Еремей Парнов - Мальтийский жезл [Александрийская гемма]

• Название: Мальтийский жезл [Александрийская гемма]
• Автор: Еремей Парнов
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 1987

Приключенческий роман «Мальтийский жезл» — третья книга трилогии.

Первые две: «Ларец Марии Медичи» и «Третий глаз Шивы». В романе рассказывается о проблемах современной науки и ее нравственных аспектах, о нелегкой работе криминалистов, и об удивительных тайнах, уходящих в глубь веков.

---

В капиллярном канале блестел кусочек сероватого металла. Стоило перевернуть трубочку, и он неторопливо падал на дно, навстречу поднимающемуся пузырьку воздуха и бледно-янтарной капельке какого-то вещества.

— Видеть, Наталья Андриановна, вижу, но пока ничего не понимаю, — честно признался Люсин.

— И немудрено: вы же не химик.

— Но химией очень интересуюсь, — поспешил он внести уточнение, испытывая давно позабытое чувство почтительной робости. — Разумеется, в узком плане криминалистической аналитики. Объясните в порядке ликбеза?

— Зачем это вам? — Наталья Андриановна на всякий случай взяла у него ампулу. — Полагаю, вы вовсе не за этим явились?

— Совершенно верно, но никогда не знаешь, что может пригодиться. ФЭК, — Люсин показал на калориметр, — и инфракрасный спектометр я знаю, а такое, честно скажу, не встречал. — Он нагнулся к покачивающемуся цилиндру и заглянул в смотровой канал, где находилась точно такая же запаянная стекляшка с кусочком металла, сновавшим из стороны в сторону, как челнок.

— Здесь особо чистая вода, — не прибегая к упрощениям, объяснила хозяйка лаборатории, — и капелька масла, выделенного из тропической плумерии [56]. В обычных условиях они почти не смешиваются. Видите желтый мениск сверху? При вращении термостата кусочек титановой проволоки многократно разбивает поверхность раздела между жидкостями. Когда температура повысится, граница исчезнет. Это и будет означать, что достигнута растворимость. Понятно?

— В общих чертах, — улыбнулся Люсин, следя за неторопливо плывущей по шкале стрелкой. — Значит, вы фиксируете температуру исчезновения фазового раздела?

— Потрясающе! Теперь я вижу, что вы действительно кое в чем разбираетесь, — засмеялась Гротто. — И все же зачем вам понадобился столь коварный обходной маневр?

— Если б вы знали, как вам идет хорошее настроение! — Он сделал попытку увильнуть от прямого ответа. — Если я скажу, что немножко боялся, вы ведь мне все равно не поверите?

— Знаете что? — Наталья Андриановна мимолетно глянула на часы. — Я предлагаю прямо перейти к делу. Времени у нас в обрез. Скоро вернутся мои коллеги, и тогда спокойно не побеседуешь. Вы же понимаете, как взволнованы люди.

— Понимаю и вообще чувствую себя кругом виноватым. Мало того, что вы из-за меня останетесь голодной, так я еще…

— Давайте без комплексов, — ее губы нетерпеливо дрогнули. — И по возможности короче.

— Да не могу я короче, Наталья Андриановна! — Люсин выдал точно отмеренную дозу благородного негодования. — Я же не студент, не аспирант, который за консультацией к вам пришел по поводу каких-нибудь нейропептидов.

— В самом деле? — Она насмешливо раздвинула длинные ярко окрашенные губы, ощущая, как все чаще задерживается на них его неосознанный взгляд. — Аспиранту с такой темой я бы уделила значительно больше времени… Постарайтесь понять, что мне нелегко даются ваши расспросы.

— И мне тоже, — жестко отрезал Люсин, болезненно ощутив ее потаенную горечь. — Ведь я не робот. Невольно мучая человека, бередя его раны, нельзя остаться равнодушным, уж вы поверьте… Я не нуждаюсь в формальном внимании, Наталья Андриановна. Я жду от вас значительно большего. Полного соучастия, самоотверженного погружения, если хотите.

— Не совсем понимаю вас, — она твердо ответила на его ищущий отклика взгляд. Напряженная стальная пружина явственно проступила сквозь вуаль утонченной женственности.

— Сейчас объясню, — Люсин сбился с мысли. Его поразила неуловимая изменчивость всего ее облика.

И прежде всего глаза, потерявшие свою виноградную зелень. — Мне есть что сказать вам сегодня.

Он решился начать с эпизода в сберкассе. Сначала сухо, почти косноязычно, затем все более раскованно и ярко попытался передать смутное ощущение раздвоенности, когда, приникнув к щели, почувствовал вдруг, что кто-то встал у него за спиной, дохнув промозглой сыростью и мраком. В кратком внутреннем проблеске он успел увидеть, словно с распоротых молниями высот, себя самого, застывшего в мертвенном гипсе, и того, кто таился в тени. Нет, не таился, а сам был тенью, исторгнутой из черной слизи на керамических плитках пола, затоптанного сотнями торопливых подошв. А может, из воздуха, пронизанного дождем, тысячекратно провеянного сквозь легочные фильтры входящих и выходящих. Или вовсе из потной теплоты напряженно стерегущего тела, расточившейся в бездне пространств. Пусть одна лишь молекула, но ведь что-то осталось, затерявшись в тесном тамбуре между хлопающими дверьми. И было как-то уловлено тончайшими рецепторами мозга, где высеклась искра, взлетевшая в невыразимой ночи.

