Анна и Сергей Литвиновы - Эксклюзивный грех

• Название: Эксклюзивный грех
• Автор: Анна и Сергей Литвиновы
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 2002
• ISBN: 5-04-009967-3

Безобидную женщину-пенсионерку, бывшего врача, убивают в подъезде. А через два дня погибает ее подруга, которая когда-то работала вместе с ней медсестрой… Дети убитых, журналист Дима Полуянов и библиотекарь Надя Митрофанова, пытаются понять, связаны ли между собою две эти смерти. И выясняют, что совсем недавно погиб и бывший главный врач поликлиники, в которой когда-то работали обе женщины… Все нити этого странного дела ведут в Петербург. Туда и отправляются Дмитрий и Надя, тем более что в родном городе за ними по пятам идут безжалостные убийцы. И пока беглецам только чудом удавалось вырваться из их лап. Однако везение – вещь непостоянная. Поэтому нужно первыми найти людей, которые за всем этим стоят. Иначе каждый день для Дмитрия и Надежды может стать последним…

---

Где они трудились ? Как называлось это медучреждение ? Номер его ? Адрес ?

В каких они состояли отношениях ?

Встречались ли они все вместе с тех пор?

Хорошо бы найти мамину трудовую книжку. Или, допустим, черновик ее автобиографии для отдела кадров. Или дневник тех времен, когда она работала с тетей Раей и Аркадием Михайловичем. “Ведь она всю жизнь вела дневники – то пару строк запишет за месяц, а то каждый день кропала. Но мне записи никогда не показывала…"

И вот теперь, поставив перед собой цель, Дима взялся за поиски. Но все равно работа шла медленно. Мама хоть и держала все документы в папках, но подписаны они не были. Кроме того, система, по которой она располагала свои бумаги, вроде бы имелась – однако понять ее Дима не мог. В папке с чьими-то письмами вдруг оказывался гарантийный талон на велосипед “Дружок”. (“Помню, помню я этот велик – мой самый первый! Ох, как я радовался!”) Из папки, где лежали конспекты для Университета марксизма-ленинизма, вдруг вылетала веселенькая программка Театра имени Кирова (а на ней мужской рукой записан телефон некоего Ивана Андреевича).

К тому же Дима не был организованным человеком (и сам прекрасно знал это). А документы относились к его маме (а порой к нему самому). Поэтому он то и дело застревал в бумагах, безусловно, интересных – но к его расследованию никакого отношения не имеющих. $(о разве мог он, например, не прочесть письма к маме от загадочного Володи, датированные шестьдесят трещим годом? (“Маме двадцать, до моего рождения еще десять лет. И никогда ни о каком Володе не рассказывала…”) Письма, судя по контексту, присылались в Ленинград из армии, где таинственный Володя служил Лейтенантом. Они неожиданно начались в октябре шестьдесят третьего и спустя год так же неожиданно оборвались. “…С 9 до 11 писал конспект занятий с солдатами по ОМП – оружию массового поражения. Причем уже с утра было известно, что выступать мне не придется. Однако комбат сказал, что занятия может И не быть, а конспект быть обязан…” Забавно. Однако – никаких признаний. Никакой любви. И – никакого отношения к его делу.

Все время Дима нырял в полуизвестные, малоизвестные и вовсе неизвестные эпизоды маминой жизни, погружался в них, барахтался и сожалел, что мамы нет. И некого ему теперь расспросить: что стояло за этими письмами, записками, фотографиями, театральными программками, грамотами?.. Потом Дима вдруг спохватывался: чего ж я отвлекаюсь?! Выныривал, умственно отряхивался от очередного эпизода маминой жизни. А потом снова нырял – и опять оказывался неизвестно где; но, во всяком случае, вдали от цели своих разысканий.

Переписанные ясным маминым почерком стихи Мандельштама… Его собственная тетрадь по истории за пятый класс двести одиннадцатой ленинградской школы с оценкой “пять с плюсом”… Ее недописанный конспект “Материализма и эмпириокритицизма”…

При подобном, безалаберном, поиске Дима если и мог что найти, то только случайно. Вот и выпорхнула невзначай из одной из папок отпечатанная на мелованной бумаге Почетная грамота. На обложке – Кремль, красный флаг и серп с молотом. Дима открыл грамоту. На развороте – вождь в профиль и слова: “Первая производительная сила всего человечества есть рабочий, трудящийся”. Подпись: “В. И. Ленин”. А на соседней странице – впечатанный старательной машинкой текст:

Администрация, партбюро и профком поликлиники

Ленинградского технического университета

Награждают

ПОЛУЯНОВУ ЕВГЕНИЮ СТАНИСЛАВОВНУ

За инициативную добросовестную работу и в связи с 60-летием Великой Октябрьской социалистической революции

Главный врач А. М. СТАВНИКОВ

Секретарь партбюро К.К.ПРОКОПЕНКО

Председатель профкома Р.А. МИТРОФАНОВА

Г. Ленинград

5 ноября 1977г.

