Всеволод Нестайко - Необычайные приключения Робинзона Кукурузо

• Название: Необычайные приключения Робинзона Кукурузо
• Автор: Всеволод Нестайко
• Жанр: Детские приключения

---

Ползал я, ползал и прямо, и зигзагами, колени уже все ободрал — колышков нет.

— Ява-а! — кричу.

— Ау! — издалека отзывается.

— Давай, — кричу, — назад!

— Давай!

Пополз я назад. Показалось мне, что назад полз я значительно дольше, чем вперёд. Уже давно должен был бы я встретиться с Явой, а его всё не видно. И не слышно даже.

— Ява! — зову наконец.

— Ау! — слышится где-то далеко справа.

— Ява! — кричу я. — Куда ты пополз, чтоб тебе! Не туда ты ползёшь.

— Это ты, — кричит он, — это ты не туда ползёшь! Я ползу правильно.

— Да ну тебя! Ползи сюда.

— Это ты сюда ползи!

Вот так, перекликаясь, мы начали подползать друг к другу. Долго подползали. Наконец подползли. Оба злые.

— Ну, — спрашиваю, — нашёл?

— «Нашёл, нашёл»! — передразнивает он. — Если бы я нашёл, разве я полз бы к тебе? Я бы тебя звал!

— Ну, — говорю, — хватит. Мне твоё мичуринство надоело. Я пошёл домой. Я есть хочу. Где мой портфель?

— Там, где ты его положил.

Лёг я на землю, стал осматриваться. Пыли наглотался, а портфеля не вижу.

— Это ты, — говорю, — ты виноват. Пополз куда-то. Из-за тебя мы портфели потеряли. Попробуй их теперь найти в таких джунглях.

— Это не я, это ты, как слепой щенок, пополз по-дурацки и всё запутал.

— Ну ладно, — говорю, — ссориться потом будем, давай сначала портфели найдём.

Поползли мы искать портфели.

Теперь двигались вместе, я даже для верности держался за Явину штанину.

Через полчаса мы поняли, что найти портфели в этом дремучем кукурузном лесу не легче, чем те колышки. Колени жгло огнём. И когда мы наконец поднялись, то чуть не упали — ноги онемели и подгибались, не хотели нас держать.

— Ява, — сказал я, — давай плюнем на портфели и пойдём домой. Пообедаем, а тогда придём за портфелями. А то я так есть хочу, что даже голова не работает. Какое-то гууу-гууу в голове, и больше ничего.

— Давай, — сразу согласился Ява, — а то у меня тоже живот к хребту присох. Это, наверное, потому мы и найти не можем, что голодные. А вот пообедаем, так сразу и портфели найдём, и колышки тоже. Пошли.

И Ява бодро рванулся вперёд. Я за ним. Несмотря на боль в коленях, мы шли очень быстро, почти бежали. Кукурузные листья били нас по щекам, царапали руки. Но мы не обращали внимания. Мы хотели есть.

Идти становилось всё труднее.

— Ява, — сказал я, тяжело дыша, — что-то мы очень долго идём. Ява молчал.

— Ява, — сказал я, дыша ещё тяжелее, — где дорога? Ява молчал.

— Ява, — крикнул я, почти задыхаясь, — мы не туда идём! Ява остановился:

— А куда? Ты знаешь куда?

— Нет, — говорю я, едва держась на ногах, — это ты меня сюда завёл, ты и выводи!

Ява бессильно опустился на землю.

— Я бы вывел, — сказал он, переводя дух, и лёг навзничь. — Я бы вывел, если бы ты не запутал меня. А теперь я не знаю.

— Чего ты не знаешь? Чего ты не знаешь, диверсант?

— Не знаю, куда идти. Вот что. Тут поле ого-го на сколько километров тянется. Если не туда пойти, можно два дня идти и не выйдешь. Совсем заблудиться можно.

— Что-о! Что ты мелешь? Кукуруза — не лес и не плавни, в кукурузе нельзя заблудиться. Вставай и выводи меня сейчас же! Я есть хочу. Слышишь? Я хочу есть!

— Так и выходи сам, раз считаешь, что нельзя заблудиться.

— Что — сам? Что — сам? Это же твоя мать кукурузовод. А моя мать доярка. Из коровника я тебя с закрытыми глазами выведу.

— Дай отдохнуть немного. Распустил нюни. А ещё лётчиком хочешь быть! Какой ты лётчик! Слюнтяй ты! Мамалыга[4] ты недоваренная. Знал бы твой тёзка, космонавт Попович, что у него такой земляк… Э! Только имя хорошее портишь.

Наверное, мы бы подрались, если бы не усталость и не отчаянное положение. Мы не имели права тратить силы и энергию на междоусобную войну.

Вздохнув, я лёг рядом с Явой. И тут у меня возникла идея.

— Ява, — говорю, — а что, если влезть и посмотреть, куда идти!

— Влезть? Что это тебе — дерево? Это же кукуруза. Злак. Не слыхал я, чтоб люди на злаки лазили.

— Ну так что, — говорю. — Видишь, какое крепкое. Как бамбук! Может, и выдержит.

— Ну так лезь.

— Нет, ты лезь. Ты легче — у тебя штаны короче и пуговиц меньше. А я подсажу.

Ява вначале не хотел. Наверное, ему досадно было, что это не он придумал. Он привык, что все идеи принадлежат ему. Потом махнул рукой:

— Ну, давай попробуем.

