Сергей Марков - Рыжий Будда

• Название: Рыжий Будда
• Автор: Сергей Марков
• Издательство: Русский центр «Пересвет»
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1992

Это первое крупное произведение талантливого, но опального в свое время писателя. Оно было написано в тридцатые годы, однако опубликовано в 1989 году в журнале «Сибирские огни», через десять лет после смерти автора.

Остросюжетное повествование возвращает читателя к дням жесточайшей социальной трагедии – гражданской войне в восточных землях России и Монголии.

---

Они попрощались просто, о чем позаботился Тихон Турсуков, сделавший вид, что он не заметил попытки Фаины поцеловать его. Философ проводил обоих всадников за ворота и махнул рукой.

Конь Домбо взял с места крупной рысью, а Фаина, поглядев в последний раз на Турсукова, через плечо, услышала догоняющий ее окрик:

– Молодец, Фаина. Только локти подбирай! Оставшись один, Турсуков пошел в амбар и выкопал там среди хлама большой, похожий на синюю гирю замок, захлопнул дверь дома и щелкнул ключом. Ключ после этого был положен в условное место, вместе с запиской к добрым соседям, обещавшим присмотреть за домом. Садясь в седло, Турсуков недовольно поправил выглядывавший из-за пазухи ремешок из красной кожи. Цепочка медальона резала ему шею, он морщился и все время подтягивал цепочку вверх, как поводья.

Скоро он пустил лошадь почти в карьер, совершенно не заботясь о поисках дороги. Он мог ехать прямо через степь, через шумные заросли травы, вдоль берегов пустынных озер.

Он хорошо знал эту светлую, пока еще полупесчаную пустыню, оправленную в розовый гранит, который местами выходил на поверхность крупными и пыльными зернами. Невысокие горные кряжи медленно ползли к югу, сухой саксаул долин трещал от жары, в его зарослях возились воробьи-саксаульники, и шум, производимый ими, был похож на шум костров. Далеко впереди на расстоянии двух выстрелов катилась лавина пыли. Она уносила на юг напуганное появлением нашего всадника стадо антилоп. Степные орлы нависали над землей; они были похожи на листья, оторванные ветром от огромного черного дерева.

Пустыня летела навстречу Турсукову, расступалась перед ним, убегала в стороны, ложась за горные гряды, и снова манила всадника к себе.

В одной из ложбин Турсуков услышал громкий рокот, похожий на рыдание и, вместе с тем, на удары молота.

Всадник слез с лошади и подошел к крутому скату. Здесь был источник. Вода била, вернее, выталкивалась из земли, не пенясь, тугим белым столбом.

Столб отталкивал в сторону подставленные пригоршни и колотил Турсукова в грудь, когда он встал на колени перед источником.

– Дерешься? – ласково спросил философ у столба и вдруг с восхищением заметил, что через столб можно видеть цветы, траву, зерна гранита, увеличенные вдвое и ставшие поэтому волшебными.

– Ах, какой ты удивительный и дерзкий! – громко, как глухому собеседнику, сказал опять Турсуков и решил пойти вниз, туда, где столб падал со ската, разбивался и превращался в ручей, летевший в розовом каменном русле.

Турсуков вымыл здесь лицо, напился и стал приглаживать усы, наклоняя голову то вправо, то влево. И в эту минуту вправо от себя, совсем внизу, он увидел знакомое ему сооружение – молитвенную мельницу, которую здесь называют хурдэ.

Четыре прочных, покрасневших от времени, деревянных сваи возносили над ручьем деревянную кровлю, окружавшую саму вертящуюся молитву – цилиндр, похожий на рыбный бочонок, испещренный иероглифами. Бочонок вертелся при помощи опущенного в поток жернова, соединенного с цилиндром толстой, уже тронутой гниением, жердью.

Турсуков посмотрел на хурдэ и щелкнул пальцами. Он поспешно вытащил из кармана клок бумаги и карандаш и стал выводить на бумаге какие-то буквы, предварительно слегка смочив бумагу. Вслед за этим он расправил лоскут, положил его на солнце для просушки, придавив бумагу камешком для того, чтобы лоскут не унесло ветром.

Затем Турсуков стянул с ног бархатные сапоги, засучил кожаные штаны и полез в ручей. Он совершал явное кощунство.

Оглядевшись кругом, Турсуков сунул под жернов большой камень и остановил вечное вращение мельницы. Турсуков спокойно вылез на берег, взял бумагу и загнул оба ее края так, чтобы эти края можно было всунуть в трещины жерди. Трещин, и довольно глубоких, было как раз две, и философ без особого труда прикрепил свою бумагу на середину жерди с таким расчетом, чтобы надпись не могли испортить брызги воды. Он сразу же сделал пробу, отставив покрасневшими руками камень, бумага великолепно держалась на жерди и сразу кидалась в глаза. Мельница снова стала вращаться. Философ тихо засмеялся. Обернувшись, он вытер пыльные сапоги травой и вышел наверх. Тут он в изумлении поправил очки, взглянув себе под ноги.

Он сейчас чуть-чуть не раздавил странного существа, метнувшегося в сторону и поскакавшего в заросли травы. Животное маленькое, величиной немного больше крупной мыши, скакало на задних лапках, унося на спине длинный стебель травы, качавшийся, как ушедшая в тело стрела. Но самым странным в этом существе был его хвост, величиной раза в три превосходящий само тело. Он волочился по земле и даже поднимал пыль в таком количестве, какое могла поднять, пожалуй, только ступня человека.

