Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех святых. Перстень со львом

• Название: Дитя Всех святых. Перстень со львом
• Автор: Жан-Франсуа Намьяс
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-14713-6

Европа, XIV век. Под вой волков в последний час ночи Всех святых в одном из французских замков рождается мальчик. По поверьям, дети, рожденные в этот час, перед самой заутреней, получают благословение Всех святых и живут сто лет… В этот же день, 1 ноября 1337 года, в Париже посланец английского короля объявляет войну Франции. Эта война продлится сто лет и войдет в легенды…

---

Жан вмешался:

— Стойте! Что он вам сделал?

Завидев Жана, студенты приостановили расправу.

— Это шпион Карла Злого. Он нам сулил денег, если мы поддержим его хозяина. Заработать-то мы не прочь, да только не таким путем!

— И что вы собираетесь с ним делать?

— Выбьем пару-другую зубов, сломаем пару-другую ребер да бросим в Сену…

— Мысль неплохая, но у меня найдется получше: вы его отпустите!

— Как это?

— А вот так! От одной только мысли, что своим спасением обязан мне, он удавится!

Студенты посовещались и, в конце концов, приняли предложение. Жан приблизился к Берзениусу:

— Ты свободен благодаря мне. Скажи «спасибо», Берзен!

Берзениус посмотрел на Жана. Его глаза сверкнули ненавистью. Он прошипел:

— Берзениус!

— Как тебе угодно. Осел по-латыни «asinus», что не мешает ему оставаться ослом.

Раздался взрыв хохота. Берзениус потерял голову от бешенства и крикнул Жану:

— Шлюхин сын!

Жан испустил крик, похожий на волчий вой, и бросился на своего недруга. Берзениус тоже проявил проворство. Выхватив из-за пояса одного из студентов кинжал, он нанес удар, целясь в Жана. Тот перехватил его руку и изо всех сил впился в нее зубами. Берзениус завопил от боли и выпустил оружие. Вдвоем они повалились на землю. Франсуа сделал шаг к дерущимся, но остановился. Он не имел права вмешиваться. Впрочем, несмотря на свое слабое сложение, Жан очевидно брал верх. Упираясь коленом в грудь соперника, он удерживал его на земле, и все ниже склонялся к нему с оскаленным ртом.

Туссен крикнул:

— Глядите, он метит ему в горло!

Так оно и было. В этот миг в Жане не оставалось больше ничего человеческого. Рожденный волком, он вновь становился им. На лице Берзениуса отразился ужас, и он закричал:

— Пощады!

Крик сменился воем — челюсти Жана сомкнулись на его горле… Только тогда Франсуа прыгнул. Ударом кулака в затылок он оглушил брата. Берзениус высвободился и убежал с окровавленной шеей. Жан быстро пришел в себя.

— Зачем ты это сделал?

— Чтобы помешать тебе стать убийцей.

В конце концов, Жан успокоился, но Франсуа так никогда и не смог забыть лицо своего брата, каким оно стало в тот миг…

***

Гроза разразилась несколько дней спустя, 25 мая, в день святого Урбана. Дело было к вечеру. Все три пары гуляли, как обычно, на Пре-о-Клерк, когда завидели группу верховых, несущихся во весь опор к Парижу. На какой-то миг им показалось даже, что это люди дофина пошли в наступление, но отряд был слишком уж малочислен, а на лицах всадников читался явный испуг. Франсуа удалось остановить одного из них.

— Что происходит?

— В окрестностях Сен-Лье-д'Эссерана крестьяне взбунтовались. Их толпы движутся с криком: «Бей дворян!»

— «Бей дворян»?

— Резня уже началась. Они взбесились, как собаки. Если ничего не предпринять, все местное дворянство будет истреблено.

Жан повернулся к Франсуа.

— Можно подумать, дорогой братец, что это тебя касается.

Франсуа схватил Туссена за рукав.

— Пошли! Сначала на Шлемную улицу за моими доспехами. А если еще не готовы, я их надену, какие есть!

— Мы собираемся драться?

— А ты как думал? Позволить мужичью уничтожить рыцарство?

Жилетта захотела пойти вместе с Франсуа.

— Нет! Ты останешься здесь!

Жилетта остановилась и покорно села в траву, словно собачонка, получившая приказ от хозяина. Франсуа побежал на Шлемную улицу, Туссен — за ним следом. С тремя девицами мадам Гильеметты остался один Жан. Жилетта тихонько плакала. Алисон с Томассой не знали, что делать. Жан посмотрел, как Франсуа и Туссен мчатся в сторону ворот Бюси, и заключил тоном фаталиста:

— Дворянство и народ покинули нас. Конец Генеральным штатам.

Глава 11 БРАТЦЫ ЖАКИ

Вместе с заключением перемирия 23 марта 1357 года началась эпоха разбойников-бриганов. До этого времени словом «бриган» назывался солдат, облаченный в «бригандину» — легкий панцирь, и никто тогда не придавал этому обозначению уничижительного или отрицательного смысла. Но очень скоро все изменилось. Вчерашних врагов объединили насилие, убийство и грабеж. Крокарт, недоброй памяти герой Битвы Тридцати, опустошал Бретань; Роберт Ноулз, известный английский капитан, разорял Нормандию; а что касается Арно де Серволя — Протоиерея, то он, покрыв себя славой в битве при Пуатье, теперь предавал огню и мечу Прованс. Ужас, который внушали его банды, был таков, что сам Папа заплатил ему сорок тысяч экю отступного, лишь бы тот пощадил Авиньон.