Мы выбрали наиболее высокую и толстую кукурузину, я прислонился к ней спиной, сплёл пальцы рук, чтоб держать Яву, когда он на них ногой станет, и сказал:

— Ты больше на меня опирайся, а за кукурузу только держись.

— Ладно-ладно, — сказал Ява и, кряхтя, стал вскарабкиваться на меня. Вот уже коленом на плечо стал, опёрся руками о голову…

Ой! Ботинком по носу зацепил. Но я пока что молчу, терплю… Ботинок вдавливается мне в плечо, каблуком ключицу мне проламывает. Я начинаю шататься, колени дрожат, подгибаются, подгибаются…

— Ява, — кричу, — скорее смотри, я падаю!

И… что-то затрещало, зашумело, завизжало — словно бомба в кукурузу ударила.

Я лежу, зарывшись носом в землю. Во рту песок, в ушах песок. Отфыркиваюсь, отплёвываюсь, протираю глаза и кричу:

— Ява, где ты? Ты живой?

— Жи… апчхи… вой. — И из кучи поломанной кукурузы высовывается Явина голова.

— Ну что, — спрашиваю, — видел?

— Ничего, — говорит, — я не видел. Сплошные метёлки перед носом. Ява вздохнул.

Я посмотрел на небо.

«Смехота, — подумал я. — Космонавты летают в бескрайнем небе, среди звёзд, за сотни километров от земли, и ничего. А мы в кукурузе пропадаем».

— Ява! — подхватился я. — Это ерунда какая-то. Этого не может быть, потому что это невозможно. Ещё никто в мире ни разу не заблудился в кукурузе. Мы просто пошли, не в ту сторону. Я хорошо помню, что, когда мы шли, солнце было нам в спину. Пошли назад.

Сперва Ява недоверчиво смотрел на меня. Но я говорил, наверное, так убеждённо, что он поднялся.

— Кто его знает, может, и правда. Пошли. И мы поплелись.

Ох, как тяжело было идти! Батюшки, как тяжело было идти! Мы не чувствовали ног под собою. Мы просто механически переставляли их, как ходули. И зачем это мы ползали на коленях!

Трудно было сказать, сколько мы шли: полчаса, час или два, — и сколько мы прошли: километр, два или десять. Но я, наконец, не выдержал.

— Ява, — говорю, — я больше не могу! Я сейчас упаду. Давай отдохнём.

Мы снова легли на землю.

Долго мы лежали.

Было тихо. Только жёсткие кукурузные листья шуршали над нами.

Где-то далеко прокричал перепел, и опять стало тихо.

Даже кузнечиков не слышно.

— А что, если мы совсем не выберемся отсюда? — тихо сказал Ява. — Никто же не знает, куда мы пошли. И нас не найдут. И мы погибнем. И через две недели комбайн вместе с кукурузой соберёт наши косточки.

— Надо было, — говорю, — хоть пообедать. Всё-таки дольше бы продержались. А так к утру и поумираем.

При воспоминании об обеде мне так захотелось есть, что я чуть не заплакал.

— У нас сегодня на обед борщ и вареники с мясом, — грустно сказал Ява.

— А у нас суп с галушками и жареная курица, — сказал я, еле сдерживая слёзы.

Нет, больше терпеть я не мог.

— Ява, — говорю, — давай людей звать. Давай людей звать, Ява. Но Ява был более мужественным, чем я.

— Ты что, — говорит, — чтоб смеялись! Здоровые ребята средь бела дня в колхозной кукурузе караул кричат.

— Пускай, — говорю, — лишь бы было кому смеяться.

— Нет, — говорит Ява, — если уж так, давай лучше петь.

— Ну что ж, — говорю, — давай петь.

И мы затянули первое, что в голову пришло. И первой почему-то пришла нам в голову песня из мультфильма.

— «В траве сидел кузнечик…» — жалобно-жалобно выводил Ява.

— «В траве сидел кузнечик…» — ещё жалобнее подтягивал я. Долго мы пели. Песни, которые знали, почти все пропели. Особенно почему-то хорошо пелись те, которые начинались на «ой». «Ой, в поле могила», «Ой, я несчастный», «Ой, не свети, мисяченьку», «Ой, не шуми, луже», «Ой, одна я, одна», «Ой, в поле жито»…

Это «ой» мы рявкали так, будто нас кто-то в бок пинал.

Хорошо пошла у нас также песня «Раскинулось море широко». Особенно получался куплет «Напрасно старушка ждёт сына домой». Трижды пели мы эту песню, и трижды, когда доходило до этого «напрасно», у меня начинало щемить в горле. Наконец мы совсем охрипли и прекратили пение. Мы лежали, обессиленные от голода и от песен, печальные от безнадёжных мыслей.

Я почему-то засунул руку в карман и вдруг нащупал там что-то твёрдое. Вытянул и даже ахнул: да это же конфета, которую я ещё вчера забыл съесть! Да к тому же мятная! Это же и пить меньше хотеться будет.

— Ява, — хриплю, — смотри! Ява глянул и вздохнул:

— Одна?

— Одна.

Конфета слежалась в кармане, растаяла, обёртка прилипла так, что и зубами не отдерёшь. В хорошие времена я бы её, наверное, просто выбросил. Но теперь это была такая ценность, что ой-ей-ей!