Людмила Шаховская - Вдали от Зевса

• Название: Вдали от Зевса
• Автор: Людмила Шаховская
• Издательство: ФОСКОМ, ДИАЛОГ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-900168-18-2

Большинство произведений русской писательницы Людмилы Шаховской составляют романы из жизни древних римлян, греков, галлов, карфагенян. Данные романы описывают время от основания Рима до его захвата этрусками (500-е г.г. до Н.Э.).

---

Рядом с царем шли верховные жрецы, одетые подобно царю, только их золотые повязки и посохи были не столь массивны и богаты.

Лица всех жрецов и царя покрыты опущенным покрывалом, чтобы они не могли на пути случайно увидеть ничего такого, что можно было счесть за дурной знак; от Этого они, видя только землю под ногами, шли очень медленно и каждого из них вели под руки молодые люди из знатнейших семейств.

Для того, чтобы они не могли услышать чего-нибудь, могшего быть истолкованным за неблагоприятное предвещание намеченной цели, или непристойного в столь торжественное время, около них шли музыканты с флейтами и однообразно наигрывали мотив священного гимна.

За царем и жрецами, также плотно укутанные, шли жрицы, фламиники, весталки, и наконец, сенаторы, хоть и не в полном составе своей корпорации тогдашнего числа 300 человек, так как многие, как и Турн, не успели прибыть из деревень.

Великого понтифекса Эмилия Скавра вели под руки ассистентами его внуки, старшие сыновья Турна, а царя поддерживал только один Люций Тарквиний.

Гордый от природы, после вчерашнего разговора с Сервием в совете старейшин, результатом которого было заветное для него назначение правителем, Тарквиний сделался еще величавее; его высокий рост, стройный стан, правильные и красивые черты лица, горделивый, повелительный взор, – все это сделало его фигуру чрезвычайно привлекательной, придавало очарование, как образ какого-то существа выше обыкновенных смертных, – гения, героя.

Когда царь достиг возвышения, имея Тарквиния рядом с собою, народ не мог удержаться от восторга при виде этого царевича, лицом похожего на его отца, умершего Приска, когда-то столь любимого римского царя, которого из собравшихся мало кто помнил, но все вообще по рассказам помнивших чтили его память, преувеличивая, как это водится всегда, его хорошие стороны и забывая дурные, тогда как, напротив, еще живой, находящийся при глазах Сервий меркнул перед народом в его хороших деяниях и казался хуже, чем на самом деле, – в плохих.

На форуме многие громко воскликнули:

– Тарквиний-Суперб!..

С этого дня такое прозвище, означающее «высший, превосходный, величавый, великолепный», осталось за Тарквинием Гордым на всю жизнь, только впоследствии значение его изменилось в дурную сторону.

Открыв свое лицо настолько, чтобы народ мог его видеть, царь Сервий дал знак, и глубокое всеобщее молчание водворилось среди народа.

В длинной речи царь подробно рассказал, как его воспитатель, Тарквиний Приск, уговорил этрусские города, давно связанные с Римом интересами торговли, добровольно быть в союзе с ним под защитою его законов, охранять его границы от дальних этрусков, не вступивших в союз, и разных дикарей, могущих проникнуть в эту часть Италии через Альпы или по морю.

Потом царь исчислил все благодеяния и выгоды, полученные союзниками от римлян, рассказал о их дерзком набеге, неблагодарности, угрозах, и наконец предложил народу вопрос, что может быть следствием этого.

– Война!.. Война!.. Смерть этрускам!.. – раздались яростные крики.

Царь сам отлично знал, что будет война, но соблюдал устав ее объявления, заведенный исстари, а подробно описанный и окончательно утвержденный в книгах царя Нумы Помпилия. Соблюдая это, Сервий, по установленной формуле, просил римлян о снисхождении к восставшим недавним союзникам, с которыми многие римляне, даже из знатных, породнились, обещал, что мятежники раскаются, сложат оружие.

В Риме уже давно, почти с самого его основания была учреждена коллегия фециалов; ее члены занимались изучением всех законов и правил, касавшихся сношений с иноземцами и на войне и в мирное время.

Призвав трех членов этой коллегии, почтенных старцев, стоявших поодаль со жрецами второстепенного значения, Сервий объявил, что решается послать их на границу этрусских земель для решения вопроса о войне или мире, а в случае раскаяния возмутившихся, – для суда над ними, определения степени их виновности пред народом римским.

Жрец Марса подошел к верховному фециалу и вручил ему копье.

Поклонившись сначала народу, потом царю и жрецам, фециалы ушли.

