Елена Сазанович - Нечаянная мелодия ночи

• Название: Нечаянная мелодия ночи
• Автор: Елена Сазанович
• Жанр: Современная проза

Повесть.

---

Домой… Дома я неподвижно пролежала всю ночь. Не сомкнув глаз. Уткнувшись лицом в подушку. Мое сердце отчаянно колотилось. Моя первая любовь переполняла меня. И ей было тесно в груди. Ей хотелось наружу. Облечься в слова, в доверительный разговор. И я позвала брата.

Игнат, улыбаясь, слушал меня. Мою бессвязную речь о любви. О взаимной любви. Я страстно доказывала, как любит меня Герман. Что к нам пришла настоящая любовь, любовь на всю жизнь.

– Ты доказываешь это себе или мне?

– Нам обоим. А еще Герману. Жаль только, что он не слышит, – недовольно буркнула я, раздосадованная, что Игнат всегда проникает вглубь моих мыслей, в которых я не хочу признаваться даже себе.

Игнат ласково потрепал меня по щеке, почувствовав мою досаду.

– Все это прекрасно, сестренка. И вечер, и звезды, и любовь. Только я хочу, чтобы ты поняла другое. Даже если любви не будет, даже если она не получится, или просто покинет тебя, ты должна помнить, что и вечер, и лето, и звезды будут всегда. В любви не стоит замыкаться на конкретном человеке. В любви важно состояние, ощущение счастья. А человек… Мир гораздо богаче одного человека. Ощущение жизни должно быть всегда, и без любви. А вот ощущение любви невозможно без жизни. Поэтому… Поэтому жизнь гораздо мудрее и гораздо богаче…

– Ты словно готовишь меня к худшему! – я отчаянно смотрела на Игната.

– Нет, Светка. Я просто пытаюсь готовить тебя к жизни. Но у меня это плохо получается. Видимо, каждый должный прожить свое, то что ему выпало. Проживи это достойно.

Уже потом, гораздо позднее я поняла, что Игнат прав. Но достойно прожить любовь так и не сумела. Уже потом, гораздо позднее, я сама поняла, что пережить нужно и недостойное. И чем раньше, тем лучше. Чтобы не повторять ошибок. Уже потом, гораздо позднее, я поняла, что ошибки в любви повторяются почти всегда.

4

А тогда, в эту летнюю теплую ночь я отмахнулась от слов Игната. И жила ощущением счастья. И счастье я видела только в любви к Герману. А уже потом были и звезды, и луна, и запах смолы от распустившихся деревьев.

Целый день я ждала телефонного звонка. Бродила по пустой квартире из угла в угол. Бросалась к трубке, проверяя работает ли телефон. Телефон работал. И молчал. А я назло его молчанию сочиняла историю нашей любви с Германом. И в этой истории я до деталей знала дом, в котором мы с ним будем жить (Герман сам его построит!), знала веранду, на которой мы с ним будем летними вечерами пить мятный чай (Герман ведь любит мяту!), обсуждать серьезную литературу. Я знала имена наших детей (Герман будет прекрасным отцом!) и знала, как мы будем встречать вечерами его с работы (Герман прославится на весь мир, он так талантлив!).

Герман, Герман, Герман. В мире для меня существовал только он. И никого больше. Я была готова ради него в те минуты продать родных, друзей, себя. Лишь бы всегда со мной был рядом Герман. Лишь бы всегда чувствовать на губах его поцелуй, пахнущий мятой. Поцелуй, после которого на губах остается привкус легкой прохлады.

А телефон все молчал. Но это не имело значения. Значит, он не может позвонить, значит он занят. А, возможно, он настолько очарован нашей вчерашней встречей, что мысли обо мне его сковывают, даже пугают. И он от волнения не может набрать номер. Так бывает. Границу между началом любви и ее продолжением всегда трудно преодолевать. Но мы обязательно преодолеем.

Я уже сожалела, что Игнат удрал из дому так рано. Он побежал на встречу с очередной подружкой, надрав целую охапку сирени под нашим окном. Мне не нужна охапка сирени. Мне достаточно одной веточки, подаренной Германом. С Игнатом было бы веселее ждать. Можно было бы поссориться, а потом помириться. Можно было бы поболтать о Германе.

Мысли мои потревожил резкий телефонный звонок. И у меня перехватило дыхание. Рука моя сильно дрожала, когда я поднимала трубку. И я боялась, что в трубке услышат оглушающие удары моего сердца. Но все было напрасно. И остановленное дыхание, и дрожащая рука. Звонил Игнат. И я сразу расслабилась и обмякла. А потом разозлилась. Нет хуже звонка, чем тот, который некстати трезвонит в часы долгого нетерпеливого ожидания.

– Светка, ты чего, злишься? Я хотел узнать, как ты, зря ты не пошла сегодня в школу уже второй день, директор в один миг поседеет, узнав, что его лучшая ученица прогуливает уроки, а я в клубе, здесь ужасно скучно, все те же рожи, а так больше никого и ничего для тебя интересного, я постараюсь пораньше смыться домой, ты меня жди, знаешь, поучи уроки, скоро экзамены, ты же умница, – Игнат тараторил без умолку и порядком мне осточертел. И я буркнув – «дурак» – швырнула трубку со злостью на рычаг.

