Татьяна Успенская - Мать моя — колдунья или шлюха

• Название: Мать моя — колдунья или шлюха
• Автор: Татьяна Успенская
• Издательство: Астрель, АСТ, Люкс
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-027178-6, 5-271-10114-2, 5-9660-0780-2

ВЕДЬМА.

Женщина, которой ВЕДОМО многое.

Женщина, которая может излечить, исцелить, спасти ДРУГИХ людей, — но НЕ МОЖЕТ, НЕ ИМЕЕТ ПРАВА помочь ни себе, ни своим близким.

Она красива — и несчастна.

Она уже ПО РОДУ ПРОФЕССИИ обречена на одиночество… пока не встретит мужчину, РАВНОГО СЕБЕ.

И однажды ТАКОЙ МУЖЧИНА ПОЯВЛЯЕТСЯ. Но, чтобы обрести с ним счастье, она должна поступиться СВОИМ ДАРОМ.

---

Почему Павел кинулся тогда на человека, мирный Павел, почему стал раздирать его лицо? Понятно, если бы то был Вилен, но Вилен давным-давно умер. Что сделал тот человек? Пытал кого-то? Павел целыми днями был один дома. И из окна мог видеть тюрьму и как пытают. Мог видеть и тех, кто пытает. И, может быть, он узнал того, кто пытал?

Беру мишку в руки.

Теперь мишка совсем не велик в моих руках. И мишку я подарил новому мальчику. Мишку новый мальчик возит с собой в машине. На ночь он приносит его ко мне. «Пусть спит дома», — говорит мне.

Это мать лишила меня нового мальчика. Мальчик бежит за мной, я — от него. Слепая, безудержная любовь матери к нему — контраст её отношения ко мне.

Моё несчастливое детство… Вот почему я бегу от нового мальчика…

Стою с мишкой около тахты, прижимая его так же слепо, как мать прижимает к себе нового мальчика, и плавлюсь в злости.

К кому воззвать о помощи, чтобы эта злость перестала сотрясать меня?

8

Едва добрёл я до школы на другой день. Тося в школу не пришла.

И я прямо под звонком остановил Ворона, открывшего дверь класса, в котором у него урок.

— Тося не пришла, — сказал я. — Я не знаю телефона.

Он достал из своего портфеля записную книжку, вырвал из неё листок и написал телефон.

— Если нужна помощь, загляни.

В учительской никого. Я первый раз в учительской. Но даже если бы там были все до одного учителя школы, я всё равно подошёл бы к телефону.

— Тося?! Голос её слаб.

— Ты заболела?

— Мама заболела. Я вызвала врача. Дождусь его и бабушку, куплю лекарство, а потом приду. Ты не волнуйся. Я хочу сказать тебе, я видела, как ты победил Константина. Я хочу сказать тебе, он мне пригрозил: если не буду его девушкой, он убьёт тебя. Я очень боялась. Я люблю тебя. — И гудки.

Трубка — живое существо, оно поглощает мою злость.

Как я смел вчера ночью так распуститься?

Есть Тося. И никто из нас не бежит друг за другом, мы — лицом к лицу.

Я иду не на урок, а в цветочный магазин и покупаю гвоздики.

Посреди урока вхожу в класс. Под взглядами Тофа и ребят — вместе с гвоздиками — движусь на своё место и кладу гвоздики на Тосину часть стола.

— Разве у неё сегодня день рождения? — чей-то голос.

— Сегодня, — говорю я.

Я совсем не похож на себя. Не Пашка, не Саша, я — поднимаюсь в воздух и лечу, махая крыльями. Крылья Саша переделал, и я свободно лечу, как летела по воздуху моя птица Павел.

— Что-то я помню… у неё… в марте, — кто-то из девочек.

— Да ладно тебе, именины сегодня, понятно?

— Сегодня мы познакомимся с тригонометрией, — говорит Тоф и начинает рассказывать о синусе.

…Тося появляется в классе на перемене между третьим и четвёртым уроками.

Не в первое мгновение, во второе, когда видят её все, наступает тишина.

Она подходит к нашему столу. Смотрит на гвоздики. Потом на меня. Ранец — в одной руке, другой она берёт гвоздики, нюхает и с ними и с ранцем идёт к выходу.

Я не понимаю, что случилось.

Но она возвращается, гвоздики — в бутылке с водой. Тося ставит их на стол и снова смотрит на меня. Теперь ранец на стуле, и обе руки вцепились в косу.

Золотистая коса. Тося словно виснет на ней. Травой зарастает наш класс, и шмели летят, и муравьи ползут, и запах свежести…

Никто не спросил: «Разве у тебя сегодня именины?» Никто не съехидничал. Спасибо Софье Петровне — она столько сил положила, чтобы научить нас быть людьми.

Тося пошла со мной, как всегда, и бутылку с гвоздиками несла в руке.

Маршрут обычный: продукты, ясли.

Мальчик кинулся ко мне и припал ко мне всем своим телом, обхватив за ноги.

Первое движение — взять его на руки, но… картинка: мать прижимает его к себе и стоит, закрыв глаза. И я пытаюсь оторвать его от себя.

Он будто прирос ко мне. И я вынужден стоять столбом.

— Он скучный, — говорит воспитательница, — всё на дверь смотрит: «Ёша придёт», «Где Ёша?» Не засыпал никак после обеда. Проснулся, первое слово — «Ёша».

