Шарль Сорель - Правдивое комическое жизнеописание Франсиона

• Название: Правдивое комическое жизнеописание Франсиона
• Автор: Шарль Сорель
• Издательство: Издательство «Правда»
• Жанр: Европейская старинная литература
• Год: 1990

«Правдивое комическое жизнеописание Франсиона» французского писателя Шарля Сореля (1602 — 1674) — первый плутовской роман во французской литературе, открывший дорогу другим романам того же типа (например, «Жиль Блаз» Лесажа). Ш. Сорель умело использовал форму испанского романа, наполнив ее французским содержанием. Автор запечатлел в нем живую, подлинную действительность своего времени — Францию первой четверти XVII века.

Среди современников писателя «Жизнеописание Фран-сиона» имело невероятную популярность. И для современного читателя книга представляет несомненный интерес: повествование развивается динамично, сюжет весьма занимателен, детали сочно и остро подмечены.

---

— Вы совершенно правы, — заметил Ремон, — надо проявлять милосердие по отношению к этим любезным молодцам, пособляющим нам коротать время. Люди созданы для того, чтоб помогать друг другу, а что касается подобных личностей, то им не на что было бы жить без таких кавалеров, как мы. Если Бергамин вернется, то, по-моему, не пренебрегайте более его упреками; лучше задобрить его лаской, что, мне кажется, будет не трудно; надо, чтоб он стоял за вас и не разглашал ваших любовных дел.

В этом месте их беседа была прервана появлением Дорини, который, обращаясь к Франсиону, сказал, что все потеряно, так как Наис страшно на него гневается и ее невозможно успокоить; любовь ее сменилась ненавистью, и она намерена порвать заключенный с ним договор, а кроме того, поклялась, что он будет ей так же безразличен, как до их сближения.

— Что? — воскликнул Франсион. — Значит, все это было всерьез и меня не пустили по ее приказу? Вот поистине недостойный поступок, и я не заслуживаю того, чтоб со мной так обходились.

— Надо выслушать доводы моей родственницы, — возразил Дорини. — Я расскажу вам, что произошло. Вчера поздно вечером ей доложили о приходе двух дам, желавших ее видеть; это оказались некая венецианка, по имени Лючинда, с дочерью своей Эмилией, приехавшие сюда ради какой-то тяжбы. Наис думала, что они пришли просить у нее заступничества перед кем-либо из наших родственников, из коих некоторые занимают судебные должности, и велела их впустить, ибо она весьма милосердна к особам своего пола; но ей пришлось услышать нечто такое, чего она вовсе не ожидала.

При имени Эмилии Франсион содрогнулся, предчувствуя несчастье, а Дорини, хотя и заметил это, однако продолжал так:

— Лючинда, отведя Наис в сторону, заявила, что, к сожалению, не была раньше осведомлена об ее отношениях с вами, ибо поспешила бы ее предупредить и уведомить о вашем обещании жениться на ее дочери, но что, вероятно, дело не зашло еще так далеко, чтоб его нельзя было расстроить, и что она не считает Наис такой бесчувственной, чтоб выйти замуж за человека, любящего другую и явно ее обманывающего. Наис была хорошего мнения об этих дамах, пользующихся доброй славой, и все же с трудом могла поверить, чтоб они говорили правду; но под конец Эмилия показала письма, написанные вами, и это убедило ее в сильной страсти, которую вы питаете к этой девушке. Лючинда передала ей, кроме того, будто вы виделись с дочерью без ее ведома и тогда же обещали на ней жениться. Наис была крайне удивлена и разгневалась больше, нежели показывает, ибо она женщина с характером и не станет терпеть оскорбления. Эмилия говорила мало, а все больше оплакивала свой грех и ваш, сетуя о том, что благоволила к неблагодарному; но мать ее говорила за нее и рассказала о ласковом приеме, который вам оказала в надежде видеть вас своим зятем, ради чего даже нарушила обычай этой страны, где не принято, чтобы дамы принимали мужчин так радушно, как во Франции. Наис удовольствовалась приведенными ей доказательствами; она поспешила заявить Лючинде, что не станет препятствовать вашему возвращению к Эмилии и что, убедившись в вашей неверности, не только не намерена питать к вам расположение, но даже не желает вас больше видеть. После этих заверений Лючинда и Эмилия удалились, а Наис, провожая посетительниц, поблагодарила их за то, что они спасли ее от беды, грозившей ей, если б она вышла замуж за такого вероломного человека, как вы. Мне думается, однако, что она дурно спала в эту ночь, ибо не успело наступить утро, как, побуждаемая тревогой, она послала за мной, дабы рассказать о случившемся. Меня задержало важное дело, а потому я не смог тотчас же последовать ее приглашению. Наконец, когда я к ней пришел, она поведала мне все с великим негодованием и гневом, а также сообщила, что вы намеревались ее навестить и только что вышли, но что она вменит себе в величайший грех, если когда-либо позволит вам переступить ее порог. Когда она говорит о вас, то не знает других слов, кроме «изменник», «вероломный», «неблагодарный», «чудовище», и находится в таком состоянии, что хочет порвать заключенное с вами соглашение. Я лично не знаю, как ей на это ответить. Она обрушивается на меня и говорит, что я причина ее несчастья и что я позволил делу зайти слишком далеко, насказав ей о вас больше хорошего, нежели вы заслуживаете. К стыду своему признаюсь, что жалобы ее справедливы. Эмилия оставила ей одно из писем, каковое она мне показала, и скажу вам, что я не я и что нет у меня ни глаз, ни рассудка, если не вы его написали.

Франсион, спокойно выслушав его речь, сказал, что не отрекается ни от своего письма к Эмилии, ни от свидания с ней.

— Но дорогой мой Дорини, — продолжал он, — неужели вы меня не узнаете? Или я перестал быть тем, чем был, а вы изменились против прежнего? Разве мы не жили с вами, всегда руководствуясь той вольностью, которую вы не находили странной до сего часу? И я, право, не знаю, почему вы говорите со мной с такой враждебностью.

— Когда я видел вас во Франции у Ремона, — отвечал Дорини, — то не удивлялся вашим непостоянным и беспутным увлечениям, ибо вы вели жизнь холостяка; но теперь вам надлежало держать себя скромнее.

— Готов признать, — возразил Франсион, — что обязан так поступать со вчерашнего дня, когда я заключил брачный договор с Наис, и почту себя виновным, если впредь когда-либо преступлю против этого; но когда я навещал Эмилию, то еще не был связан.

— Вы тем не менее не должны были преследовать ее с такой настойчивостью, выказывая в то же время любовь к моей родственнице, — заметил Дорини. — К тому же вы пошли еще дальше, и мы полагаем, что у Эмилии имеется ваше письменное обещание на ней жениться.

— Она показала его Наис? — спросил Франсион.

— По правде сказать, нет, — отвечал Дорини, — но, может статься, она побоялась его показать, дабы его не разорвали и не лишили ее документа, который будет ей весьма полезен против вас.

— Уверяю вас, что у нее нет ничего подобного, — заявил Франсион.

— Но, кроме того, мы предполагаем, что вы насладились ею в полное свое удовольствие, — добавил Дорини.

— Как вам известно, я всегда был охотником до любовных услад, — отвечал Франсион, — а потому, поверьте, не отказался бы от обладания Эмилией и не стал бы скрывать, если б это так было; ибо похвастаться своим успехом иной раз входит в число удовольствий, испытываемых победителем. Но, будь это даже так, Эмилия не получила бы никаких процессуальных преимуществ в ущерб мне, ибо распущенность, побудившая ее так быстро отдаться чужеземцу, служила бы в глазах судей доказательством того, что она всегда вела дурную жизнь. Наис же напрасно отвергла меня, так как нет таких бесчувственных мужчин, которые отказались бы от любовной удачи; однако на сей раз ничего такого не было, а потому не думаю, что я погрешил против светских обычаев и заслуживал такого обращения, какое мне довелось испытать. Но, дабы ничего от вас не скрывать, я охотно поведаю вам все, что произошло между мной и Эмилией.