И только потом, когда моя злость поутихла, я призадумалась. Мне стало неуютно. И я уже догадывалась почему. Что-то было не так в этом телефонном звонке.

Во-первых потому, что он вообще был. Игнат практически никогда не звонил домой с клуба. Он терпеть не мог лишних вопросов о своем ремесле. И предпочитал не отмечаться по телефону, а просто возвращаться домой. К тому же он частенько возвращался к утру. И лишнее напоминание об этом домашним было совсем не к чему, ведь это в очередной раз заставляло его чувствовать себя виноватым из-за ночных загулов.

Во-вторых… Господи, что-то еще было во-вторых. Ах, да. Слишком уж он небрежно сказал, что в клубе ничего нет для меня интересного. И каким бы беспечным тоном он это не произнес, именно эта беспечность меня и насторожила.

И в-третьих. В-третьих вообще никуда не годится. Он заявил, что отпросится с работы пораньше. И ненавязчиво приказал ждать дома, никуда не высовывая носа. Это было уж совсем не в его духе. И наталкивало на одну мысль. Он хотел меня от чего-то уберечь. Или от кого?

Игнат явно хотел схитрить, но перехитрил сам себя. Если бы он не позвонил, я бы наверняка никуда не пошла. У меня и в мыслях не было покидать сегодня свой пост у телефонного аппарата. Я бы точно продежурила здесь до полуночи и улеглась спать, успокоив себя тем, что Герман не смог позвонить от сумасшедшей любви ко мне. Бедный мой братец. Он был слишком наивен, чтобы вычислить до конца мои мысли. Я была гораздо подозрительней его. И поэтому тут же решила срочно бежать в клуб. Я не знала еще, что собираюсь там обнаружить, но знала наверняка, что Игнат позвонил неспроста.

Облачившись во вчерашний наряд тургеневской девушки, я стремглав бросилась в клуб.

Там царил тот же полумрак и сидели те же его завсегдатаи. В таких заведениях ничего никогда не меняется. Разве только в отличие от вчерашнего на гитаре сегодня играл мой брат Игнат. Я впервые слушала эту музыку. Прислонившись к стене, в самом неприметном уголке, я любовалась своим братом. Я восхищалась его музыкой. Я была уверена, что ее сочинил он. Такое мог сочинить только мой брат. Конечно, эти дураки, лениво жующие, лениво болтающие и лениво соображающие, были наверняка уверены, что Игнат играет Маккартни. И им не дано было понять, что в музыке моего брата гораздо больше бурных всплесков, искристой любви к жизни, каким-то невероятным образом сочетающейся с глубокой печалью. Но эту печаль могла угадать только я. Не зная ее происхождения. И не желая знать.

Игнат слишком резко сыграл последний аккорд и скрылся за кулисами. И раздались ленивые аплодисменты. Хотя и аплодисментами нельзя было это назвать. Так, редкое похлопывание в перерывах между очередной рюмкой. И я с ненавистью оглядела эти лица, которые не умели ценить талант и боялись его. Потому что были заняты только собой. Боготворением своей особы, значимость которой была прямо пропорциональна способностям.

На этом, пожалуй, моя мудрая мысль и прервалась. Потому что я увидела Германа. Он развязно сидел на неудобном кресле, крепко обняв вчерашнюю вульгарную девицу, которую они называли секс-звездой. Она примостилась у него на коленях и откровенно целовала его в губы. И платье у нее было еще короче, чем вчера, и губы были еще ярче накрашены, и вырез еще больше оголял ее грудь. И Герман, мой Герман, обожающий Тургенева, без ошибок цитирующий Вольтера, взахлеб читающий Лермонтова. Мой Герман, совершенство лица и мыслей. Ненавидящий пошлость и трусость. Мой Герман… В эту минуту мой Герман все крепче и крепче прижимал к себе эту девицу, о которой вчера говорил с таким неподкупным негодованием. И его рука гладила ее колено в черном чулке. И в перерывах между поцелуями он с обожанием вглядывался в это накрашенное восковое лицо. Прикасался к этим накрашенным волосам. И при этом что-то томно шептал. Неужели Вольтера?

Я выскочила из клуба. Я не видела дороги домой. Я плохо помнила, как мама открыла мне дверь. И я, как заученный текст, ей сказала. Мой голос был тверд и решителен.

– Мама, извини, я не буду ужинать, у меня много уроков.

Я настолько хотела остаться одной, я настолько боялась расспросов и лишних слов, что мама ничего не заподозрила.

Я плохо помнила, как закрылась в своей комнате. И уселась в кресло. И так просидела всю ночь, неподвижно, глядя в одну точку. К утру мою боль наконец-то заглушил сон. Проснулась я от настойчивого стука в дверь. Раздался голос брата, такой бодрый, такой веселый, что я поморщилась. Он был некстати.