И снова я уже наклоняюсь — подхватить его, но злой зверь впивается в меня всеми своими острыми зубами, и зубов этих бесчисленное множество, и каждый из них — миг моего голода, миг моего одиночества, миг моей жажды. Пусть один раз мать прижмёт меня к себе, пусть один раз сама отведёт меня в детский сад, как ежеутренне отводит нового мальчика. Острые зубы, не зубы, иглы впиваются в меня, я не в силах завершить движения, взять мальчика на руки. Наоборот, мне очень хочется на пушистую его голову опустить свою боль.

— Смотри, Паша, что у меня есть, — говорит Тося и к его затуманенным радостью глазам подносит бутылку с гвоздиками. — Хочешь подержать?

И мальчик поворачивается к бутылке. Берёт её в руки, нюхает цветы.

А когда после обеда мы выходим с малиновой машиной на улицу и мальчик начинает носиться по кругу пустого сейчас футбольного поля, Тося говорит:

— Можно я дам тебе совет? — И, не обращая внимания на моё молчание, говорит: — Что хочешь с собой сделай, но освободись от своих обид. Паша ни в чём не виноват. Он так любит тебя! Я решила твою задачу: ты не можешь справиться с собой, но сейчас время — справиться. Или случится беда. Причина её зреет в тебе. Я видела, как ты дрался с Константином. Я видела твоё лицо. — Она долго молчит. Она не говорит:, «Мне стало страшно» или «Ты на себя не был похож», но я понимаю то, что она хочет сказать, и та же боль, что в яслях, припаивает меня к одному месту: никогда больше не смогу я шевельнуть ни рукой, ни ногой. — Хочешь, выговори мне всё, освободись. В тебе столько накопилось, наслоилось. Ты с собой не можешь справиться. Выбрось. Ты выбросишь всё, и — отпустит. Вот увидишь, отпустит.

Новый мальчик носится по кругу, на самой высшей скорости, и, мне кажется, была бы здесь стена, он, как Саша, помчался бы по ней. Но и мальчика, и его малиновую машину я вижу фоном, зеленеют Тосины глаза. Ни в какую траву они сегодня не превращаются.

— Это же не мать покупает Паше игрушки, она не умеет делать этого, — говорит Тося. В её глазах слёзы. — Я понимаю, дело не в игрушках, не было и не было, я понимаю… Но, пойми, ты жжёшь себя и сожжёшь. Я по себе знаю. Если завелась хоть маленькая обида, начала шуровать в тебе, скорее освободись, иначе задохнёшься. Прости мать. Это её дело, не твоё. Прости её. Тебя любит Саша. Тебя любит Павел. Тебя люблю я. Она тоже любит тебя, но не так, как ты хочешь. Я понимаю тебя. Но что-то держит её. У неё есть свои большие проблемы.

Конечно, ясно: впервые мать живёт сиюминутную жизнь. Когда рос я, она была очень занята, она не осознавала… она не могла опуститься с высот решения своих высших задач к быту, каким я ворвался в её жизнь, я мешал ей. Её одержимость…

— Видимо, и ты ничего не знаешь о ней, — говорит Тося. — А я знаю то, что ты пропадёшь, если не освободишься от своего груза…

— Ёша! — кричит мальчик, проезжая мимо нас. — Ёша, мишке нравится!

«Паша ни в чём не виноват. Он так любит тебя!» — Тосин голос.

Тося молчит. Она смотрит на меня, и в её глазах — слёзы.

Между нами стена: из сказанного ею, из боли — из кровоточащих мигов моей жизни.

Мы гуляем, как всегда, до шести. В шесть возвращается мать.

Обычно мы ужинаем все вместе: Тося, я, мальчик и мать. Сегодня Тося ушла раньше — к больной матери, а я есть не хочу. Я должен прожевать то; что сегодня сказала мне Тося. И её слова, как Тучка — кость, я уношу к себе в комнату, намертво зажав челюстями. Подхожу к окну и вижу Вилена, пытающего девушку. Его лицо перекошено злобой и — радостью, ему нравится причинять страдания девушке. Ещё один Вилен. Ещё один. Сколько же их, Виленов?! Павел — на тополином пуху. Птица Павел — на сером асфальте. Ещё одна замученная девушка, вытянувшаяся на цементном полу камеры…

Я отшатываюсь от окна. В окна — не солнце, не ветер — Зло, разрушающее жизнь на Земле. Если верить материным книгам, скопилось столько агрессии, столько злобы и жестокости… что цивилизация должна погибнуть.

Но у меня есть тыл: мать — колдунья, способная спасать людей. Она вылечила Сашу. Она вылечила десятки, сотни людей… я не знаю, сколько… Моя мать — мой тыл. Тося права: я должен выбросить из себя скопившееся во мне… Я сижу на своей кровати и с ужасом понимаю: я генерирую злость. Во мне собралось её столько, что она может разорвать меня. Моё слепое чувство восхищённой любви к матери обернулось ненавистью. Зависимость осталась. Вот же я весь развёрнут к двери. И главный орган сейчас во мне — ухо. Оно как локатор. Оно ловит лепет нового мальчика, материны лёгкие движения. Мать переодевается в домашнее платье, мать идёт в ванную и моет руки. Мать идёт разогревать еду. Она напевает что-то. Разобрать невозможно потому, что слова не важны. Мотив — радость, торжество жизни.

Мой тыл — моя мать.

Но её радость — не из-за меня. Я работаю на неё. Я живу для неё.

Звенит звонок. Я знаю, это Саша. Он всегда звонит в одно и то же время: спросить, как мальчик? Сегодня снова его день — два дня подряд. Он должен прийти и, наверное, спрашивает, что нужно принести.