Вслед за тем Франсион повторил свою историю почти так же, как рассказывал ее Ремону, и Дорини признал, что если ничего другого не было, то он уж не такой большой преступник; но, по его словам, уговорить Наис являлось делом нелегким, ибо была она женщиной упорной в своих намерениях и хотела обязательно расторгнуть соглашение, однако же и в см случае надлежало как той, так и другой стороне договориться без всякого шума; при этом он обещал Франсиону не действовать ему во вред. Ремон, имевший большое влияние на Дорини, попросил его не нарушать слова, данного их другу, и сказал, что не требует от его никакой другой награды за расположение, которое всегда ему выказывал. Тот заверил его в своем намерении споспешествовать Франсиону, после чего удалился, оставив их в неуверенности.

Все это весьма огорчило Франсиона, ибо он считал для себя Наис прекрасной партией. Ему было обидно потерять ее, да еще с позором. Но Ремон попытался вывести его из задумчивости и отвлечь от печали. Он оказал, что надо мужественно приготовиться ко всему: если он не женится на Наис, то найдется достаточно других женщин, ибо в этом товаре нет недостатка, и к тому же не такое уж великое преимущество для него покинуть все свои притязания во Франции, чтоб остаться в Италии. Ремон говорил это также отчасти в своих интересах, ибо необходимость когда-нибудь расстаться с Франсионом его действительно огорчала, и ему не хотелось возвращаться во Францию без него: а потому, несмотря на прежние свои уговоры, он предпочел бы, чтоб брак этот вовсе не состоялся. Франсион притворился, будто соглашается с частью его доводов, и они решили выйти из дому, дабы рассеять свою меланхолию, ибо до обеда было достаточно времени и можно было еще прослушать обедню.

Они отправились в соседнюю церковь, где было немного народу, но тем не менее, когда они проходили между колоннами или заворачивали в приделы, то их так толкали, что это показалось им странным. Наконец, при входе в один из притворов Франсион почувствовал, что кто-то шарит в его кармане; он был от природы ловок и проворен, а потому быстро схватился за карман и попытался поймать за руку человека, пустившегося на это дело; но ему не удалось задержать вора, так как тот увернулся и даже успел юркнуть сквозь толпу, не замеченный никем. Франсион сейчас же крикнул, что это мошнорез и что у него украли деньги, и приказал своим лакеям погнаться за ним. Но тот как в воду канул, и Франсион, пощупав карман, нашел там свои деньги, а потому объявил, что этот благоприятель не успел довершить свое дело и что сам он усматривает для себя в неудаче вора большое утешение, ибо если б его обобрали, то сей день был бы для него поистине скопищем всяких несчастий. Отстояв обедню, он вышел из церкви вместе с Ремоном, и им захотелось немного прогуляться по городу. Все встречные щепетильники приставали к Франсиону, предлагая свой товар, и это начинало ему надоедать; кроме того, то и дело попадались им по дороге разные личности подозрительного вида, которых он уже заметил у обедни, что не предвещало ничего хорошего. Наконец, зайдя к ароматнику, вздумал он купить кипрской пудры и, сторговавшись, вытащил из кармана деньги, ибо не носил кошелька; но тут он весьма удивился, увидав, что их было втрое больше, нежели он туда положил, и к тому же монеты более крупного достоинства. Это его изумило, и он показал находку Ремону, сказав, что деньги либо выросли у него в кармане, либо надо признать римских карманников приятнейшими людьми на свете, поскольку они не только не похищают денег, но еще добавляют кое-что от себя; если б это всегда было так, то люди охотно позволяли бы обшаривать свои карманы, а парижские воры были бы сущими мошенниками по сравнению с римскими, ибо не прибегали к этому способу, столь выгодному для народа. Ремон возразил, что класть сперва деньги в чужие карманы было вовсе не так невыгодно для мошнорезов, ибо люди, очарованные этим, разрешили бы им орудовать беспрепятственно, и те в конечном счете стащили бы все.