Виктор Вучетич - Сиреневый сад

• Название: Сиреневый сад
• Автор: Виктор Вучетич
• Жанр: Историческая проза

---

– Гражданин Кишкин будете? – строго спросил незнакомый. – Настоятель местный?

Павел Родионович слабо кивнул, прикрыв глаза ладонью.

– Вы арестованы как злостный пособник бандитов, – продолжал незнакомец. – Ордер на арест предъявлю в Козлове, в чека.

– Господи! – испуганно запротестовал Павел Родионович. – Да какой же я пособник? У меня у самого горе… Жена моя, Варюшка… Дом вот…

– А про то нам ваш свояк Маркел расскажет, – неумолимо заявил незнакомец. – Баулин, запри его куда-нибудь… И чтоб глаз не спускал.

«Все! – понял Павел Родионович, услыхав от чекиста имя Маркела. – Теперь конец…» И ему стало все равно.

В воротах церковной ограды, куда повел его продармеец, приставленный Баулиным, он вдруг увидел Егора, стоящего посреди двора в полной растерянности.

– Батюшка, – всхлипнул старик, утирая слезы рукавом рясы, – погорели мы с тобой, осиротели… И-эх! Бяда, милай!… Мою-то пристроечку тожа сожгли вороги. Сироты мы теперя…

– Ну что ты, Егорий? – Отец Павел горько усмехнулся и потрепал его по плечу. – Несть числа человеческим страданиям. А ты – пристроечка…

– Варвару-та Митарьну, – захлебываясь слезами, продолжал старик, – бандюки сильничали… Марфушка твоя сказывала, она сбяжала, умом тронулася. Сильничали, а посля сожгли… Уж так кричала, батюшка…

Отец Павел окаменел.

– А ето вот я у атамана в кармане взял. На выгоне он, батюшка, конем придавленный насмерть.

Старик протянул отцу Павлу его золотой наперстный крест, кольца и сережки жены… Сережки с изумрудами! Они были в багровых пятнах засохшей крови. И крест, и кольца!., Ее обручальное кольцо…

Павел Родионович ничего не сказал, повернулся и на ощупь, словно слепой, поднялся на паперть.

– Возьми, батюшка! – крикнул вдогонку старик.

Но он молча вошел в церковь и сел в темном углу притвора, опустив лицо в колени.

…А ночью, воспользовавшись тем, что охрана заснула, он неслышно поднялся на колокольню и, обратясь к мерцающим внизу чадящим углам сгоревшего своего дома, прошептал:

– Иду к тебе, Варюшка, иду, матушка… Прими душу мою…

Можно было подумать, что это ветер осторожно тронул высохший древесный лист и плавно кинул его с высоты на затянутый ползучей травкой церковный двор…

Играя плеткой и вытирая лысину клетчатым платком, Нырков бодро вошел в калитку и заспешил к террасе. Сибирцев сидел на нижней ступеньке, сжав виски ладонями.

– Ну, Миша! – восторженно закричал Илья. – Отбились! Хана банде! Почти всех положили. Остальных доловим.

Сибирцев предостерегающе поднял руку и с трудом встал.

– Ты чего? – удивился Илья. – Что тут случилось?

– Тише, Илья, – сказал Сибирцев и взял его под руку. – Пойдем-ка, брат, отсюда.

Они вышли на дорогу и спустились к речке. Сели на выбеленный солнцем корявый ствол старой ивы, опрокинутый недалеко от брода.

– Вот здесь Баулин наших, которые в засаде были, отыскал, – сокрушенно заговорил Нырков. – Зарезали их. У Федьки моего так цигарка в руках и осталась. По ней-то, видать, их и обнаружили… А говорил ведь им, чтоб ни-ни, никакого движения! Ножами их промеж лопаток. Знать, и охнуть не успели.

Нырков стал подробно рассказывать, как отбивались в сельсовете, как потом в церкви пришла ему мысль послать в усадьбу старика в качестве связного. Бравый оказался дедка, в самый раз появился с весточкой от Сибирцева и здорово облегчил задачу. Бандиты сами в мышеловку попали – в поповскую усадьбу, да и у мужиков иного выхода не оставалось: поневоле взялись за оружие, даже те, кто хотел бы отсидеться, мол, моя хата с краю… А когда пулемет поставили на бричку и так чесанули, что щепки полетели, тут и вовсе среди бандитов паника поднялась. Ринулись кто куда. Многих положили, в плен взяли. Тот же дедка помог опознать среди убитых атамана. Валялся он на выгоне, придавленный насмерть конем.

В церкви теперь как военный бивак. Тут тебе и пленные, и раненые, и покойников сложили, и лазарет, и охрана. Все тут. Даже арестантская. А пленные сейчас роют братскую могилу на площади перед сгоревшим сельсоветом. Надо мужиков хоронить. Двенадцать человек насчитали. Бабы воют, да что поделаешь? Могло быть и хуже…

– Кабы не ты, Миша, запалили бы село. Как есть запалили бы. – Нырков с участием посмотрел на молчащего Сибирцева. – А, была не была, угости, что ли, папироской-то!

Сибирцев протянул коробку «Дюбека». Илья закурил, закашлялся, отмахнулся ладонью

от дыма.

– Ну чего ты молчишь? Дело ведь какое сделали!… А без жертв, сам знаешь, не бывает.

