Людмила Шаховская - Вдали от Зевса

• Название: Вдали от Зевса
• Автор: Людмила Шаховская
• Издательство: ФОСКОМ, ДИАЛОГ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-900168-18-2

Большинство произведений русской писательницы Людмилы Шаховской составляют романы из жизни древних римлян, греков, галлов, карфагенян. Данные романы описывают время от основания Рима до его захвата этрусками (500-е г.г. до Н.Э.).

---

– Я царь!.. – Воскликнул Турн в охватившем его ужасе.

Его предки переселились в Ариций из земли рутулов; он считал себя прямым потомком царей этого племени, потомком знаменитого Турна, который во времена старины незапамятной намеревался жениться вторым браком на Лавинии, дочери царя Латина, но убит Энеем в поединке.

Это был миф, в который однако Турн верил непоколебимо, как и все в Риме, где в те времена еще вовсе не было религиозных скептиков, какими уже начинала изобиловать Греция.

Турн торопливо вернулся в священную рощу, призывая волшебницу.

– Сивилла!.. Сивилла!.. Я куплю твои песни.

Но колдунья презрительно отскочила, забормотавши нараспев римские пословицы:

Дальше от Зевса, –
Дальше от молний!..
Бойся царей!..
В высь заберешься, –
В бездну сорвешься
Глубже морей!..

– Диркея! – окликнул ее Грецин. – Разве не слышишь?.. Эй!.. Диркея!.. Господин согласен купить твою тарабарщину... стой, вернись, Диркея!..

Но она убежала без оглядки, покинув Турна с разбитым сердцем; оно горько у него ныло, пронзенное еще больнее этим завываньем прорицательницы.

– Ты ее знаешь, – обратился он к управляющему, – кто она?

– У фламина, если изволишь помнить, господин, был прежде управляющий на вилле Антилл; так это его дочь, – ответил Грецин с поклоном. – Мать ее служила нянькой.

– Оттого-то она и знает тайну семьи моей... гм...

– Когда ее отец сорвался с дерева, расшибся и умер в жестоких страданьях, с нею что-то поделалось странное. Сначала сельчане думали, что эта девка с перепуга умом повредилась, но потом заходила молва другая: повредилась – то она, повредилась... это само собой... но тут так вышло, что Сивилла Кумская шла нашими местами, не то к царю, не то в Этрурию к лукумону, или оттуда домой, не ясно мне это помнится, куда она шла, но попала на похороны Антилла, увидела эту девку, облюбовала, приголубила, отгадала ее тайну с первого взгляда: болтовня об ней давно ходила, будто у нее любовь с Вулкацием младшим, а Сивилла-то и открыла и ей и всем, что ходит к ней не Вулкаций, а сам Аполлон, под его видом... боги, вишь, всегда так... не в своем виде...

– Вулкаций ли, Аполлон ли, – молвил Турн в горьком раздумье, – и то и другое одинаково не хорошо для меня... жаль, что негодяй Авл убил сторожа, а не... ее... не эту каркающую ворону!..

ГЛАВА XI Свободный раб

Турн ушел. К Грецину подскочила его дочь.

– Ну, что – заговорила она, вся точно кипящая от тревоги. – Просил ты?

– Не посмел... сердит он был, точно бешеный кот; охота, должно быть, плоха нынче, только две тетерки болтались у него за плечами, а крупного ровно ничего, ни одной штуки дичины... Он сразу начал про «Поросячий ум»... так, мол, и так... к полудню, чтобы готов был «пред его светлые очи».

– А ты?

– Хотел просить, да тут ввязалась эта Диркея... Эх, чтобы ее собаки разорвали! Рассердила его еще пуще... Он пошел было домой, да потом, ты видела, воротился... Я не посмел просить. Как хочешь, своя кожа всего дороже.

– И бедного деда уложить в Сатуру!..

– Я ему самого жирного поросенка в изголовье подложу вместо подушки. Вераний божится, что он его спасет.

– Вераний... Ах, отец! Мнится мне про него что-то гадкое... Не верится, что «Поросячий ум» его отец.

– А в таком случае, к чему же он около него ластится? Вераний богатый раб, любимый царевичем; у него и золото водится, и эмалевые пуговицы; кольцо с жемчугом навязывал мне в подарок, да я не взял, боюсь, увидят из деревенских, толки пойдут; господин подумает, я это украл. Балвентий-свинопас и глуп, как поросенок; его справедливо прозвали «Поросячий ум». Если он не отец Верания, то к чему же царский оруженосец говорит это? Какая ему выгода быть сыном свинопаса, глупого, дряхлого?

– Не знаю, отец, не знаю... А не нравится мне все это... Ультим не верит, что Вераний спасет старика, и горько, горько расплачется, если деревенские возьмут его...

– Твой этот брат тоже умом недалек, смахивает на поросенка; я ему в утешенье позволю взять целую связку колбас: пусть разложит их звездою, лучами, на груди жертвы.

– А я хоть кисть винограда в общую гирлянду вплету с девушками.

