Жан-Франсуа Намьяс - Дитя Всех святых. Перстень с волком

• Название: Дитя Всех святых. Перстень с волком
• Автор: Жан-Франсуа Намьяс
• Издательство: ЭКСМО
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-13546-4

XIV век, Франция. Герою романа, рожденному в последний час ночи Всех святых, предсказано, что он проживет сто лет. И все эти сто лет по пятам за ним будет идти смерть. Она будет преследовать его во Франции и Англии, которые ведут войну, в Италии, где он отстаивает честь семьи на «божьем суде», и чуть не настигнет его, когда он попадет в плен к сарацинам.

---

Даже не поздоровавшись с сыном, он тут же поинтересовался:

— Он у вас?

Вместо ответа Луи вытащил шлем, который уже долгое время прятал под складками плаща. Он впервые заметил, что на королевском шлеме чрезвычайно умело был выгравирован все тот же крылатый олень.

Жадно схватив предмет, Франсуа лихорадочно принялся ощупывать рисунок пальцами. Глаза его тревожно блестели. Луи внезапно пришло в голову, что его отец, подобно Карлу VI, тоже, возможно, безумен. Он решился прервать молчание.

— Почему вы попросили у меня этот шлем?

— Таков приказ единорога.

— Какого единорога?

После недолгого молчания Франсуа процитировал бесцветным, безучастным голосом:

— Твердят философы о том:
Два зверя есть в лесу густом.
Олень — крылат, могуч и строг,
И вместе с ним единорог.

Из всех людей лишь тот единый
По праву назван господином,
Кто их сумеет приручить
И своей воле подчинить.

Лишь тот, кто признан самым лучшим, —
Он золотой металл получит,
Он вознесется над людьми,
Пред ним склонятся короли…

На какое-то мгновение Луи ощутил жалость к этому заросшему старику, который бормотал бессвязные, нелепые слова. Долгое заточение в лаборатории не могло не повлиять на отцовский разум. Потом он вспомнил, что в юности Карл VI был алхимиком. И ничего удивительного, что в качестве своего личного герба король избрал алхимические символы — крылатого оленя, который, как оказалось, связан каким-то таинственным родством с единорогом…

Франсуа твердо произнес:

— Я должен быть оленем в своих снах.

И водрузил шлем себе на голову. Взгляд его выражал несокрушимую волю и ясный ум. Луи понял тогда, что отец его находится в здравом рассудке, но сейчас погружен в некий мир, о котором он, его сын, не имеет никакого представления…

Словно прочитав его мысли, Франсуа заговорил снова:

— Я не смею открыть вам тайны, в которые проник. Об этом мне дозволено говорить только с алхимиками. Но надо, чтобы вы знали одно: некогда, в юности, я сражался как рыцарь; затем настало время размышлений и испытаний. Теперь же вновь пришло время Деяния.

Он смотрел прямо перед собой.

— Деяния особенного и непредсказуемого. Оно осуществляется по-разному: через сновидения, ночи тревог, дни молитв, через отчаяние напрасных, бесплодных усилий, минуты опасности и безумия, как сейчас. Но я должен сражаться!

Не в силах справиться с внезапным волнением, Франсуа положил ладонь на руку сына.

— Я сражаюсь за мир, порядок, мудрость и умеренность. Если у меня все получится, если я преодолею все три ступени — черную, белую и красную, тогда я смогу сосредоточить в себе все силы, какими только может обладать человек. Плоды алхимии надлежит передать некоему рыцарю. Он восторжествует над злом и принесет в мир идеальную гармонию. В мир… и в эту страну.

Луи был искренне взволнован словами отца, хотя понял далеко не все. Тем не менее, он решился возразить:

— Вы же прекрасно понимаете, что я не смогу быть этим самым рыцарем по причине моего увечья.

— Понимаю. Вот почему я надеюсь, что им сможет стать ваш сын.

— Шарль воспитывается при дворе своей крестной, Валентины Орлеанской. Он живет среди музыки и любовных песнопений, в неведении и беззаботности. Но все изменится, когда я расскажу ему о смерти его матери.

— Вы ничего мне не рассказывали.

— Ни вам, ни кому другому. Он узнает первым.

Наступило долгое молчание, которое казалось еще более торжественным и многозначительным в этом самом месте, отмеченном молчанием мертвых, которые окружали собеседников. Затем Франсуа проникновенно произнес:

— В тот день в битве сойдутся три поколения Вивре: первый будет сражаться тайно, в лаборатории, второй в полумраке, при дворе, а третий — при свете дня, с мечом в руке.

Франсуа вскинул седую голову.

— Возможно, будут и другие, которых мы пока не знаем и которых встретим после. Вы ничего больше не слышали о Маго д'Аркей?

— Нет, отец. Она исчезла.

— А дети, которых она родила от меня?

— Их забрали в Сент-Поль, чтобы воспитывать там. К чему вам их опасаться?

— Сам не понимаю. Я их совсем не знаю. Меня беспокоит это потомство. Их мать была чудовищем. В жилах этих отпрысков Вивре течет половина ее крови.

