастлив и, как всякий счастливый умный человек, не понимал этого, а только с благодарностью думал, что в самом конце шестого десятка капризная судьба благосклонно подарила ему здоровье и, значит, молодость.

Минут десять посидев на лавочке, Валентинов умылся, взял с книжной полки книгу и пошел в кухню – завтракать. Мать вежливо ответила на его «доброе утро», а потом такими же словами и точно таким же тоном, как это делалось десять, двадцать, тридцать, пятьдесят лет назад, проговорила:

– Выдумал моду – есть с книжкой в руках. Срамник!

Он ей ответил точно такой улыбкой, какой отвечал десять, двадцать, тридцать, пятьдесят лет назад, то есть сочувственной, понимающей, но не могущей ничего изменить. Мать Сергей Сергеевич Валентинов до сих пор любил так, как любят матерей дети в нежном возрасте, жизни без нее не представлял и делал все, что матери хотелось, даже если это было для него затруднительно Преувеличенная, безоговорочная, жертвенная любовь к матерям была принята в доме Валентиновых, на ней держались семьи и традиции, и Сергей Сергеевич ничем не отличался в этом отношении от отца, деда, прадеда, которого немножко помнил, а ведь это был младший сын декабриста Валентинова.

– Ты хоть разбирай, Сергей, что ешь!

– Спасибо, мама! Очень вкусно!

В последние недели Валентинов переживал «дрюономанию», то есть любовь к очередному писателю, на этот раз к Морису Дрюону. Он то носился с Голсуорси, то заново открывал казавшегося раньше простоватым Вячеслава Шишкова, то вдруг признавал гением тихого шестидесятника Наумова. Теперь он жил среди королев и кровавых монахов Дрюона.

– Хотела бы я знать, что – очень вкусно?

– А вот это, мама, яичница.

– Ну ешь, ешь!

Валентинов крякнул и смутился. Матери всегда хотелось за едой поболтать с единственным сыном, а ему не хотелось; Валентинов ежедневно хотел поболтать с матерью перед сном, а ей не хотелось. Вот так они и жили, почти не разговаривая, а только переглядываясь и, конечно, понимая, что происходит с каждым из них.

– Чем, ваше сиятельство, прикажете потчевать этого-то?

– Кого, мама?

– А вот этого твоего Игоря Саввовича! Который на меня таращит девичьи глаза да тоненько вздыхает.

Валентинов отложил книгу, подняв на лоб очки, длинно посмотрел на мать, а она в ответ на бесцеремонное разглядывание повела плечами и принялась демонстративно громко и противно прихлебывать чай с блюдечка, держа его в растопыренных пальцах. Она всегда передразнивала деревенскую манеру пить чай, когда хотела позлить сына.

– Странно и даже весьма странно, мама! – выразительно сказал Валентинов. – Твое отношение к Игорю Саввовичу… Твое отношение… По крайней мере, нелояльно.

– Что?

– Нелояльно!

– Бог с тобой, Сергей, когда ты научишься разговаривать без иностранщины! – Мать вздернула голову. – Валентиновы никогда не французили в семейном кругу и не будут французить, а ты со своими этими… нелояльно! Тьфу! Русское начало, иностранный кончик – вылитый япончик.. Не огорчай меня, сын, попусту!

Валентинов обозлился и обиделся, но, просчитав про себядо десяти, начал задумчиво разглядывать снятые очки, думая о том, что отношение матери, сохранившей ум, наблюдательность и опасный юмор до глубокой старости, к Игорю Саввовичу было странным. Он чувствовал, что мать ждет прихода заместителя с таким же нетерпением, как и сам Валентинов, но при этом отчего-то зло высмеивает каждый шаг, жест и слово Игоря Саввовича, как только он покинет дом. Это было уже таким грубым нарушением фамильных традиций, что Валентинов боялся сказать матери элементарное: «Мама, в нашем доме за глаза о человеке…» Он вообще побаивался матери.

– Нехорошо, мама, некрасиво! – все же произнес Валентинов. – Попусту злым стыдно быть, мама, ох, как стыдно!

– Ешьте, ешьте, ваше сиятельство, пироги простынут…

– Нехорошо, мама, нехорошо!

После завтрака Валентинов дважды обошел по собственной «прогулочной» тропинке Воскресенскую гору, затем вернулся домой, чтобы заняться самым приятным делом: писанием книги воспоминаний о развитии сплавного дела на реке Оби, которая называлась, впрочем, «Моя вода» и начиналась фразой: «Стояло лето, был август, но с тополей уже падали листья, и думалось, что только в Сибири желтые листья так рано и покорно ложатся под ноги…» Фраза Валентинову не нравилась, но пришлось оставить: вся книга о прошлом получалась грустной, как эти ранние листья.

В одиннадцать с минутами Сергей Сергеевич спрятал рукопись, сняв рабочие очки, долго массировал пальцами глаза – уставали. Это было теперь единственное, что не ощущалось молодым, – зрение. Дальнозоркость катастрофически возрастала, и сейчас – без очков – он не видел собственные руки, зато резко и контурно просматривалось все, что было за широко распахнутым окном: деревья, начало тропинки, раскинувшийся за деревьями город. Крыши и купола покрывала синеватая дымка, легкая и прозрачная, говорящая о том, что уж теперь-то, когда город затянула такая дымка, дождя не будет долго.

Там, где начиналась валентиновская «рабочая» тропа, должна была сначала появиться голова, а потом и весь Игорь Саввович Гольцов, и если он не опаздывал, то через несколько минут нужно было ожидать прихода. Сев на кончик стола в глубине комнаты, оставаясь незамеченным с улицы, Сергей Сергеевич задумчиво смотрел в промежуток между тополями и тихонько, как это делают люди только наедине с самим собой, улыбался. Добрая, милая мама! Она, наверное, не выдержала бы, если бы узнала, кто такой «этот самый твой Игорь Саввович». Тогда мама уже не говорила бы, что Игорь Саввович «таращит на нее девичьи глаза», а поняла, почему он их таращит.

Забавно, а?! Не подозревая об этом, заместитель главного инженера Гольцов был родным сыном главного инженера Валентинова!

Вот какие диковинные зигзаги иногда выписывает причудливая жизнь, когда мужчина и женщина одинаково сильно любят друг друга, но совершенно, до безнадежности, до отчаяния, непохожи друг на друга, не понимают друг друга, как марсианин и венерианка! Боже! Мужчине и женщине вообще баснословно трудно понимать друг друга, мужчина и женщина родились, в сущности, на разных планетах, но того, что произошло с родителями Игоря Саввовича…