Алексей Павлов - Отрицаю тебя, Йотенгейм!

• Название: Отрицаю тебя, Йотенгейм!
• Автор: Алексей Павлов
• Жанр: Публицистика

---

Почему?

Рассказывать нечего.

А Вам и рассказывать не надо. Все известно. Надо только дать показания и признаться.

Кому надо?

Толя смутился (нестойкий оказался гестаповец):

Так, значит, с Суковым говорить будешь?

Как же я с ним говорить буду, если он сказал, что не придёт.

Мы Вас отвезём к нему. На хорошей машине. Специально только Вас одного. Никого так не возят. А генерал,, действительно, к Вам не придёт. Его слово закон.

Его проблемы.

Нет, это твои проблемы! Годы будут идти а ты будешь сидеть и сидеть, следующее продление под стражей тебе Генпрокурор подпишет ещё на год. А потом года за судом, а потом на зону. Доживёшь ли. Ведь со здоровьем плохо или я неправ? А у нас есть служба охраны свидетелей. Переведём тебя в статус свидетеля и конец тюрьме, свобода; может, даже за границу разрешим выехать.

То есть признать себя виновным и сразу стать свидетелем?

Толя опять смутился:

Ну, так делается. А хочешь, мы тебя в Лефортово переведём? За показания. Там условия лучше, полы деревянные.

Нет, не хочу, ответил я и, видя, что Толя заканчивать беседу не намерен, вырвал из тетради два листа и написал: ходатайство.

Что ты там хочешь писать?

Ходатайство о прекращении этого разговора.

Что? хмыкнул Толя. Разговор прекратится, когда захочу я, а не ты.

Имею право?

Имеешь, имеешь. Даже можешь. Пиши, извергая водочные пары, Толя смотрел надменно и не знал, как себя вести.

Представьтесь, пожалуйста, заявление адресовано Вам.

Да пожалуйста! Капитан ФСБ А.А. Уратов. Что ты с этим будешь делать? Толя начал размышлять, и следовало спешить.

Ничего. Оставлю себе. На память. Чай, не каждый день пишу заявление офицеру ФСБ.

Ну, пиши.

«Капитану ФСБ А.А. Уратову. Прошу немедленно прекратить следственное действие в отсутствие законной защиты адвоката. Настойчивость подобных действий расцениваю как оказание давления на меня. А.Н. Павлов. Из-48/2, 12. 02. 1999, 16 ч. 15 мин. Павлов».

Это заявление Вам. А это мой экземпляр. Распишитесь, что заявление приняли.

Толя с кривой улыбкой прочитал заявление и размашисто написал на листе: «В соответствии со ст. 6 Закона об оперативно-розыскной деятельности, присутствие адвоката не требуется». И расписался. Ещё не веря в удачу, я вложил листок в тетрадь и страстно пожелал донести его хотя бы до камеры. Слава категорически отказывался уходить, сказал, что обещал генералу результат, а я… А я сказал ему одно магическое слово: «Расход». И разговор закончился. Хвала фээсбэшнику, живущему по статье 6 Закона об оперативно-розыскной деятельности и по понятиям.

Все прошло гладко. Через день заявление было у адвоката. «Я немедленно напишу жалобу Генеральному прокурору» сказала Ирина Николаевна. «А у Вас не отберут?» «Не должны». К счастью, большинство наших диалогов в письменной форме. Все записки мы писали, заглядывая снизу под развёрнутую газету, так, чтобы телекамеры не взяли текст. Если информация была важной, передавалась она по частям, каждая из которой последовательно уничтожалась; в кабинете после меня оставалось немало растоптанного пепла, отчего, впрочем, кабинет грязнее не становился. Уже на следующий день Ирина Николаевна принесла проект жалобы и отдала мне ксерокопию заявления. И тут я понял, что, скорее всего, все-таки победил. Вернувшись в хату, я дал прочесть копию Сергею. «Ну, как?» невинно поинтересовался я. «Это.., подбирая слова, очень серьёзный документ, ответил Сергей. Ты его уже отдал адвокату?» "Да, он размножен, заверен у нотариуса и находится в надёжном месте, а жалоба в Генпрокуратуру уже написана. В ближайшее время будет подготовлена жалоба в Европейский суд.

(Думается, что благодаря именно этому документу Сукова выперли из Генпрокуратуры, а я пролез в узкую щель на волю).