— Но половина — вашей.

— Возможно. И все же мне хотелось бы, чтобы вы за ними приглядывали.

— Я сделаю это, отец.

Немного помолчав, Франсуа де Вивре переменил тему.

— А вы? Расскажите о себе!

Луи ответил вопросом на вопрос:

— Вы ведь слышали о Троянской войне?

Франсуа утвердительно кивнул.

— Ну так вот, я — Кассандра, троянская прорицательница, которая была обречена говорить богам правду, но при этом ей никто не верил. Вот уже семь лет я твержу правду Людовику Орлеанскому, и вот уже семь лет он не слушает меня. Он называет меня своей черной птицей — предвестницей бедствия.

Франсуа вздрогнул. В его глазах замелькали тревожные сполохи.

— Вы сказали — «черной птицей»?

— Да, но…

Франсуа де Вивре воодушевился, его глаза заблестели.

— Ворон, птица первой ступени, он символизирует черный цвет, который принимает материя в начале процесса Великого Деяния!.. Слушайте! Я тоже обладаю даром пророчества. Я вижу будущее, ваше будущее!

— Прозрения — они случаются часто?

— Нет, впервые… Луи, вам суждено осуществить три алхимических периода: черную ступень, белую ступень и красную ступень. Но вы придете к этому особым путем, самым прямым, без книг, без инструментов, только лишь собственной жизнью. Вы станете черной птицей, вороном, — ценой слез; белой птицей, лебедем, — ценой лжи; и красной птицей, фениксом, — ценой крови. И тогда вы получите высшую награду: вы увидите свет Севера…

До этой минуты они стояли в сумраке галереи. Франсуа взял сына за руку, подвел его к центру четырехугольника и показал на одну из сторон оссуария — ту, что выходила на Скобяную улицу. Ту самую, которая была обращена на север. Черепа, похожие один на другой, аккуратно уложенные в груду, смотрели в одну сторону пустым взглядом.

— Здесь покоится череп моего брата Жана. Я сам принес его сюда и положил согласно его воле. Он мертвым хотел видеть свет Севера. Но мне он сказал, что я увижу его при жизни. И вам я говорю то же самое.

Стало совсем темно. Франсуа сделал несколько шагов и присел, облокотившись на стойку оссуария, который только что показывал сыну. Теперь его взгляд тоже был обращен на север. Он надел на голову золотой шлем, закрыл глаза и медленно произнес:

— Fiat cervas servus! Пусть раб станет оленем, а олень станет рабом.

А затем замолчал.

Луи не тревожил отца. Он вернулся к центру кладбища, огляделся вокруг. Со всех сторон оссуария на него пристально таращились черепа, а от земли поднимался назойливый, невыносимый запах разложения. Здесь, в этом месте, даже сама полная луна казалась похожей на огромный, выбеленный дождем и ветром круглый череп.

Луи нисколько не был удивлен мрачными пророчествами своего отца, хотя то, как были они высказаны, привело его в замешательство. Он никогда не сомневался, что его жизнь, жизнь шпиона, завершится трагически, и был почти счастлив узнать, что в конце существования ему суждено познать торжество духовного перерождения. Это еще более уверило его в необходимости продолжать борьбу.

Луи приблизился к краю общей могилы. Из груды, сваленной в яму, выбивались руки, ноги, несколько черепов. Своей левой, единственной рукой Луи взялся за подбородок и тяжело вздохнул. Трудно было представить себе образ, более подходящий для описания нынешней ситуации: Франция стояла на краю пропасти, смертельной пропасти…

Долго, очень долго Луи де Вивре размышлял о трагических событиях, которые неминуемо произойдут. Через какое-то время — он и сам не мог понять, долго ли стоял у ямы, — Луи вернулся к отцу. Лунные блики играли на золотом шлеме рядом с крылатым оленем, едва различимым на поверхности. Франсуа уже заснул и тревожно метался в забытьи: должно быть, ему что-то снилось.

***

Франсуа де Вивре действительно спал, и, как он и надеялся, перед ним возник единорог. Чудесный зверь радостно резвился на зеленом лугу. Франсуа долго любовался этим Животным — самым прекрасным созданием из всех, которых когда-либо задумал Господь. Но внезапно поведение Животного изменилось.

Единорог смотрелся в зеркало, а под ним проступала фраза «Страшусь самого себя». Этот образ вовсе не был химерой, рожденной убаюканным сознанием Франсуа. Он действительно его видел, видел близко и подробно в одной из своих книг. Там даже говорилось, что фраза «Страшусь самого себя» была девизом единорога.

Зато ничего остального ему не случалось видеть нигде. Зеркало увеличивалось в размерах и вдруг совсем почернело. Появилась женщина, покрытая длинной черной вуалью, с черной короной на голове. По всем законам природы ее черный силуэт не должен был быть различим на черном фоне, но, тем не менее, ее хорошо было видно. Она стояла неподвижно и смотрела на него.