– Ты станешь в этом году зашивать жертву, а Ювент назначен закрыть лицо обреченного платком, который вышит его сестрою.

Амальтея грустно вздохнула и хотела что-то возразить или добавить к услышанным сообщениям, но отец перебил ее, говоря как – то смущенно, с запинкой.

– Амальтея!.. Вот уже больше трех лет Вераний твоим женихом числится, а дело на лад не идет... Отчего это?

– Разве ты забыл, отец?.. Ты сам с ним поссорился.

– Поссорился-то поссорился... но... но и помирился.

– Вераний стал являться в нетрезвом виде, грубил тебе; я при нем стала просить, чтобы ты не отдавал меня за пьяницу, а он, точно в насмешку, ни с того, ни с сего, объявил, будто узнал своего отца в Балвентии и не женится, пока не освободит его от рабства.

– Все это так, дочка, а мнится мне тут другое... Верания отталкивает слух про тебя... Ты не видишься с младшим внуком фламина?

– Вижусь. Мало ли с кем я вижусь!.. Не отворачиваться же мне от него, когда встретится!..

– И часто?..

– Что с тобою, отец?! Я хотела бы видеться и со внуком фламина, и с кем тебе угодно, лишь бы не выходить за Верания.

Амальтея, залившись звонким смехом, убежала от отца плясать в деревенский хоровод, начавший ходить вокруг каменного жертвенника, где горели цветы и плоды, принесенные Терри, но ее смех вышел каким-то не натуральным, точно девушка силилась этой утрированной веселостью скрыть глодавшее ее лютое сердечное горе.

Амальтея любила человека, о котором ей не следовало мечтать. И она, и внук фламина Виргиний, оба были глубоко несчастны, оба задавали и сами себе и друг другу роковой вопрос; чем может кончиться их нежная, идиллическая привязанность? – Его, конечно, дед женит на равной ему патрицианке; ее господин прикажет отдать за раба.

В своих мечтах Виргиний и Амальтея решили, что не переживут разлуки, умрут, но тайный голос души говорил им, что это для них, нежных, любящих, робких, далеко не легкое дело.

Виргиний не походил на Турна; Амальтея не имела характера Диркеи, способной прыгнуть с утеса в пропасть, если бы Вулкаций покинул ее.

Всего этого с полною достоверностью Грецин не знал, но смутно подозревал многое. Глядя вслед убежавшей дочери, он невольно припомнил, как сам завязал первый узел знакомства своей семьи с внуком фламина, который пришел к нему в первый раз по делу, но потом и без особенной надобности стал наведываться в усадьбу Турна, – то прося позволения переждать застигнувшую его бурю, то дать ему проводника с фонарем через болотную топь вечером, то спросить, не приехал ли сын господского тестя, с которым он в хороших отношениях.

Все это крепко не нравилось Грецину, приходилось скрывать от Турна визиты в его поместье внука Руфа, которого тот терпеть не мог.

Турн вернулся с охоты на виллу в злобном, мрачном настроении, досадуя, зачем он лично заходил брать священную воду в рощу, куда мог послать слугу; он тогда не встретился бы с отвратительной полоумной Диркеей, Сивиллой[5] этих мест, которая растерзала ему сердце, накаркавши всяких бедствий, как будто он скоро утонет в болоте, чего он постоянно опасался, зная свое охотничье увлечение в часы преследования дичи: птиц, коз, зайцев и др.

Выросши и почти состарившись при суровых, исстари заведенных обычаях, Турн, сердитый от мрачных предсказаний Сивиллы, был немало удивлен, когда пред самым входом в дом, на крыльце к его ногам склонился незнакомый ему чужой раб и без особенной робости или лести, сказал:

– Высокородный Турн, я умоляю тебя, не обрекай моего отца в жертву Терре!..

– Почему? – спросил помещик, озадаченный никогда неслыханною просьбой.

Он предположил в этом предупредительное указание на какой-нибудь порок, делающий старика недостойным стать предметом чествований поселян.

– Я люблю отца моего, – сказал Вераний, целуя подол платья Турна. – Он единственный человек, близкий мне в мире.

– Только поэтому? Но если за одного будет молить сын, за другого – сестра, жена или дочь, то некого станет отдать народу; не лечь же мне самому в эту жертвенную Сатуру!..

Отвернувшись, Турн хотел пройти в дом, но Вераний загородил ему дорогу, упавши на колена в самых дверях.

– Господин, – молил он еще горячее, – вместо человека, ты можешь положить в Сатуру чучело.

Турн отшатнулся в новом удивлении не столько поданной идеей, как смелостью этого доселе неизвестного ему чужого невольника.

– Чучело?! – вскричал он.

– Бросают же чучело в реку при ее разливах, господин, а прежде, говорят, всегда топили человека.

– Да... Эта замена человека чучелом для Тибра утверждена Нумой Помпилием, а тут...

– Нума окончательно утвердил этот обычай, а ввелся он гораздо раньше, с самого царя Нумитора, только не все его соблюдали. Ведь, надо же кому-нибудь начать, господин... Будь царем Нумитором в этом деле!..