Алексей Павлов - Отрицаю тебя, Йотенгейм!

• Название: Отрицаю тебя, Йотенгейм!
• Автор: Алексей Павлов
• Жанр: Публицистика

---

Неспешно и с удовольствием тасовал Валера колоду старыми узловатыми и неповоротливыми пальцами, складно мурлыкая русские романсы, а когда повествовал о чем-либо, меньше трех этажей не получалось по определению. Серёга к Валере отнёсся с уважением, как младший к старшему.

Что, Валера, по воле работал?

Да что ты… — благодушно отзывался Валера.

Значит, делал?

Делал, — соглашался Валера.

Поди и в карты можешь?

Как не мочь. Я сколько времени в лагерях. Конечно, могу, отвечал Валера, сдавая карты.

Покажешь? — не унимался Сергей, напрягаясь как охотник.

Ну, если хотите… — отвечал Валера, — Правда, я уже не тот, годы, руки отяжелели. Но сейчас что-нибудь придумаю.

До этого мы играли в дурака. Валера разделил уже лежавшую перед нами колоду и показал, сам не глядя, карту из середины, после чего вернул карту на место. Это был червонный туз. «А теперь смотрите» — сказал Валера. Мы в четыре глаза уставились на его руки. Одной рукой он держал розданные карты, другой неуклюже поправлял их, потом свободную руку поднял чуть выше плеча, внешней стороной к нам, будто в ней что-то было, медленно развернул к нам ладонь, она была пуста. Но через секунду в ней загорелся, нет, не появился, а загорелся, ярко как на цветном экране, червонный, как ненастоящий, туз. Вспыхнул и пропал, а Валера недоуменно посмотрел на свою ладонь, повертел её так и сяк, ничего в ней не было. — «Вот что творит старый джус!» — восхищённо выдохнул Сергей и бросился искать туза в колоде. Туз был там.

Валера, — говорю, — с тобой играть нельзя.

Конечно, нельзя. Но мы же отдыхаем. Мы же для души.

Для души Валера играл обычно, но с таким удовольствием, что любо-дорого было смотреть.

Зашёл в хату Миша Ангел из камеры строгого режима. Впечатляющего роста, с огромными кулаками, Миша, сияя от радости, что попал на больницу, весело и добродушно рассказывал, как у них в хате собирается общее на больницу, что ни у кого нет постоянного места, каждый отдыхает на свободной в данный момент шконке. — «И каждый себе на уме! — восторженно восклицает Миша. — Думает одно, а говорит совсем другое». — «А делает третье» — добавляю я. — «Вот именно! — радуется формулировке Миша. — А Вы верующий? Это у Вас евангелие?» — «Нет, Михаил, это словарь немецкого языка, но для меня он в каком-то смысле евангелие». — «А это что — немецкая газета? Вы её читаете?» — «Да, занёс от адвоката». — «У Вас вольный или мусорской?» — «Вольный». — «Статья у Вас?» — «Тяжкая». — «Убийство, что ли? На Вас непохоже». — «Нет, экономическая». — «Во! — оживился Миша. — Научите чему-нибудь! Вас как, можно причислить к коммерсантам?» — «Нет, нельзя». — «Ну и слава богу. А то я уж подумал: коммерс. А на коммерса тоже не похоже». — «Чем же тебе, Михаил, коммерс не показался, неужто так его не любишь?» — «Коммерса, Алексей Николаевич, надо доить, и показаться он не может по понятиям. Только вот обломы с ними сплошные: скользкие, съезжают. В руку возьмёшь, а его уже нет. Может, чему научите? У Вас статья, поди, лет на десять тянет?» — «Именно на десять. Но я и статья — вещи не только разные, но и не совместимые. А коммерса, хоть и не знаток я, ты не одолеешь. Ты думаешь, он глупее тебя? Если он заработал большие деньги, значит что-то умеет. И ты думаешь, он не найдёт способ обмануть тебя?» — «А что же делать?» — забеспокоился Миша. — «Не знаю. Но думаю, что дружить. Если он увидит в тебе товарища, то и отношение другое». — «Это я буду дружить с коммерсом?» — «Никто не заставляет. Тебе что нужно? Результат. А что ты думаешь на самом деле — это, кроме тебя, никому знать не обязательно». — «Я понял! — просветлел Миша Ангел. — Я теперь все по-другому поставлю». — «Скоро на волю?» — «Пустяки, лет через шесть. Мне двадцать один. Не возраст! А Вы всегда „Парламент“ курите?» — «По возможности». — «Сейчас, вижу, такая возможность есть?» — «Без проблем» — беру из тумбочки пачку, протягиваю Мише. — «От души». — «На здоровье».