– Видишь ли, Илья, – Сибирцев тоже закурил и после паузы сказал: – Не знаю, как тебе объяснить… В общем, слушай… Тот, кого вы на выгоне нашли, он не атаман. Правая его рука, подхорунжий Власенко. А атаман всю ночь со мной был. И фамилия его, Илья, знаешь какая? Сивачев.

– Погоди, – Нырков затоптал каблуком папиросу. – Какой Сивачев?… Так ведь эта усадьба… Нет, постой, ты чьи часы передавал?

– Все верно, Сивачева. С которым мы вместе там были. Якова Сивачева. Сына Елены Алексеевны и Машиного брата… А он, видишь, где оказался?…

– И что? – растерянно спросил Нырков.

– Убил я его, Илья… А мать умерла.

– Умерла… – повторил Нырков. – Ты что же, Миша, прямо… при ней?

– Господь с тобой, – нахмурился Сибирцев, – там, у речки…

– Да он же бандит! Да за одно это знаешь?!

– То-то и оно, что знаю, Илья. Только это он для нас с тобой бандит, а для Елены Алексеевны – сын. Видишь теперь, как все обернулось? Тут, Илья, разобраться – одной головы мало.

– Так… – протянул Нырков. – Чего же делать?

– Почем я знаю, Илья?… – Сибирцев помолчал и перевел разговор на другое: – Поп-то не появлялся?

– Прикатил, как же! Забыл сказать тебе. – Илья помрачнел, махнул рукой. – Дом его казаки подожгли, говорят, вместе с женой. Надругались над ней и убили, а после уж, видать, запалили… Одна коробка теперь осталась, все выгорело… А попа мы взяли. Под стражей он. Я как сказал ему про Маркела, так он и скис. В Козлов его заберем, там уж и размотаем.

Сибирцев задумчиво покачал головой.

– И у него, значит, тоже… – сказал как бы самому себе.

– Постой, Миша, – вспомнил Нырков. – Так чего с бандитом-то твоим?

– А ничего, – устало пожал плечами Сибирцев. – Попроси от моего имени Матвея, чтоб вырыли на кладбище две могилы. У них, у Сивачевых, там вроде бы свое место есть. Ограда, что та?…

– Может, его как бандита вместе со всеми? Мужики собрались их за кладбищем тоже в одну могилу…

– Не надо, Илья. Это ведь не для нас с тобой. Для Маши прошу. Все же он последний мужик в их роду… Как там Малышев?

– Заговоренный, чертенок! – усмехнулся Илья. – Пулемет у него как игрушка. И когда успел выучиться, гимназер?…

– Ты бы дал мне его, Илья. И еще пару мужиков из тех, что не местные. Баулинские. Гробы там сколотить, отвезти. Один не осилю.

– А я на что? – обиделся Нырков. – Бандита вот только… душу воротит.

– Ну вот, видишь?… Да и людей лишних, чтобы разговоры потом шли, тоже не надо.

– Ладно, Миша. – Илья рубанул ладонью по коленке. – Все сделаем, и разговоров не будет. Раз ты считаешь, что так надо, значит, так и сделаем. Я тебе, Миша, по-честному скажу: другому бы – нипочем, а для тебя – все! Мужик ты, Миша, правильный, я это еще вон когда понял.

Сибирцев с непонятным удивлением выслушал разгоряченные слова Ныркова, печально улыбнулся и легонько похлопал его по коленке.

– Спасибо, Илья. Только никакой я не правильный. Дал я Сивачеву наган, хотел, чтоб он сам себя… Должны же были сохраниться в нем хоть остатки чести? А он мне в спину. Патрон вот перекосило, потому и сижу тут с тобой. Вот, брат, какие дела…

– Да ты что? – изумился Нырков. – Ты в своем уме? Да тебя за такие штуки, знаешь?

– Знаю, Илья, сам себя казню, а что поделаешь? Крепко оно, наверно, сидит в нас, это бывшее офицерство…

– А сама-то… Маша… как?

– Маша?… Как Маша? Не плачет. Она, я полагаю, все понимает, да не легче от того. Хочешь не хочешь, а это я ее одним ударом осиротил. Одной пулей, Илья… Ну пойду. Не забудь, пришли Малышева.

Нырков укоризненно развел руками.

– Завтра хороним? – словно не замечая этого жеста, поднялся Сибирцев.

– Завтра, Миша.

– И едем…

– Едем, Миша. Все поедем. Все вместе.

Сибирцев неопределенно кивнул и, пожав Ныркову руку, пошел к калитке. Нырков продолжал сидеть, глядя ему вслед печальным понимающим взглядом.

И вот наступил последний день. С утра кто-то из селян принес весть, что батюшка, отец Павел, ночью выбросился с колокольни. Грех-то какой!… Нешто можно руки-то на себя накладывать?…

«Можно», – думал Сибирцев. Уж кто-кто, а он-то мог понять Павла Родионовича. Видя в нем откровенного врага, Сибирцев в глубине души, куда не только чужому, но и самому себе, казалось, пути не было, сочувствовал и жалел этого человека. Потом продармейцы вместе с Малышевым, сквозь напускную печаль которого все время прорывалась ужасная гордость самим собой, привезли два гроба. Сказали, что могила готова и можно двигать на кладбище. Погода жаркая, и вопреки всем законам и обычаям в селе решено не ждать три дня, а хоронить нынче. И так уж дух стоит тяжелый.