Явственно обозначилась финишная прямая, когда Ирина Николаевна принесла подтверждение об отправке жалобы. В груди захолонуло от надежды. Оставалось меньше месяца до истечения срока содержания под стражей, продление мог подписать только лично Шкуратов, но кресло под ним уже закачалось, он судорожно цеплялся за него в борьбе с олигархами, каждая мелочь могла его добить. Оставалось только ждать и молчать. Серёга перестал балагурить и впал в меланхолию. Для меня время стало неожиданно объёмным, наполнилось высоким напряжением и жаждой свободы. Как я хотел на волю. Нет, не может быть на свете силы, преодолеющей мою жажду. Сгорит огнём тот, кто встанет на моем пути. Прочь с дороги! Мысленно я вбивал осиновый кол в Сукова, срывал с него погоны и плевал ему в харю. То есть погнал. Ирине Николаевне сказал, что если мне продлят срок содержания под стражей, то Косуле и иже с ним земля покажется адом, и, как говорил Папанов в «Бриллиантовой руке», «спокойно, Козлодоев. Сядем все». Ирина Николаевна сказала, что Косуля поверил. Ещё бы было не поверить. Эндшпиль заканчивался, надо было ставить мат, но у соперника ещё оставался в запасе ход конём по голове, моей, естественно. Каких только средств я не искал, чтобы преодолеть время. Спал, сколько мог, до умопомрачения сам с собой играл в шахматы, взялся за описание камеры и тюрьмы и в бессилии перед статикой картины бросил эту затею; и курил, курил, курил… Серёга обозлился, оскорблял сокамерников, и они терпели, зная, что в бешенстве он бывает невменяем. Так однажды он разбил об пол телевизор. Серегин гнев обходил лишь меня, но однажды его прорвало:

Ты плюшевый арестант! Тюрьмы не знаешь, пороху не нюхал! Тебе на зоне ой как трудно будет, там коммерсантов не любят.

А кто тебе сказал, что я коммерсант и поеду на зону.

Да у тебя статья расстрельная! Тебе меньше десяти не дадут даже не надейся! До сборки не дойдёшь уже героин в кармане будет вот тебе ещё пятёрочка!

Понял. Спасибо, дорогой. Без тебя, и правда, мог бы не догадаться. На встрече с адвокатом, а Ирина Николаевна, в связи с ответственностью момента, стала приходить каждый день, написал заявление.

«Начальнику следственной группы управления по особо важным делам Генеральной прокуратуры РФ государственному советнику юстиции 3 класса Сукову В.Ю. от следственно-арестованного Павлова А.Н. 1957 г.р., числящегося за Генпрокуратурой, содержащегося под стражей в камере 321 ИЗ-48/2. Заявление. Вам должно быть известно, что хранение, употребление и перемещение наркотических средств в следственном изоляторе арестантам запрещено. Вам также известно, что я никогда не употреблял, не употребляю и не собираюсь употреблять наркотики. Сложившаяся вокруг меня обстановка позволяет предположить, что могут найтись недобросовестные арестанты или коррумпированные сотрудники, которые попытаются дискредитировать меня путём привнесения в мои личные вещи наркотиков или иных запрещённых предметов, с целью препятствовать моей борьбе с нарушениями уголовно-процессуального законодательства, регулярно допускаемыми следственными органами по отношению ко мне. Заявляю, что обнаружение у меня упомянутых выше предметов может быть только провокацией. Данное заявление прошу приобщить к материалам уголовного дела. Павлов». То же самое было написано начальнику тюрьмы. Сергей вообще перестал со мной разговаривать. Однажды он заявил, что пора переезжать в другую хату, потому что в стене потекли трубы. «А ты, говорил мне Сергей, не поедешь». Ах, если бы ты знал, дорогой товарищ, как обрыдла мне твоя рожа; если бы ты ведал, смотрящий за городом Урюпинск, за какое благо я почту тебя не слушать. Весьма, брат, обяжешь.

Глава 32. ГУМАННЫЙ ПОСТУПОК ДПНСИ ИЛИ МАЛЕНЬКОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ НА ПУТИ К ВОЛЬНОЙ ИСПАНИИ

Настала пора расставаться с неунывающим нашим камерным художником Сергеем Игучевым, который нас развлекал своими художествами, и вообще замечательно оптимистично смотрел на пребывание в тюрьме, как на нечто почти приятное. «Отлично время провёл, делился впечатлениями Игучев, придя с вызова от адвоката. Пивка выпил банку, в боксике порукоблудствовал, покурил, и за пачуху вертухай меня отвёл по зеленой. Классно!» Игучев так экспрессивно изобразил нотариуса, заточенного в нашей хате, с печатью в руке, как с гранатой, на фоне решётки, что мы рисунку радовались несколько дней, пока специальным шмоном (столкнулся с таким впервые) не отобрали все лишнее из бумаг арестантов; рисунка мы лишились, так как оказалось, что изображать тюрьму в тюрьме запрещено. Нотариус был небедный, сидел на спецу явно за бабки, никак не хотел верить, что от общака зарекаться нельзя и горой стоял за коммунистов.

В рот я е… Российскую педерацию, оппонировал ему Серёга, вместе со всеми коммуняками.

Что тебе плохого сделали коммунисты? обижался нотариус. И кстати, не педерацию, а федерацию.

Ты думаешь, её Федя организовал? Нет, её сделал пидер. А стало быть, педерация. Российская, убедительно говорил Сергей. Вот на общак съедешь, там узнаешь, как арестанты коммунистов любят.

(Справедливости ради, следует отметить, что коммунистов арестанты не любят, но терпят, и никакой опасности на этот счёт не существует).