«С коммерсом надо дружить, — слышу через день, как поучает кого-то на другом краю хаты Миша, — он умный и по-другому с ним смысла нет: один раз выдоишь, другой уже не удастся. Все умные. Вон у нас в строгой хате не расслабишься: каждый говорит одно, думает другое, а делает третье!» На оптимистичные речи Миши Ангела равномерно накладывались рассказы Юры, как он зарядил машину и поймал приход. Все это прореживалось многоярусным матом Валеры ООР и доминировало в нестройном гуле голосов каких-то иных арестантов. Мне же думалось: неужели так привык к тюрьме, что ни с кем больше не будет конфликтов? ¬караный бабай! — только подумаешь — сразу получишь: открылись тормоза, и в хату залетели как на крыльях семеро грузин. — «Ой, больно мне! Вах! Как болит голова!» — кричал один, двигаясь к решке и водворяясь на кровати Сергея. А остальные, выкрикивая лозунги по понятиям, разогнали молодёжь. Беззаботность из хаты испарилась в момент, стало тихо, и все как будто видят друг друга впервые. Сергей пошёл гулять по хате, Валера прилёг, Миша Ангел тоже, Юра замолк, а я лежал на кровати и соображал, что моё место прямо под решкой, и, наверно, что-то произойдёт, потому что грузинский десант вёл себя слаженно и хамовито. — «А этот что тут делает? — обратился к хате самый авторитетный из десанта и поставил свой баул мне в ноги. — Он чево, блатной в натуре? Я его насквозь вижу, он пассажир, и его место у тормозов». Никто не отозвался на вопрос, и я понял, что надо собирать остатки здоровья. С кровати я, в таком разрезе, не уйду, и дело добром не кончится. С полчаса прошло в неприязненном напряжении. Никто не знакомился, грузины, кроме своих, никого в упор не видели и наглели на глазах. Наш коллектив распался. Положение усугубилось тем, что Сергей обратился к новенькому: «Я прилягу, ты перейди на другое место». — «А ты кто такой? Ты, генацвале, че на тюрьме — пассажир? Законов не знаешь? Не видишь — у меня голова болит?» — «Ну, если болит, — согласился Сергей, тогда полежи немного. Но мне пора отдыхать». — «Эй, ты че? Тебе? Пора? Отдыхать? Ты видишь: я здесь. Че ты хочешь?» — «Ну, это моё место, — тихо, можно сказать, скромно стал пояснять Сергей, — я здесь отдыхал и прошу тебя перейти на другое место, места ещё есть». — «Ты сам иди в эти места. Моё место у решки. Ты вообще из какой хаты?» — «Я из этой» — также скромно ответил Сергей. — «Ну, так и тусуйся, а я здесь останусь». — «Хорошо, — ответил Сергей. — только не долго» — и отошёл. Самый авторитетный решил закончить расселение:

Вставай, я буду стелить постель.

Я промолчал.

Ты что, оглох? Я сказал: буду стелить постель.

Это относилось ко мне.

Я уже постелил, — ответил я и закурил от нахлынувшей ненависти.

Что-что?? — раскрыл рот от изумления грузин. — Что ты сказал?

Я сказал, что бельё у меня есть, и моя постель уже застелена.

Ты что — дурак?

Нет, — ответил я.

В могучем рывке с перекошенным лицом грузин бросился на меня, а я, понимая, что он слишком здоров и крепок для меня, рассчитывать ни на что не мог. Все, что у меня было, это — ненависть. Но произошло непредвиденное. Слева метнулась одна фигура, справа другая, их плечи сомкнулись жёстко, как двери вагона метро, и грузин, ударившись о них, отлетел назад. Фигуры разомкнулись. — «Я — Миша Ангел. Из строгой хаты» — сказала первая фигура, подняв могучую длань, готовую как для удара, так и для рукопожатия. — «А я Валера. ООР» — с достоинством отрекомендовалась вторая фигура. Недоумение и страх отразились на лице грузина, он глядел по сторонам, ища поддержки, страдая от унижения. Между тем, рядом оказался и Сергей, и стало особенно заметно, что парень он подстать Мише. Даже Юра подтянулся из своей берлоги.

Дело в том, что мы его немного знаем, — вежливо объяснил Миша Ангел.

Да, — подтвердил Валера ООР.

Если хочешь, — продолжил Михаил, — можешь располагать моей койкой, ты видишь, она тоже недалеко от решки.

Но парень лишь пробормотал что-то и смиренно расположился на свободном месте. После чего грузины затухли как свечки на ветру, и Серегино место освободилось само собой. Всю эту скоропостижную грозу я наблюдал лёжа на кровати, но отчётливо понимал, что опасность была реальной, но на сей раз мне повезло, потому что выяснилось, что в хате у меня есть друзья. Выписали грузин чуть ли не на следующий день. Остался только Малхаз, тот самый, и скоро выяснилось, что, в сущности, он дружелюбный парень, отношения стали приятельскими, и он даже с радостью согласился учить меня грузинскому языку, но учитель из него оказался, к сожалению, никакой.

Пришло время возвращаться на Бутырку. Когда Ирина Николаевна сообщила об этом, я попросил передать Косуле, которому уже запретил показываться мне на глаза, что на Бутырке я согласен быть только на больничке, и не дольше десяти дней; это было мне обещано, наряду с просьбой потерпеть, ибо Суков рассматривает возможность освободить меня под залог. Вызвали к врачу.