"Ну, вот оно, – почти равнодушно подумал уставший от поисков Дима. – Все сошлось. Полуянова, Ставинков, Митрофанова. Значит, все они, трое, работали в студенческой поликлинике в семьдесят седьмом году. И, наверное: до семьдесят седьмого. И какое-то время – после. В те годы люди подолгу трудились на одном месте… А тетя Рая, оказывается, председателем профкома была… Ну и что мне это дает?"

Надя. То же самое время

Надя в очередной раз набрала Димин домашний номер – он молчал. Позвонила на мобильный – звонок прошел, но длинные гудки были ей ответом. “Он не хочет со мной говорить, – отстраненно подумала она. – Телефон высветил ему мой номер, и он не берет трубку. – В другой момент она была бы уязвлена – но не сейчас. По сравнению с горем от потери матери блекла любая личная досада. – Дима, наверное, на похороны к моей маме не хочет идти. Почему ж он такое участие к ней проявлял, пока она была жива?.. А вдруг с ним самим случилось что?"

Однако долго Надя о Диме не думала. Назавтра предстояли похороны, поминки… Полно хлопот.

Дима. То же самое время

Определитель Диминого мобильного телефона высвечивал Надины звонки. Но он не отвечал: чувствовал, как ему тяжело сейчас будет выговорить любые, пусть стандартные, слова соболезнования. К тому же на похороны, вторые за неделю, идти будет тягостно. Поэтому он поступал, как подросток: не брал трубку – словно скрывался от влюбленной одноклассницы. Словно прикидывался больным, чтоб не идти на нелюбимый урок. “Бог меня простит, – оправдывал он себя. – Пока тетя Рая была жива, я делал все, что мог”.

Давно стемнело, а он продолжал копаться в маминых архивах. К двенадцати ночи Дима, кажется, просмотрел все. Кучка отобранных им документов помещалась на журнальном столике.

Он нигде не смог обнаружить мамины дневники. И вообще – в архиве оказалось до обидного мало записей, сделанных ее рукой. Ну, писем нет – это понятно. Мама не из тех, кто пишет письма под копирку. Но нет и его писем, адресованных ей. А он их писал. Например, в Дрезден, где мама провела полгода по обмену (кажется, в начале восьмидесятых). Или в дома отдыха. (Бывало, мама отправлялась в отпуск без Димочки: вот трагедия была, пока ему не стукнуло четырнадцать. И, прямо скажем, радость – когда он стал старше.) Но его письма отсутствовали. Не имелось и маминых дневников.

А ведь было и то и другое! Должно было быть!

Правда, нашлось кое-что, связывающее маму с Ленинградом, с тетей Раей, с Аркадием Михайловичем Ставинковым, со студенческой поликлиникой.

Во-первых, Дима откопал четыре поздравительные открытки. Одна с Восьмым марта, две – с Первомаем и одна – с Новым годом, адресованные из Ленинграда в столицу и подписанные инициалами А.М.С. Три открытки, датированные восемьдесят пятым годом (они с мамой тогда только-только перебрались из Питера в Москву). Еще одна – восемьдесят седьмым годом. В первых трех посланиях А.М.С. – то есть главврач Аркадий Михайлович Ставинков – передавал “горячие приветы ДД” – стало быть, Диминому отчиму. В последнем поздравлении приветов ДД не было – к тому времени гордая Евгения Станиславовна уже разбежалась с Диминым “папой номер два”, и, выходит, главврач о сем факте откуда-то знал.

Все четыре открытки от Аркадия Михайловича были выдержаны в духе слегка индифферентного поздравления от бывшего коллеги по работе. Однако почудилось в них Диме нечто большее. Некая сдержанная, затаенная и неудовлетворенная страсть. К примеру, следующий пассаж (из последней открытки, когда мамин “муж номер два” уже исчез далеко и надолго): “Мне часто снится Ваше лицо со светлой прядкой, склоненное над писаниной…” Интересно, что мама отвечала Аркадию Михайловичу на подобного рода признания? Наверное, хранила гордое молчание – раз переписка оборвалась… А может, она вовсе не оборвалась, а, напротив, стала более страстной? И вследствие этого оказалась уничтоженной? Что гадать!.. Пожалуй, об этом ему уже не суждено узнать…

Еще в стопке отобранных Димой документов имелись три фотографии. Одна из них запечатлела, очевидно, эпизод внутриполиклинического междусобойчика. О сем свидетельствовала казенная меблировка; столы, покрытые не скатертями, но белой бумагой; разнокалиберные рюмки. По бумажной гирлянде, протянувшейся вдоль стены на заднем плане, можно было предположить, что праздновали Новый год. Костюмы людей, изображенных на фото (длинные воротнички кофточек, широкие лацканы пиджаков, рубашки с планками), и их прически (“видал-сэссун”) свидетельствовали, что действо происходило в поздние семидесятые. На черно-белой картинке были изображены трое: в первой даме Дима безошибочно распознал маму – лет на двадцать моложе. Второй была тетя Рая. Естественно, тоже моложе на два десятилетия. “Черт возьми, – подумалось Диме, – а обе они хорошенькими были! Жаль, что мы не в одно время родились. Вот бы я за обеими приударил!.. А тетя Рая на Надьку похожа. Точнее, конечно, наоборот: Надька похожа на нее, молодую”.