Но больше всего пострадал Иль-де-Франс. Французы, англичане, наемники всех мастей, казалось, назначили здесь свидание. Франсуа и Туссену во время их путешествия из Руана в Париж еще очень повезло, что они ни с кем из них не встретились. Повсюду тогда попадались трупы, сожженные дома, вытоптанные посевы, забитый скот.

Первой жертвой, само собой разумеется, стали крестьяне. Если укрепленные монастыри и замки еще могли постоять за себя, то сельские жители в своих жалких хижинах, не имея оружия, были совершенно беззащитны.

Большую часть этого времени сеньоры предпочитали не связываться с бриганами. Они покупали свою безопасность на те самые деньги, которые заставляли платить своих же крестьян, постоянно увеличивая поборы. Сеньор отныне перестал быть для них защитником, а становился лишь дополнительным источником нищеты. Силуэт замка, вместо того чтобы успокаивать крестьянина, теперь вызывал у него одну только ненависть. А порой бывало еще хуже: замок, взятый приступом, превращался в логово убийц и воров, если только сам сеньор не становился во главе шайки, чтобы поразвлечься и пополнить свои сундуки.

Больше так французский крестьянин не мог! Условия его существования и раньше были недалеки от скотских, но теперь он, которого все пренебрежительно называли Жак-Простак, дошел до крайних пределов нищеты. Сперва чума, потом война, а теперь вот еще и мародеры!

Из-за стольких невзгод многих поначалу охватило безразличие. В сельской местности, окружавшей Париж, крестьяне перестали обрабатывать поля и виноградники, выгонять коров и коз на пастбище. Чего ради? Кому на поживу? Англичанину? Разбойнику? Сеньору? Настало полное запустение. Руки, обрабатывавшие землю, опустились. Уж лучше смерть!

Но потом в крестьянский ум закралась одна мысль (причем нельзя в точности сказать, когда она появилась и откуда пришла): во всем этом должен быть кто-то виноват. Ведь Бог поделил все заботы между тремя сословиями: народ трудился, духовенство молилось, а дворянство сражалось. Однако если первые два сословия добросовестно выполняли то, что им предписано, то с третьим дело обстояло иначе. Рыцарство при Пуатье отказалось сражаться. Оно предпочло постыдное бегство и плен без сопротивления. Оно пренебрегло своим долгом. И если бы только это! Тем крестьянам, чей сеньор на их беду попал в плен, приходилось теперь сверх всего прочего собирать деньги и на его выкуп. Ведь за редкими исключениями эта повинность ложилась опять-таки на них…

Вот тогда, около 24 мая, в лесу Шантильи, меж Санлисом и Крейем, и разразились внезапно первые «ужасы». В Сен-Лье-д'Эссеран, в Мелло и прочих местах крестьяне стали сбиваться в вооруженные толпы. Внезапно Жак-Простак, у которого больше не было ни дома, ни хлеба, ни одежды, ни даже слез, заставил услышать свой голос. И этот голос кричал:

— Бей дворян!

Именно в Мелло движение обрело имя и вожака. Ударил набат, крестьяне собрались перед церковью. Она, как и многие деревенские церкви, была окружена кладбищем. Какой-то человек лет двадцати пяти вспрыгнул на самый большой надгробный камень, стоявший на могиле сеньора. Был он высокий, сильный и красивый. Его правильное лицо составляло контраст с лицами его товарищей. Он потребовал тишины. В ответ раздались выкрики:

— Говори, Гильом!

— Ты грамотный, Гильом Каль, ты и в солдатах бывал. Говори!

И Гильом Каль заговорил:

— Жил да был пес, очень сильный, и защищал тот пес хозяина от волков. Но вот как-то раз снюхались пес с волком, а хозяин про то не знал. Пес стал только прикидываться, что гоняет волка, и они вместе жрали хозяйских коз… Братья мои, гот волк — англичанин, пес — наш дворянин, а хозяин — мы с вами!

Ему ответил негодующий вой.

— Но однажды хозяин заметил предательство своего пса, да и перерезал ему глотку!

Раздались еще более неистовые вопли. Крестьянский круг сомкнулся плотнее. На своих лицах эти люди несли бесчисленные следы невзгод, которые мучили их всю жизнь. То были сплошные уродства: беззубые рты, гноящиеся губы, помертвевшие глаза, красные распухшие носы, незаживающие рубцы, запаршивевшие головы. Их кожа была серой, красной или багровой, иногда испещренная шрамами; и во всех было что-то землистое, словно их облепили комья земли, которую они обрабатывали, словно они были недолюди, сохранившие в своем облике что-то от растений. Они жадно глядели на Гильома Каля, ожидая продолжения. А тот протянул к ним руку.