Шарль Сорель - Правдивое комическое жизнеописание Франсиона

• Название: Правдивое комическое жизнеописание Франсиона
• Автор: Шарль Сорель
• Издательство: Издательство «Правда»
• Жанр: Европейская старинная литература
• Год: 1990

«Правдивое комическое жизнеописание Франсиона» французского писателя Шарля Сореля (1602 — 1674) — первый плутовской роман во французской литературе, открывший дорогу другим романам того же типа (например, «Жиль Блаз» Лесажа). Ш. Сорель умело использовал форму испанского романа, наполнив ее французским содержанием. Автор запечатлел в нем живую, подлинную действительность своего времени — Францию первой четверти XVII века.

Среди современников писателя «Жизнеописание Фран-сиона» имело невероятную популярность. И для современного читателя книга представляет несомненный интерес: повествование развивается динамично, сюжет весьма занимателен, детали сочно и остро подмечены.

---

Эта песенка, которую музыканты подхватили на своих лютнях после первого куплета, исполненного Франсионом, обворожила сердца присутствующих; ритм ее (да и слова в достаточной мере) отличались Такой игривостью и похотливостью, что соблазнили всех искать утех любви. Все, что было в зале, вздыхало по чувственным наслаждениям; даже свечи, колеблемые не знаю каким ветром, казалось, двигались, как люди, и были обуреваемы каким-то страстным желанием. Сладостное неистовство обуяло души; грянули звуки сарабанды, которую большинство плясало, беспорядочно перемешавшись и принимая самые соблазнительные и самые забавные позы.

Некоторые дамы, еще сохранившие стыдливость, приспособлялись к прочим и брали с них пример, так что вернулись они далеко не такими целомудренными, какими пришли. Ремон уже давно оставил битву стаканов, чтоб баловаться с женщинами, и в беседе с ними держал такие непристойные речи, которые я не смог бы передать иначе, как народными выражениями, сиречь называя все своими именами. Услыхав это, Франсион сказал ему:

— Честное слово, граф, я порицаю и вас и всех, кто произносит подобные слова.

Почему, дружище, — отвечал Ремон, — что дурного в том, если мы смело говорим о вещах, которые осмеливаемся делать? Почитаете ли вы случку занятием столь священным и почтенным, что не следует ее зря поминать?

— Вовсе не то, — возразил Франсион, — вам разрешается говорить обо всем и называть что угодно, оставаясь в пределах благопристойности; мне хотелось бы только, чтоб вы выбирали более красивые и менее вульгарные названия, чем те, которые вы употребляете. Пристойно ли изящным людям, вздумавшим поухаживать, пользоваться в этом особливо деликатном случае теми самыми выражениями, которыми так и сыплют крючники, лакеи и прочая сволочь, не имеющая в своем распоряжении других слов? Я лично выхожу из себя, когда вижу поэта, гордящегося своим сонетом только потому, что в нем насквернословил. Многие, поместившие свои вирши в новом сборнике французской поэзии [189], внесли туда и эту пакость; они не только напечатали дурацкие песенки, распеваемые кабацкими слугами и луврскими ложкомоями, но еще показывают встречному и поперечному свои непристойные стихи, в коих нет ничего замечательного, помимо того, что они повсюду открыто называют срамные части тела и естественные акты. Подумаешь, скажете вы, какое великое усовершенствование по сравнению с описанием рук, ног, ляжек и пищеварения! Тем не менее идиоты смеются, как только это слышат. Я хотел бы, чтоб такие люди, как мы, выражались несколько иначе, в отличие от простонародья, и придумали какие-нибудь нежные названия для предметов, о коих так часто и охотно ведем беседу.

— Вот так рассуждения, честное слово! — воскликнул Ремон. — Разве мы не любимся точно так же, как крестьяне? Почему же нам пользоваться другими выражениями, чем они?

— Вы ошибаетесь, Ремон, — продолжал его гость, — мы любимся, но совсем другим манером. Где им до нашей деликатности? У них нет другого желания, как только насытить свои грубые вожделения, ничем не отличающиеся от скотских: они любятся только телом, а мы и телом и душой одновременно, и это — факт. Выслушайте мои философствования об этом предмете. Все приемы и ласки, заметите вы, несущественны, поскольку мы стремимся к той же цели. Готов согласиться, ибо это совершенно верно. Следовательно, возразите вы, я не прав, и нам следует употреблять для этих вещей такие же выражения, как и простолюдины. Но вот что я отвечу вам на это, — продолжал Франсион. — Коль скоро как у нас, так и у них совокупляются те же части тела, то мы должны (когда хотим высказаться) так же ворочать языком, так же раскрывать рот и разжимать зубы, как они; но хотя их соитие ничем не отличается от нашего, однако же они не знают ни тех же нежностей, ни тех же душевных восторгов, а посему, несмотря на то, что наши тела проделывают такие же движения, наш ум, рассуждая о сей игре, должен проявить свою изысканность и выбирать другие термины: отсюда надлежит заключить, что в нас есть нечто божественное и небесное, а они погрязли во всем грубом и земном. Все пришли в восторг от искусной аргументации Франсиона, не знающей себе равных на свете, не в обиду будь сказано логикам. Особливо женщины одобрили его доводы; они сочувствовали введению новых слов для определения предметов, пользующихся их любовью превыше всего остального; им хотелось отбросить старые слова, каковые согласно обывательским предрассудкам почитались неприличными в их устах, и свободно говорить обо всем, не страшась порицания, тем паче что людская злоба едва ли бы успела так скоро заклеймить эти выражения.