Достигнув границы неприятельской земли, они должны были, остановив первого встретившегося человека, изложить ему требование римлян, призывая в свидетели Юпитера и др. богов, что эти требования справедливы.

Дойдя до городских ворот, они останавливались и повторяли тоже самое, и в третий раз на городской площади.

Дав срок на обсуждение ответа, фециалы оставались в неприятельском городе, а если ответ получался не миролюбивый, то дойдя до своей границы, они оборачивались к неприятельской земле и, произнося слова объявления войны в присутствии свидетелей, верховный фециал бросал копье через границу на землю неприятелей.

По уходе трех старцев, служители великого понтифекса привели молодого белого бычка, покрытого вышитою попоной с бахромой, его рога были позолочены, а на шее висел венок.

Сервий, как представитель народа, должен был сам принести жертву.

Подведя бычка к краю возвышения, он показал его народу, говоря:

– Народ римский, квириты, принесем жертву благим богам, попросим их милости!.. Жертва пред вами; осмотрите ее, прежде чем я коснусь острием священного ножа. Хороша ли жертва?

В ответ раздались крики одобрения.

Бычок шел на возвышение, не упираясь, спокойно дал Сервию повесть его напоказ, а теперь также добродушно шел к жертвеннику, где его ждали жрецы-помощники. Такое смирное поведение бычка принято народом за хорошее предзнаменование для будущей войны.

Жрец поднес царю блюдо, наполненное священною мукою с солью; Сервий осыпал этим голову животного, произнося шепотом молитву посвящения, а великий понтифекс тем временем зажег фимиам на треножнике.

Взяв из его рук священный нож из отточенного кремня, Сервий срезал у бычка клок волос между рогами, с самой средины лба, в знак пресечения его жизни, и бросил в огонь, потом высоко поднял нож и громким голосом, насколько позволяли его слабые старческие силы, воззвал ко всем главным богам.

Пока он произносил эту молитву, жрецы-помощники успели поставить бычка на колени и загнули ему голову, держа его крепко, чтобы он не мог вырваться в роковую минуту.

Кончив длинную, громкую молитву, Сервий вонзил священный нож в горло жертвы, а жрецы дорезали ее своими ножами, сняли шкуру, разняли мясо на части; в их привычных, умелых руках все это дело исполнилась очень быстро. Лучшие куски они отдали царским рабам, чтобы изжарить на пир, к которому Сервий пригласил всех главных жрецов и сенаторов, а остальное положили на дрова и зажгли.

Пока жертвенное мясо горело, одни из жрецов играли на флейтах и трубах, а другие пели; верховные жрецы, царь и народ, склонясь на колена, усердно молились.

ГЛАВА XV Смерть и любовь

С любопытством следя за всем ходом жертвоприношения, Спурий удивленно заметил своему другу, что между присутствующими нет Арунса, на что Брут благоразумно промолчал при народе, тоже выразив ответный жест удивления.

Он знал, что младшему Тарквинию теперь не сладко, после их ночного, не совсем дружелюбного свидания, но не постигал, какая причина могла удержать Арунса дома в час такого важного священнодействия.

Недоумение друзей, однако, скоро прекратилось: возвращаясь с форума домой, они повстречали только что въехавшего в Рим из деревни Турна, который уже узнал из случайно слышанных разговоров прохожих, будто перед самым жертвоприношением Арунс Тарквиний внезапно захворал, и сказавшие это Турну, спрошенные люди, назвали причиною его болезни таинственное убийство няньки.

Брут, зайдя с Турном к Спурию, не опасаясь чужих подслушиваний, откровенно рассказал ему обо всем.

Турн отправился пировать к царю со Спурием, но Брут, как сын только что казненного ссыльного, хоть и родственник царя, приглашен не был.

Однако он пошел и без зова, потому что ему страстно хотелось знать, что творится в домашнем быту царской семьи.

Когда стало смеркаться, он завернулся в темный плащ с головой, пробрался в царский сад, бесстрашно подошел к лавровому дереву, ставшему немым свидетелем ужасного события прошлой ночи, и скрылся под его густою сенью.

Говор вполголоса двух человек испугал Брута; они могли застать в этом ужасном месте непрошенного гостя, но выйти из засады скрывшийся тоже боялся, – местность была слишком открыта везде около лавра, кроме того кустарника, откуда прошлой ночью выбегал подстерегавший Арунс, но теперь там были говорящие.

Кто они, Брут их не видел и не мог ясно слышать всех речей, но понял, что кто-то сделал что-то страшное, служащее средством для гибели Турна.

– Будь покоен; никто ничего не узнает; я там называюсь Веранием; меня считают царским невольником.

– А сыновья Турна?

– Они меня там никогда не видели.