— Вы не посчитаете меня сумасшедшим? — закончил Люсин свой рассказ. — Я лишь попытался выразить невыразимое на человеческом языке. Мысль изреченная есть ложь. Бессмысленная попытка. Назовите это воображением, доведенным до крайней черты, интуицией или еще как-то — все равно драгоценная суть утекает. Нет подходящих слов.

— Ужасно. — Она если и не поняла его тревожной горячечной речи, то, заразившись волнением, постигла всё, что он силился, но не умел передать. Но постигла глубоко по-своему, вычленив в сумбурном потоке ледяную струйку, отвечающую собственным тайным переживаниям. — Неужели его все-таки убили? Из-за денег? Его?!

— Это первое, что приходит на ум.

— Я не спрашиваю вас, какой смысл в дальнейших расспросах и поисках. Смысл, очевидно, есть. Но когда уходит человек, многое представляется утратившим ценность. Даже такие высокие категории, как справедливость, как-то перестают волновать. Простите, но я не могу вам сочувствовать.

— Значит ли это, что вы не желаете мне помочь?

— Никоим образом. Я сделаю все, что только смогу. Но… Не знаю, как вам объяснить, — она омраченно задумалась. — К сожалению, я слишком хорошо себя знаю. Не надейтесь, что я смогу, вернее, захочу открыть вам свое подсознание. Да и нет там ничего, что могло бы облегчить ваши старания. Короче говоря, я помню лишь то, что помню. Георгия Мартыновича не вернешь, а я не хочу умирать даже на пять минут, как делаете вы. Зачем? Ради абстрактной справедливости?

— Абстрактной?!

— В данном случае так. Посадите вы эту мразь за решетку или же нет, поправить ничего невозможно.

— А как насчет новых жертв? — с холодной отчужденностью спросил Люсин. — Или они не в счет?

— Скажите, вы каждое свое дело переживаете так глубоко? Так опасно эмоционально?

— В принципе вы правильно поняли. Пока по земле бродит неразысканный убийца, я не могу нормально существовать.

— Тогда попомните мои слова: надолго вас не хватит.

— Уж как получится… Сожалею, что обеспокоил своей назойливой откровенностью.

— Ничуть. Но погружения, на которое вы хотели бы меня подвигнуть, не будет. Я не желаю носиться в межзвездных пространствах, преследуя тень… Конкретные вопросы есть?

— Сдается мне, что в какой-то момент мы друг друга не поняли. — Люсин ощутил наплыв непонятной тоски. — И говорим теперь о разных вещах. Каждый о своем.

— Моя память останется со мной, а вы, простите за прямоту, ищете труп.

— В прямоте вам не откажешь! Режете, как хирург скальпелем… Но, простите за повторение, я прежде всего ищу преступника, если, конечно, преступление действительно имело место.

— Значит, вы не уверены до конца?

— Все, о чем мы говорили, лишь одна из возможных версий. Она нуждается в проверке.

— А параллельно вы держите в голове десятки других? «Солитов куда-то с кем-то уединился», «Солитов стал жертвой несчастного случая» и тому подобное. Я правильно понимаю?

— В принципе. Однако в свете последней версии все предыдущие существенно обесцениваются. У достоверности, даже если это только намек, всегда есть преимущество перед умозрительной схемой.

— Не позавидуешь вашей профессии. День изо дня копаться в клоаке и не запачкаться — это надо уметь.

— Основной закон профессионализма. — Принимая вызов, Люсин заставил себя улыбнуться. — Допускаю, что вы не испытываете особого обожания к мусорщикам, труженикам свалок, сантехникам, хотя все эти профессии, безусловно, нужны и вполне достойны уважения. Перед сантехниками вы, возможно, даже заискиваете, когда нужно починить финский смеситель или, тысяча извинений, унитаз.

— Не заискиваю — плачу.

— А я, слабый человек, и плачу, и заискиваю. В чем дело, Наталья Андриановна? Откровенность за откровенность. Никогда не поверю, что такая умная женщина, как вы, только сейчас открыла для себя двойственную природу человека и общества.

— Вы правы, — она заметно смутилась, но быстро взяла себя в руки. — Так, нашло вдруг… Сама не знаю. Все вы виноваты с вашими психологическими изысками… Так что у нас на повестке дня?

— Для начала объясните мне, что это значит. — Люсин без лишних слов достал лабораторный журнал Солитова. — Здесь, — показал на столбики цифр с градусами и минутами, — и здесь, — очертил ногтем планетные символы.