А посему Франсиона стали просить, чтоб он переименовал все предметы, названные, по его мнению, неудачно, и, дабы побудить его к тому, посулили, что его слава распространится по всей Франции еще больше, чем прежде, ибо всякий захочет узнать автора этих нововведений, о коих будут говорить не иначе, как в связи с его именем. Франсион отказался взяться тут же за это предприятие и заявил, что, быть может, такое постановление будет вынесено на каком-нибудь большом собрании удальцов, в коем и он примет участие. Кроме того, он поклялся, как только у него будет досуг, сочинить книгу о том, как упражняться в изящнейших играх любви.

По окончании этой беседы некоторые мужчины и женщины, не пожелавшие ночевать в замке Ремона, простились с ним и вернулись домой. Те, кто остался, разошлись вскоре парами по горницам: Франсион пошел с Лоретой, Ремон с Еленой, остальные с теми, кто им больше нравился. Не берусь передать их бесчисленных забав: такому описанию не предвиделось бы конца.

После того шесть суток кряду предавались они всем увеселениям, какие можно вообразить. Франсион, расставшись как-то на мгновение с Лоретой и поглядев на портрет Наис, подаренный ему Ремоном, испытал душевное волнение. Он вспомнил, что хотел спросить у Дорини, где совершил тот столь прекрасное приобретение и является ли это безукоризненное лицо фантазией художника или воспроизведением существа, созданного природой. Дорини сообщил ему, что это портрет одной из красивейших дам Италии, которая еще жива, и добавил:

— Эта юная особа живет на границе Романьи, и зовут ее Наис; она овдовела с год тому назад, пробыв в замужестве с одним достойным маркизом не более полугода; можете себе поэтому представить, что ее совершенства и богатства привлекают к ней кучу поклонников. У нее их такое множество, что она, право, может и продавать их, и одалживать, и дарить. Но ни один из ее ухаживателей не добился еще никаких существенных милостей. Из итальянцев она не смогла полюбить никого, кроме своего покойного супруга. Ее вкусы побуждают ее предпочитать французов, а потому, увидав портрет одного молодого вельможи из здешних мест, по имени Флориандр, обладающего прекрасными чертами лица, она воспылала к нему такой страстью, словно видела его в натуре, тем более что ей расписали во всех подробностях его доблесть, отличный характер и изысканный ум. Ища средства от этого недуга, она поведала о нем мне, как своему родственнику и доброму приятелю. Я внушил ей бодрость и надежду, и она приказала по моему совету написать с себя этот портрет, который я должен был отвезти к Флориандру, дабы возгорелся он желанием просить ее руки. Мне давно хотелось повидать здешнее королевство; вот почему я охотно предложил ей свои услуги в этом деле, в коем никто не мог помочь ей лучше меня. Как только я прибыл ко двору, то свел знакомство со своим молодчиком, который оказался весьма ласкового и влюбчивого нрава, а это позволяло надеяться, что мне легко удастся склонить его в пользу Наис. Я решил показать ему портрет и, описав ее богатство и знатность ее рода, сообщить о пылких чувствах, которые она к нему питала, несмотря на дальность расстояния. Но я несколько изменил свое намерение, узнав о том, что ему слегка нездоровится и что врачи посылают его лечиться на воды в одну деревушку, расположенную на трети пути от нашей страны. Я уведомил свою родственницу, чтоб она постаралась туда отправиться, ибо ей представлялся отличный случай завлечь его в свои сети; не знаю, сочла ли она нужным пуститься в это странствие, но если она так поступила, то старания ее пропадут даром, ибо Флориандр умер несколько времени тому назад. Я оповестил ее об этом, но не ведаю, получила ли она мое письмо и не выехала ли прежде, чем его доставили в обычное ее местопребывание. Мне придется вскоре вернуться на родину, чтобы ее утешить.

— Ах, уверяю вас, — воскликнул тут Франсион, — я готов разыскать ее повсюду, где бы она ни находилась: стоит предпринять любое путешествие, чтоб взглянуть на столь исключительную красавицу; я всегда влюблялся во всех привлекательных женщин, какие мне попадались, и даже в тех, о коих я только слыхал. Не стану отступать от своего похвального обыкновения. Кроме того, я давно собирался посетить Италию, этот прекрасный сад Вселенной; вот мне и представляется отличный случай туда отправиться. Прежде всего я поеду на воды и попытаюсь встретиться там с Наис. Не хотите ли, Дорини, мне сопутствовать?