– Вот он, оказывается, какой! – изумленно пробормотал Турсуков, пытаясь догнать хвостатого беглеца. – Ведь Козлов открыл, описал, а вот первый раз вижу. Действительно, хвостище!

Продолжая изумляться редкому животному, Турсуков сел в седло и поехал дальше на юг, куда звала его синяя, голубая, как омут, пустыня.

Странная проделка с хурдэ, очевидно, очень была нужна всаднику, потому что он все время оглядывался назад, стараясь найти глазами место своего привала, пока оно совершенно не скрылось из вида.

Турсуков вспомнил свою мысль о стремлении к полюсу, вспомнив ночь и Фаину, внутренне покраснел.

Он приподнялся на стременах и тревожно оглядел степь.

У него были причины быть осторожным. Вправо от него, как бы на аршин от горизонта, двигалась громадная пестрая масса. Он различил в ней одинаковое поблескивание и подумал, что такой блеск могут делать только стремена солдат. Он убедился окончательно в своей догадке, увидев еще вереницу мгновенно вспыхивающих белых стрел, перемежающихся опять-таки по одной линии. Было ясно, что это сверкали стремена и ярко начищенные солдатские котелки, притороченные к седлам кавалеристов. Отряд был обращен к нашему путнику правой стороной, и, следовательно, эти сверканья к шашкам относиться не могли. Конница медленно двигалась почти навстречу Турсукову па северо-восток. Над головой отряда летело пятно, похожее на голубую птицу.

– Эх, как бы Фаину с Домбо не догнали! – мелькнуло у Турсукова, и он поспешил спешиться и спрятаться в котловину. Он осторожно высовывался из зарослей дарасуна, разглядывая отряд.

Острый стебель травы оцарапал Турсукову нос. Он выругался и со злости выдернул траву.

Как раз почти в это же время Фаина, положив руку на седло Домбо, рассказывала юноше длинную историю о чешском капитане Плачеке, который, по ее словам, писал ей стихи по-чешски, и она все понимала.

– Знаешь, Домбо, там он составил, как его любовь мучает, а ему кукушка только пять лет жизни обещает, а он по мне сохнет. И вот дальше такая мысль, что я его хоть и в последний год, а полюблю у лазаретной койки… составил и напечатал даже под заглавием: «Любовь патриота, умирающего за святое дело». Как есть поэт был – с бакенбардами… А вот у Сиротинкина-то… – она не досказала и, пораженная тем, что она сейчас вспомнила, закричала: – Ай, Домбо, мальчик, что я, глупая, наделала! Медальон-то, медальон твоему отцу отдала. Ах, ты дура, дура, Фаина, и что теперь будет? Домбо стал расспрашивать Фаину, но она ничего не отвечала, а лишь махала на него рукой и протяжно стонала.

– Боже мой, что будет? – всхлипнула муза капитана Плачека.

Зеленый зонт вздрогнул, опустился и уколол спицей вспотевшее круглое плечо Фаины.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, которую, собственно говоря, написал не я, а Антон Збук

В начале лета 1921 года, по монгольскому летосчислению, кажется, в Год Курицы, я, уроженец города Кологрива, Антон Збук, свободомыслящий, записал здесь некоторые данные о жизни барона Петра Романовича Юнга фон Штерна. Уверяю, что моя работа была сделана не из страха перед бароном Юнгом, не из лести и, конечно, не из любви и приятельских чувств к нему; об этом он знает сам.

Моя работа также не может быть и бескорыстной, ибо многие из чипов личного караула барона Юнга хорошо знают, что человек, жизнь которого я описываю здесь, честно вознаградил меня за мою работу, по окончании которой я взял от барона Юнга записку на получение из Хозяйственной Части известного количества консервированного зеленого горошка, который я очень люблю. Этим заявлением я заканчиваю свое вступление к работе, которую я назвал:

«НЕКОТОРЫЕ СВЕДЕНИЯ о бароне ЮНГЕ

фон ШТЕРНЕ, КОМАНДИРЕ АЗИАТСКОГО КОРПУСА

Он родился в 1887 году. Род Юнгов фон Штернов, по словам моего патрона и доверителя, происходит от Ганса Юнга-Штерна, который в 1269 году был вассалом рижского архиепископа. Баронское достоинство Юнги получили в 1653 году из рук шведской королевы Христины. Род баронов внесен в дворянские матрикулы всех трех прибалтийских губерний Российской Империи. Предки Петра Юнга были членами ордена РЫЦАРЕЙ МЕЧА, а весь род вообще – посвятил себя только военному делу. Приходится, однако, заметить, что один из представителей рода Юнгов в начале прошлого века сделал свое имя известным и в литературе, ибо он писал романы на немецком языке. Все его сочинения могут быть отнесены к категории фривольных произведений, но это не важно. Сам Петр Юнг заявляет, что он даже не интересовался творчеством своего предка, ибо считал профессию писателя неблагодарным и скучным занятием. О предке-писателе Юнг говорит с неохотой. Барон Юнг воспитывался в С.-Петербургском Морском Корпусе и после выпуска находился на борту судна «Жемчуг», заслужившего себе печальную и храбрую славу. Барон почему-то отказался сообщить мне, Антону Збуку, причины, толкнувшие его бросить морскую службу и поступить в один из гвардейских полков, откуда он, в свою очередь, был переведен в Амурский Казачий полк, за дуэли и неуживчивость по службе. Тут я могу привести первый документ об этом периоде службы Юнга: